– Почему? – тихо спросила обалдевшая Лариса.
– Недотягивают, – грустно улыбнулся он.
Лара осталась молча сидеть на кровати, обхватив коленки руками, а Миша вышел из подъезда в зимнюю питерскую ночь…
Как долго он прятал свою глупую любовь! Мечтал. Ждал. Не разрешал…
Он поставил на снег свою дорожную сумку, достал из внутреннего кармана бумажник. Под фотографией дочки лежал старый снимок, согнутый пополам, на котором Людочка и Лара стояли обнявшись. Две разных любви. Половинка с Ларой рваться не хотела, но он настоял.
Они разъехались продолжать каждый свою жизнь: он – к опрятной Людочке, она – забирать сына из лагеря.
Через несколько лет Людочка заболела и умерла на руках у своего мужа. Лариса приехала на похороны.
Мишка люто молча страдал. Его глаза были сухими. Лариса подошла к гробу попрощаться и попросить прощения за то, про что доверчивая подруга так и не узнала. А если бы даже узнала, то вскинула бы брови домиком и не поверила: «Как? Не может быть!»
В гробу лежало женское тело в ярком макияже, которое источало резкий запах ландышевого «Диора». Нет. Это была не ее Людочка.
Ее Людочка не пахла. Она улетела раньше. Любимая.
Фиаско
Жили-были дамы за-а-абальзаковского возраста. Да-а-алеко не дуры. Уже много что могли и еще много чего хотели. Обе – натуры страстные, щедрые, реализованные каждая в своей профессии, и их сердца уже не выскакивали, не колотились бешено от радости, когда клиенты говорили: «Мне сказали, что только вы сможете мне помочь». Они, сердца, уже чуть устало и согласно бились, «оседлав» свой профессиональный Bentley и элегантно, кратчайшим путем доставляя довольного клиента в желаемый пункт назначения.
Их женская гендерность как-то незаметно мутировала в профессиональную идентичность, которая радовала нежными оргазмами души и недюжинными гонорарами. Сумма прожитых лет и накопленных гонораров заставляла торопиться, чтобы успеть в полной мере воспользоваться плодами своих трудов.
И вот, отгуляв в несколько подходов свои 70, старшая из подруг навсегда «припарковала» свой профессиональный премиум-сегмент, после чего одна из комнат ее уютно обставленной квартиры буквально утопала в цветах.
– Где-то я это уже видела… – огляделась она. – Ах да! Не хватает только венков с пронзительными надписями и траурной ленты на уголке портрета (кстати, дар благодарного заокеанского клиента).
Впрочем, шутка не удалась, потому что никого не рассмешила.
Другая подруга, помладше, все еще привычно уверенно вела свой «профессиональный автомобиль», пусть и не на такие длинные дистанции, как раньше, и без особого желания испытывать мощь мотора. Да и личные «моторы» обеих дам, продиагностированные холтером, осмотренные, конечно же, не случайными кардиологами, выявили порядочный износ. Да и понятно: в помогающих профессиях обостренная чувствительность – рабочий инструмент.
Вердикт врачей был ласково-неумолим: пришло время помогать себе плюс здоровый образ жизни (ЗОЖ).
В привычно-неуемном жизненном ритме образовался обширный кариес, грозящий перейти в пульпит. Дамы пытались заполнить эту брешь детьми и внуками. Получалось плохо. Дети яростно отстаивали отросшую идентичность и не соглашались вставлять «имплант», даже не за их счет. Зато внуки поверили бабушкам и в свой свободный от садика выходной поехали «на встречу с прекрасным».
В конце первого действия «Лебединого озера» их вера дала трещину. «Когда же начнется прекрасное?!» – тревожно спрашивали они своими звонкими дискантами, наивно заглядывая в разомлевшие лица бабушек.
Ближайший партер разделился во мнениях:
– Тише… Тише…
– Выходите, нечего детей мучить…
– Пусть привыкают… Молодцы бабушки…
Прекрасное наступило в антракте в виде мороженого, торта и колы. А профессиональные «помогальщицы» опечалились низким КПД миссии «сеять разумное, доброе, вечное».
Зять младшей из подруг посочувствовал:
– Скажите спасибо, Елена Николаевна, что Степа до антракта досидел. Я бы раньше вышел. Не люблю балет. А если доброе дело хотите сделать, посидите с ребятами в следующие выходные, а мы с Юляшкой в Питер на концерт Шнура сгоняем.
«Дал же бог зятька! Чайковского… со Шнуром…» – подумала Елена Николаевна и добавила вслух хорошо поставленным голосом:
– Да. Полное фиаско!
– Не ожидал, Елена Николаевна! Вам тоже эта его песня нравится?! Вот дал же мне Бог такую классную тещеньку! По рукам?!
И в мгновение ока «в кольцах узкая рука» тещи оказалась в «тяжелых, нежных лапах» одуревшего от счастья зятя.
Воскресный день таял. Елена Николаевна, переодевшись, чуть подкрасившись, поджидала отпущенных ею в Питер зятя и дочь. Ароматом корицы и ванили манила на кухню свежевыпеченная шарлотка. Внуки досматривали «Тома и Джерри» на английском языке.
Бряцанье ключей и стук открывающейся двери оповестили о приезде молодых хозяев. Елена Николаевна с удовольствием обозрела свои добрые дела, поставила себе жирную оценку «пять» и вышла в прихожую.
Ее зять – в майке-алкоголичке, в ярко-розовых трусах до колен, слегка подшофе и в прекрасном расположении духа – предстал перед изумленным взглядом Елены Николаевны.
– Тесченька-а-а! – пропел он. – Какой праздник вы нам устроили! Как оторвались мы на концерте Шнура.
Боже, что это?! На розовых трусах завотделения имплантологии, на цепочке справа, висел чудовищный фиолетовый брелок огромного размера – игрушечный не то мишка, не то бегемот.
Перехватив пристальный взгляд тещи, зять понял его по-своему. Заговорщицки подмигнув, со словами: «Мне для вас, тесченька, ничего не жалко!» – он движением фокусника стремительно отцепил брелок и захлопнул его, как наручники, на ее элегантном кожаном пояске от Gucci.
– Фанату от фаната!
Елена Николаевна представила лицо консьержки, когда та увидит ее такой «нарядной». Она схватила сумочку и, забыв попрощаться с дочкой и внуками, ринулась вон спасать свои «границы» и эксклюзивную идентичность.
– А между прочим Шнур такой же умный мужик, как и вы! – крикнул вдогонку зять.
Этот сомнительный комплимент догнал ее «на посошок» и только прибавил скорости.
Южные посиделки
Хороши вечера в южной провинции. Летний зной спадает, и женщины разноцветными бабочками рассаживаются на лавочки около подъездов. Отхлопотали натруженные руки. Сезон консервации: овощи, фрукты – все стоит копейки.
– Малина сходит, надо успеть варенья наварить, – волнуется Катя, главная по подъезду.
Хором поздоровавшись, стайкой юркают в подъезд три сестренки с первого этажа.
– Настрогают детей, а кормить-то чем – про то не думают! Вон тощие какие! В чем только душа держится? Ну, дурное дело нехитрое – нищету плодить.
– Ну зачем ты так, Катя? – вступается соседка по лавочке. – Девчонки аккуратные, учатся хорошо. Отец их работящий, в полторы смены на заводе работает. И откуда в тебе злости-то столько?
– Ты бы видела этого отца вчера! Идет пьянущий, ногами восьмерки выписывает. «Добрый вечер, бабоньки-и-и» еле выговорил. Тьфу ты! – горячится «совесть подъезда». – Я бы его по матушке… А эта Дуська его, малахольная, с лавочки соскочила и по батюшке его: «Добрый вечер, Кузьма Николаевич! Устал? Пойдем домой. Я помогу».
– Сколько раз учила я эту дуру: «Евдокия, совсем у тебя гордости нету! Мужика надо в ежовых рукавицах держать!» А она мне: «А что, Катюш, с ним, пьяным, разговаривать? Только скандал выйдет, девчонок напугаем». А вот и он, красавчик, легок на помине! Ну не я твоя жена! Я бы тебе вчера показала! – затрясла Катя увесистым кулаком перед носом Кузьмы.
Посмотрел Кузьма на нее трезвым взглядом и серьезно ответил:
– А я, Катя, на тебе и не женился бы.
Оторопела Катя от такой неслыханной наглости. Стоит, как оглушенная динамитом рыба, только рот открывает. А Кузьма продолжает:
– А без своей Дуняши я бы давно уже на том свете был.
И скрылся в подъезде.
Жили они в доме тихо и долго. Трех дочерей замуж выдали. Говорят – а в провинции все друг про друга все знают, – Кузьма на всех трех свадьбах трезвый был. Может, Дуняша попросила?
Паша-огонек
Что делать пацану в девять лет, когда все розовое лицо в веснушках, а волосы рыжие, когда каждый может толкнуть в толстый бок и с чувством превосходства прокричать: «Рыжий, рыжий, конопатый…»?
Конечно, идти в секцию дзюдо и расстаться с утешительными сладкими булочками! Конечно, приходить на тренировки первым, а уходить последним и обливаться потом, отжимаясь, чтобы никто не увидел горючих слез! «Ревешь, Рыжий?» – «Потею. Двадцать один, двадцать два…»
Травля закончилась через год, когда Пашка занял первое место в городских соревнованиях юниоров. А к концу учебного года ему был присвоен 1-й кю, проще говоря – коричневый пояс. Одноклассники, желая похвастаться, рассказывали, что в одном классе с Пашкой-огоньком (так теперь его звали) учатся.
Он поступил в университет на спортфак. Ходил на занятия в спортивном костюме, не застегиваясь, чтобы была видна красная футболка победителя межрегиональных соревнований. Девчонки с других факультетов шушукались за спиной: «Это тот самый Пашка-огонек…» – «Да ладно тебе. У них, у этих спортсменов, мозгов совсем нет, одни бицепсы. Небось ни одной стоящей книги не прочитали. Одноклеточные. Никакой романтики».
В общем, внимание девушек его, известную в городе личность, не удивляло. Он привык. И даже колкость последней – тоже внимание. Скорее удивляло невнимание. Оно будило в нем азарт победителя.
«Кто же эта тоненькая длинноволосая девушка с большими черными и влажными, как у олененка, глазами?» На татами у него так не билось сердце, как когда она, не останавливая на нем взгляда, проходила мимо по университетскому коридору.
«Она и только она будет моей женой – не будь я Пашка-огонек!» – поклялся он себе и начал готовиться к победе.