о облегал ее руки с тонкими запястьями, гибкую талию, высокую грудь, стройные ноги…
Она как-то по-новому взглянула на свои огромные, похожие на колеса трактора кроссовки, из которых беспомощно торчали изящные лодыжки…
Алла задумчиво, на автопилоте, полила цветы на подоконнике, взяла со стола пустую коробку из-под пирожных и вышла в коридор.
В переполненной к вечеру мусорной корзине сверху лежала ее визитка.
«Сила дружбы»
Вернулась я как-то из очередной заграничной поездки. Все было здорово: и страна, и экскурсионная программа. Одно омрачало мою экстравертную перфектную сущность – мой несовершенный английский. Даже разозлилась на себя: «Ну неужели слабо тебе, тетке с двумя высшими, две тысячи слов выучить и несколько десятков устойчивых выражений?! За глаза хватит для обычного трепа».
А тут приятельница звонит:
– Американцы приезжают Москву посмотреть. Один бесхозный оказался. Приютишь на неделю?
– А что делать-то надо? По Москве гонять с ним? Достопримечательности показывать? Нет у меня времени – работаю.
– Да перестань ужаститься, Натаха. Делов-то! Утром его нам в автобус сдашь, как в детский сад, а вечером мы привезем. Он только ночевать у тебя будет. Ну и ужин, завтрак.
– А кто это «мы»?
– Принимающая сторона. Организация такая есть.
– Секта, что ли?
– Да нет. Международная организация, «Сила дружбы» называется. Пенсионеры со всего мира друг к другу в гости ездят, со страной, бытом, обычаями других людей знакомятся. Американец Лесли – душка, профессор из Сан-Франциско. Заодно и свой разговорный английский подтянешь. А потом мы к ним поедем с ответным визитом.
– Годится, – ответила я, и уже на другой день мы с Лесли ужинали на моей кухне.
Смешно было то, что он оказался потомком одесских евреев, бежавших от погромов сначала в Канаду, а потом в Штаты. Русского он, конечно, не знал, но моего английского хватило, чтобы подружиться.
Правда, было одно недоразумение, которое развеселило и приосанило наших женщин. Погладила я ему рубашки и аккуратной стопкой сложила в его комнате.
– Who did it?
Еврейско-американские глаза Лесли медленно наливались слезами.
– Сорян, Лесли, то есть sorry, если что не так.
На прощальной вечеринке все расчувствовались. Много чего доброго друг другу сказали, благодарили за незабываемые впечатления, и мой гость во всеуслышание про глаженые рубашки вспомнил, к себе приглашал. А семидесятилетний Сэм новую миссию для себя сформулировал: «Я всегда интересовался политикой. Сейчас я ее буду делать. Приеду домой и всем расскажу, какие вы замечательные, щедрые, добрые, миролюбивые».
Ну, это все преамбула. А вот с Зюськой (Зузанной), подругой немецкой, я в Гамбурге познакомилась. Одно дело – иностранных гостей у себя принимать, другое – к ним ехать.
Выбрала я ее еще в Москве по анкете. Фото долго разглядывала. Смотрит на меня светловолосая женщина около шестидесяти. Взгляд умный, застенчивый, чуть исподлобья. Как будто спрашивает: «Приедешь?» Нравятся мне такие люди. Я сама в глубине души застенчивая. Просто жизнь заставила…
Читаю анкету дальше.
Два образования – годится! У меня тоже два.
Учительница английского языка – здорово! Вот и потренирую свой разговорный. Зря, что ли, учила?
Работает психодраматистом в школе для детей с задержкой умственного развития – наш размерчик!
Самолет прилетел в Гамбург. Позади паспортный контроль. Наша делегация выходит в зал ожидания. Немцы стоят с транспарантом «Friendship force» и с нашими именами на табличке. Суматоха. Знакомятся, обнимаются, берут чемоданы, уходят…
Стою одна как перст. В руках анкета с фото и адресом принимающей стороны.
– Наташа?! – слышу откуда-то сзади.
– Зузанна?! – облегченно выдыхаю я.
Тоненькая высокая женщина в джинсах, футболке и кроссовках протягивает мне руку. Здороваемся. Садимся в ее машину. Едем. Большой город остается позади. Дорога идеально гладкая, с двух сторон мелькают ровные ряды лип с ярко-зелеными листьями с детскую ладошку. Останавливаемся у классически немецкого серого, увитого плющом двухэтажного дома. Прямо как из фильма «Семнадцать мгновений весны».
– Твой? – спрашиваю я.
– Арендуем уже двадцать лет. Сыновья здесь выросли.
«Чудно, – думаю я, – до старости лет дожила, а все по съемным хатам».
– Зузанна, а мальчики с вами живут?
– Нет, в Берлине. Старший университет оканчивает, а младший – первокурсник. Сейчас все деньги туда – за учебу, за квартиру, на еду.
– А вот это мне знакомо, – соглашаюсь я. – У нас та же история.
Моя комната обставлена просто: кровать, шкаф. А на столе с компом букет свежих разноцветных тюльпанов. Я прямо ахнула:
– Мои любимые весенние цветы! Спасибо!
Хозяйка даже засмущалась от моего восторга.
Видела я свою Зюську разной. Однажды встретила она меня после работы злая-презлая. Едем в машине, она по телефону на немецком с кем-то разговаривает, жестко так. А потом отключилась. Сказала короткое слово «шайзе» и в руль вцепилась.
Погуглила я втихаря это слово, оказалось – «дерьмо». Потихоньку, слово за слово, она рассказала, что сегодня ее воспитанники «Ромео и Джульетту» ставили. (Интересно, как это выглядело у детей с задержкой развития?) Родителей было много на премьере, а мама Ромео, с которой она сейчас разговаривала, не пришла.
– Представляешь, не пришла! Мальчик так играл! Три раза на бис вызывали. Он ее так ждал, все из-за кулис выглядывал. А она не пришла! Забыла!
– Шайзе! – авторитетно подтвердила и я свое мнение про маму.
Зюська машинально кивнула в знак согласия, а потом обалдело уставилась на меня и стала хохотать. По авторадио лилась волшебная ария из Моцарта. Мы стали подпевать: она – на немецком, я – на русском: «Мальчик нежный, кудрявый, влюбленный…»
А однажды мы чуть не поссорились. Ну, это уже в Москве было, когда они ко мне сразу после Питера приехали. Я хлопотала, праздничный стол с русскими блюдами и выпивкой приготовила, дочку позвала. Зюська с мужем приехали к вечеру. Сели за стол, водочку пригубили, пельменями закусили.
– Как Питер? – спрашиваю, жду восторгов.
Гости мои мнутся, переглядываются.
– Город красивый. Только художник на вернисаже расстроил, – начала Зузанна. – Хотела я, чтобы портрет мой нарисовали. Долго ходила, выбирала, к кому сесть. Выбрала господина пожилого, интеллигентного – работы его понравились. Заговорила на английском, объяснила, что хочу. Он все понял, указал на стул, спросил, откуда я. «Немка, из Германии», – говорю. А он: «Вставайте. Рисовать не буду». – «Почему?» – «Ваши немцы убили всю мою семью в 42-м. Я чудом уцелел. Вырос в детском доме». – «Но я не делала этого!» – «Я все сказал!» И пожилой художник убрал мольберт.
Вечер переставал быть томным. Да, я помнила, что руководитель нашей группы предупреждал нас о том, чтобы не касаться темы войны, потому что немецкая нация до сих пор ощущает огромную вину.
– This was incorrect, – добавил муж Зузанны.
Последняя фраза сработала как спусковой крючок.
«Некорректно! – думала я, стоя к гостям спиной и загружая посудомойку. – А почти двадцать семь миллионов убитых русских, мать вашу, это корректно?!»
На кухню забежала дочь. Почувствовала неладное. Спросила тихо:
– Что происходит?
Я на нервяке рассказала ситуацию. Гости тихонько переговаривались на немецком. Звуки чужого языка воспринимались жестко и режуще…
Ужин прошел вяло. Да, Петергоф, да, Русский музей… Дочь сидела с нами, контролировала ход событий.
– Маме больше не наливать. У нее давление.
– Засранка, – бросила я ей, укоризненно-любя.
Зузанна что-то молча искала в телефоне. Спать разошлись рано.
Я тщетно пыталась заснуть. Не получалось. На кухне горел свет. Побрела выключить. Зузанна сидела на кухне, обхватив голову руками.
– Наташа, у тебя аппарат давление мерить есть?
– Да.
Давление у обеих оказалось низкое. Выпили по рюмке коньяка.
– Зюська, а у тебя дед был?
– Нет. Убит в сорок четвертом.
– У меня тоже не было. Убит в сорок третьем.
– А бабушка?
– Бабушка была. Только после войны она мужчин презирала. Многие наши женщины после войны лесбиянками стали, ходили они на митинги с плакатами: «Нам не нужны мужчины». Мама тоже ходила на митинги, но с другими плакатами: «Нам нужны мужчины». Вот так и ходили по очереди.
– А моя бабушка, Зюська, после похоронки так замуж и не вышла. Помню я ее хорошо. Всего боялась: дефолта, путча, смены правительства. Крестилась и повторяла всегда одно и то же, как заклинанье: «Только б не было войны! Только б не было войны!»
– Давай, Наташа, еще по одной. За мир!
– За мир!
Дружим. Переписываемся. Фото внуков посылаем друг другу. «Переопыляемся».
«Приезжай, Зюська, за грибами съездим», – пишу я ей.
«I can’t… Zasranka Covid».
Субботний вечер
Был субботний вечер. Муж уехал в командировку. Анечка сидела у подруги. Они пили чай с вареньем из крыжовника, делать которое Света была большая мастерица. Болтали ни о чем, как это умеют делать женщины, когда у них в жизни все ладится.
Подруга работала в одном отделе с Аниным мужем. Она была старше и во многом опытней. За ее спиной было два брака – от каждого по ребенку. Сейчас – разведена, прекрасно выглядит, ее служебный роман набирает обороты. И хотя мужчина сразу оговорил правила игры (женат, долг, больная жена, маленькие дети), Светлану мало интересовала эта рутина. Главное – они любят друг друга и дня не могут прожить без звонков и маленьких сюрпризов. А впереди аж ТРИ ДНЯ совместной поездки! Там – долг, с ней – любовь!
Нет-нет, Аня не осуждала подругу. Она вообще никого не осуждала. Ее жизнь была простой и понятной. Она была счастлива с Виталием и даже смущалась, что все так хорошо и ладно. Вон сколько женщин и красивее, и умнее – а семьи нет. Для нее Света была «бывалой» – той, про которых пишут в романах.