«ЖИВОПИСЬ» (1945–1952)Перевод В. Левика
ЖИВОПИСЬ
Тебе, о полотно цветущих зрелых нив,
холст, ожидающий, когда ж изображенье?
Тебе, огонь и лед, мечта, воображенье,
безветренная гладь и бурных волн прилив.
Обдуманность, расчет и трепетный порыв,
о кисть геройская, гранит и воск в движенье,
дающем почерку и стилю выраженье,
здесь — точность контура, там красок яркий взрыв.
Ты форма, цвет и свет, ты ум, в полете смелом
познавший суть всего, язык вещей глубинный,
тень, кинутая в луч, иль свет и тьма в борьбе.
Ты плоть воздушная, иль воздух, ставший телом,
где жизнь и пластика волшебно двуедины.
Рука художника, мои стихи — тебе!
БОТТИЧЕЛЛИ{199}
Неуловимой грации печать
в улыбке, в каждом выраженье.
Уже готова кисть начать!
Как дуновенье — линии движенье.
Холста сияющая гладь
так лаконична,
мягко напряженье
зефиров дующих, и легкой ткани валет.
Ритмичных завитков скольженье
и на воде, и в вышине,
в отточенной штрихом волне.
И то деталей сопряженье,
и тот во всем геометричный строй,
которому своей капризною игрой
и ветер невзначай поможет,
когда, порхая, множит
цветы, и птиц, и мотыльковый рой.
А на холсте, в пространстве нерушимом,
из танца линий рождены,
танцуют спутницы весны
на радость херувимам
и серафимам,
чьи хоры с вышины
зовет молиться
грегорианского архангела десница,
и хрупкой грации печать
в улыбке, в каждом выраженье,
и как дыханье — линии движенье,
и полотна сверкающая гладь,
и тот же ритм и чувство меры
в прозрачно-бледной наготе Венеры.
ТИЦИАН{200}
Была Диана там, Каллисто{201} и Даная{202},
был Вакх, Эрот, бог сладостных проказ,
ультрамарин вельмож, лазурь морская,
Венерин пояс, сорванный не раз,
буколика и пластика поэмы,
и полный свет и полный голос темы.
О молодость, чье имя — Тициан,
в чьей музыке и ритм и жар движений,
чьей красотой им строй высокий дан,
в чьей грации так много выражений.
Пора веселья, алый, золотой,
вкус диспропорции в гармонии простой.
На серебристых простынях тела,
любовным предающиеся ласкам,
альков, парчовый занавес и мгла —
доступное лишь этим звонким краскам.
Нет, в золотое кистью не облечь
ни лучших бедер, ни подобных плеч!
Сиена{203} — сельвы детище и зноя,
и золотистый мрак лесных дорог,
и в золоте сафического строя
весь золотой от солнца козлоног,
и в золотой текучей атмосфере
колонны, окна, цоколи и двери.
Грудь Вакха золотит струя вина,
стекая с бледного чела Христова,
и в лике божьей матери — она,
все та ж Венера золотая снова,
и переходит кубок золотой
к любви Небесной от любви Земной.
Любовь, любовь! Шалун Эрот, губящий
сердца людей незримых стрел огнем,
бездумно в сердце Живопись разящий
светящимся, пылающим копьем.
Век полнокровья! Он бродил влюбленным
по лунным высям, звездным бастионам.
ЛИНИИ
Людскую грацию извне ты очертила,
нашла в прямых, в кривых геометральный ход,
каллиграфичная бродяжка всех широт,
любой неясности твоя враждебна сила.
Таинственность цветов и звезд ты совместила,
ты тем причудливей, чем беспощадней гнет,
ты друг поэзии, тебя мечта зовет,
движенью ты нужна — тому, что породила.
Многообразия в единстве красота,
ты сеть, ты лабиринт, в котором заперта
фигура пленная в недвижной форме бега.
Синь бесконечности — дворец высокий твой,
из точки вспыхнула ты в бездне мировой,
и там, где Живопись, ты альфа и омега.
СЕЗАНН{207}
Медлитель, мученик идеи,
он в живописи увидал свой путь,
учился, шел где круче, где труднее,
найдя пейзаж, глядел, искал в нем смысл и суть.
О, пластика, о жизнь вещей немая,
вся нескончаемо мучительная быль!
Самодовлеет вещь любая:
плетенка, яблоко, будильник, торс, бутыль.
Суровый, дикий, нежный, страстный
воитель,
в борьбе с холстом расчетливый и властный первозиждитель.
О, плен! Судьба! Бесповоротность!
О, живопись — тюрьма, темница,
где сладостно томиться.
О, живопись! Весомость! Плотность!
Как точен глаз!
Моделировка, равновесье масс,
ритм на земле и ритм на небосклоне,
закон контрастов и гармоний,
звучанье цвета, ощутимый вес,
вещественность воды, земли, небес,
мазки, мазки,
то плотны, то легки,
то осмотрительны, то смелы,
и вдруг — пробелы.
Повсюду синий, синева холста,
оркестра цветового схема,
и наслажденья формой полнота
как цель, как тема.
Верховной кисти раб, колючий, словно шип,
прияв от живописи рану,
своей сетчатки мученик, погиб
под стать святому Себастьяну{208}.
И все ж, прозренья поздний дар,
открылась истина Сезанну:
всех форм основа — конус, куб иль шар.
Из книги«ПРИМЕТЫ ДНЯ» (1945–1951)
СВОБОДНЫЕ НАРОДЫ! А ИСПАНИЯ?..{209}Перевод О. Савича
Мир наступил. Разбитая олива
в слезах над очагами зеленеет,
и как заря, как море в час прилива,
из сердца жизнь встает и пламенеет.
Растерзана, необжита, бедна,
но это — жизнь. Да, снова жизнь. Она.
Она по всей земле и в каждом доме —
там солнце побеждает мрак затменья, —
она сияет всем на свете… кроме
бойцов испанского Сопротивленья.
Их смерти желтый пес сбивает с ног,
им в сердце смерть вонзает свой клинок.
Смотрите: смерть в Испании как дома.
В пустыне маятник слепой немеет,
и улица пуста и незнакома,
и дверь свою открыть никто не смеет.
В печальном доме смерти, в царстве сна
и тень на волю выйти не вольна.
Мир наступил, и каждая дорога
дорогой возвращенья к дому стала.
Запело в поле семя-недотрога,
и солнце над развалинами встало.
Земле и небу — мир, полям — весна.
Испанцу — высылка, тюрьма, война.
Что делать! Мир по-прежнему краснеет,
но это — кровь, а стыд все беспробудней.
А дерево Испании коснеет,
лист за листом роняя в море будней.
И все ж его не валит ветер с ног,
и в ветре ствол его не одинок.
Глаза без сна и без повязки раны;
как заповедник — горы под снегами;
и, словно львы на страже, партизаны
хранят огонь Испании над нами.
Герои долга и святых трудов
и воины вершин и холодов!
Их жажда — свет, а ночь — их щит; надежда
для них — залог большой судьбы народа;
а сердце жаркое — вся их одежда,
и дерзкая мечта — вся их свобода!
Испания, при имени твоем
склоняются знамена над огнем!
О, тайные далекие знамена,
подъятые сыновними руками!
Как против беззаконного закона
они кричат немыми языками!
Бродячие знамена поутру
на партизанском плещутся ветру.
Там умирают; мы же здесь — чужие;
но там и здесь мы верность не растратим:
не мы в долгу, у нас в долгу другие
за цену долга, что мы жизни платим.
О, стыд! О, боль! Неправой кары гром!
За зло врага выплачивать добром!
Кто разрешил, чтоб огоньки мигали,
и дети не боялись поношенья,
и робкие цветы пренебрегали
колючей проволокой устрашенья?
Кто смертный приговор весне скрепил,
послал ее в застенок и казнил?
Мир наступил. И детям обещают
спокойный сон блуждающие звезды.
Глаза любви с восторгом различают
на башнях свет и ласточкины гнезда.
Но для детей испанских блеск комет —
предвестье голода, смертей и бед.
Кто сжал им горло ледяной рукою,
и чье проклятье им легло на плечи?
Какое зло им не дает покою
и шпагою утонченно калечит?
А мир, желанный мир их не прикрыл
защитою своих широких крыл.
Народы мира! Лепетом поэта
мой крик отчаянный не обернется!
Нет мира, нет, покуда вся планета
на крик родных сердец не отзовется!
В Испании — фашизм, тюрьма, война.
Свободные народы! Ждет она…