С ее репутацией желающих было хоть отбавляй. Чтобы экономить время, для поездок к ученикам она купила машину, а позже решила, что удобнее приглашать их к себе домой.
Сын учился в Англии, в престижной школе. Два раза в год они вместе отдыхали на Бали. Как страшный сон, забылись ранние подъемы. Лола наверстывала упущенное и осуществляла свои мечты: брала индивидуальные уроки рисования, музыки, танцев. Сначала она ездила к учителям. Это было не совсем удобно, поэтому они стали ездить к ней.
После учеников в отделанной дизайнерами по ее вкусу квартире оставались грязные следы от обуви, а еще надо было заваривать чай и покупать всякие сушки-плюшки. Онлайн-уроки избавили ее от этих проблем. Помощница по хозяйству два раза в месяц неслышно наводила чистоту. Лола работала, смотрела видеолекции по искусству, фильмы на языке оригинала – когда и сколько хотела. Все реже и реже возникало желание выйти на улицу, где даже погода диктовала свои условия – принуждала надеть зимнюю одежду или взять зонт.
Мастер татуажа приехал ровно в двенадцать, как обещал.
– Что будем бить?
– На свете счастья нет, но есть покой и воля.
«О, блин! Сидела, что ли, эта странная тетка? Вроде не похоже…» – подумал парнишка.
– Может, че-нить повеселей набьем?
– А чем вам Пушкин не угодил, молодой человек?
– Нет-нет, – как школьник, заалел ушами мастер, – Александр Сергеевич – это наше все!
Парень заканчивал трудиться над пушкинской вязью, когда его немного усталый взгляд упал на небольшой мольберт. На незаконченной картине в зимнем ночном парке, под бледным фонарем, кружились в вальсе снежинки и счастливая пара – мужчина и женщина: «Та-дам! Та-дам-м! Та-дам-м-м!..»
Есть еще правильные пацаны
Веселый нрав у дочки – хохотушка, плясунья, певунья. Ребята так и вьются. Звонок в дверь. Открываю – паренек стоит с букетом голубых гортензий, с коробкой конфет, в костюме.
– Нету, – говорю, – Леночки.
– А я к вам, Светлана Николаевна.
И букет с конфетами протягивает.
Растерялась я, да и парнишечка уж больно положительный: ушки розовые, чисто помытые, рубашечка свежая, галстук правильно завязан.
– Ну, проходи, – говорю, – чайку попьем. Может, и дочка подбежит. – Чашки на стол поставила, коробку с конфетами открыла. Руки мужиковские, большие – чашечка в них как игрушечная.
– Нравится мне Леночка. Вот свататься пришел.
Да ты мой хороший! Все чин-чинарем: букет, конфеты, костюм. Есть еще правильные пацаны!
Посмотрела на Колюню с теплой лукавинкой, да и спросила:
– А что ж ты, Колечка, без родителей свататься пришел?
– А нет родителей. Живу с бабушкой.
– Миленький ты мой, извини! – стушевалась я.
– Да ничего. Я давно самостоятельный. Деньги зарабатываю в силовых структурах. Леночка ни в чем нуждаться не будет.
Сидит Колюня – такой ладный, крепко скроенный, бицепсы аж из-под пиджака выпирают. А глаза голубые, детские и… вихорок на макушке.
Мать честная! Что ж ты мне, парень, так сердце рвешь! Уже хочется тебе борща со сметаной на стол поставить и вихорок пригладить.
– А Леночка согласие дала?
– Сначала решил с вами поговорить. Вы же ее ро́стили. Я хочу, чтобы все правильно, по-честному было.
«Есть еще правильные пацаны!» – подумала я.
– Дело молодое! Это вы, Колечка, с ней вместе решайте. Надумаете жениться – я против не буду.
…Много времени прошло с того дня… Дочка давно и счастливо замужем. Детишек народили.
Колюня, говорят, не женат. Из командировки в командировку – воюет в горячих точках.
А я вот недавно в храм вошла. Голубые гортензии у иконы увидела. Подошла поближе.
– Царица Небесная, Пресвятая Богородица! Спаси и сохрани правильного пацана Колюню!
Не умею я правильно молиться. Зато по-честному.
Кувшинки
Было лето 1965-го. Люся окончила 7-й класс. Папа накупил подарков и сказал, что они едут к его сводному брату. И у нее, оказывается, есть сводные двоюродные сестра и брат – его дети. Брат папы, про которого она никогда не знала и не слышала! Как будто открывалась какая-то тайна. Если это бабушкин сын, так она никогда не говорила про него. Значит, не бабушкин. Тогда чей? Девочка ломала голову: это настоящие родственники или нет?
Они приехали в отпуск из Берлина в маленький городок на Урале, где выросли ее родители. Все было странно в их доме. Стол с некрасивыми тарелками и большими гранеными стаканами. Большие ломти серого хлеба, сало, миска с грибами, картошка (папа сказал – «в мундирах») и какой-то мутный напиток – брага, который пили только мужчины.
Что-то было не так. Наверное, сводные братья обычно не улыбаются, не обнимаются и не радуются подаркам. Нарядная хмурая мама поджимала ярко накрашенные губы, брезгливо оттопыривала наманикюренные мизинчики, очищая картошку от кожуры.
Разговор не клеился, и детям велели погулять. Ее неприветливые сводные сестра и брат торопливо разворачивали подаренные жвачки и ели. Девочка хотела сказать им, что их есть нельзя. Но они были старше ее, и Люся оробела. Пока раздумывала, как поступить, новые родственники умчались в неизвестном направлении. Она присела на деревянную скамейку около дома и вдруг почувствовала, что не одна. Из-за густого кустарника на нее с интересом смотрели чьи-то большие глаза. Люся, как перед фотографом, пригладила волосы, одернула свое новое кримпленовое платье и снова взглянула в объектив зеленых глаз. Кусты бузины с шумом и треском расступились, и из них вывалился рассекреченный мальчишка-подросток, загорелый и босой. Обошел вокруг нее и, улыбаясь, спросил:
– Откуда такая чуда-юда?
– Из Берлина.
– Правда, что ли? – присвистнул от удивления парнишка. – А что здесь делаешь?
– Сижу.
– Пойдем на пруд. Я тебе наши «берлины» покажу.
– Отпроситься надо… – неуверенно возразила девочка.
– Ерунда! Тут рядом, пошли!
И они пошли. Его босые ноги были легки и стремительны, а немецкие босоножки девочки привыкли к асфальту. Ей вдруг тоже захотелось снять свои беленькие носочки с босоножками, но мама не разрешала ходить босиком даже дома.
Она засеменила рядом, и он, улыбаясь, умерил шаг.
Парнишка шел как хозяин: и эта тропинка была его, и эти деревья, и кусты, которые оказались малиной.
На ходу сорвал несколько крупных красных ягод и протянул ей:
– Ешь, Чудо.
Где-то далеко осталась вся мутность своднородственников, и они вышли к пруду.
Девочка остановилась, пораженная.
«Какие странные эти взрослые, – подумала она. – Почему мама не рассказала мне про это чудо?! Почему не привели меня сюда сразу?!»
Кувшинки устали от знойного дня и уже чуть-чуть смежили свои золотые веки. Стрекозы пытались их будить, но тщетно. Маленькие рыбешки трогали их стебли, но цветы только сонно покачивали своими желтыми головками. Лягушки кричали:
– Не спа-а-а-ть! Не спа-а-а-ть! Кр-р-расота! Кр-р-расота!
Сине-зеленая гладь пруда бархатной скатертью покрывала подводную тайну. Гибкие ивы наклонились, любуясь своим отражением. Солнце, чуть присев к закату, теплыми лучами нежило все вокруг.
Стемнело. Они шли босиком, взявшись за руки. Ноги уютно утопали в еще теплой мягкой дорожной пыли.
«Какой волшебный день!» – думала девочка.
Как много чудесного она увидела и узнала! Как приятно кататься на лодке! Как нежна темно-зеленая вода! Как тепла и надежна рука мальчика… И этот первый букет белоснежных сахарных лилий от непохожего на других зеленоглазого друга…
Ей совсем не хотелось возвращаться в серый асфальтовый Берлин, с его многочисленными приличиями и «надо», с его ненавистными гаммами и вредными мальчишками.
– Люся-а-а-а!!!
Истошный крик, набирая децибелы, прервал счастливую целомудренность действительности: навстречу, не разбирая дороги, неслась ее мать. Ее единственная дочь, ее кровиночка, ее продолжение – жива! Боже, как она мечтала дать Люсе все, чего сама была лишена, живя в этом, пропади он пропадом, городишке. Ей казалось, что она давно забыла ту себя – вечно голодную, плохо одетую безотцовщину, как завидовала тем сытым, причесанным, аккуратным девочкам, которые ходили в музыкальную школу. Как ей хотелось нести в руке эту прекрасную синюю папку с портретом Чайковского! Как нравилось ей быть запевалой в пионерском хоре! Она – гордость школы – не пошла в 8-й класс. Учительница плакала и уговаривала учиться, но война, распухшие от голода ноги матери заставили ее, круглую отличницу, работать в продуктовом магазине.
День за днем мать трудилась над образом своей мечты через свою дочь – ее улучшенное «я». И вот все пошло прахом! Ужас! Что сделалось с ее косичками, которые она только сегодня утром опрятно и туго заплетала? И кто этот босоногий дикарь, который так по-хозяйски держит ее дочь за руку? А вдруг?! В голове мелькнуло самое страшное… Взгляд, придирчиво сканировавший тоненькую фигурку дочери, уперся в ее пыльные босые ноги.
– Где твои белые носки? – только и смогла произнести мать страшным шепотом.
– Не ругайте ее! Это я увел ее на пруд, – встал между ними мальчишка.
Ничего хорошего не ждала она от этой поездки. Город ее бедного детства в лице этого наглого будущего пэтэушника уже схватил за руку дочь – ее «ВСЕ»! Ну нет! Это уж слишком! У нее другие планы на будущее дочери!
– Домой! – скомандовала она девочке. – И сейчас же приведи себя в порядок!
Мать на секунду остановилась, оглянулась на подростка. Хотела сказать что-то плохое, но взяла себя в руки и процедила:
– Защитник нашелся! Ты хоть «Муму» читал?
Через несколько дней они уехали и больше никогда не возвращались в этот маленький городок на Урале.
А девочка выросла и вышла замуж за зеленоглазого парня, с которым познакомилась в Париже, в музее Оранжери, куда оба пришли полюбоваться «Кувшинками» Моне. По странному стечению обстоятельств ее муж тоже не читал «Муму». Не все французы знают Тургенева.