Бакстер молча смотрел на деревья. Две птицы затеяли в воздухе игру в догонялки. Альма была очень добра, и Бакстеру ответить бы, что он тоже рад оказаться здесь с Мией, но он боялся. Он уловил слабое движение в душе, похожее на влечение, однако не признался бы в этом даже под пытками.
– Эстер долго жила с этим грузом на душе, – сказала Альма. – И не могла ни с кем поделиться. Я не злюсь на мать. Проблем у нее хватало: конфликты брата с отцом, эта история с Софией, ее… – Альма осеклась. – На ее долю выпало достаточно страданий. Что я еще могу сказать?
«Интересно, ее что?» – подумал Бакстер.
– А как ваш брат воспринял эту новость? Не очень-то он и доволен… Это из-за нас?
– Нет, вы здесь ни при чем. Просто… он сейчас в расстроенных чувствах. Правильно же сказала?
– Ага, – Бакстер вспомнил слова из своей песни. «Я не сломлен, я расстроен».
Альма покачала головой.
– Во-первых, отец всегда убеждал нас, что скопил на черный день денег – на случай если дела пойдут из рук вон плохо. Сбережения избавили бы нас от необходимости продавать дом. Однако после его смерти выяснилось, что никаких денег нет. Поэтому Рудольфо расстроен. Мы сейчас не имеем права на ошибку. Каждый этап производства требует вложений, и мы должны найти средства.
– Все образуется?
Альма покачала головой.
– Не знаю. Вот, приходится принять условия «Корте Инглес».
– Тогда Рудольфо должен сейчас днем и ночью ездить по потенциальным покупателям, предлагать им товар. Почему он сидит сложа руки?
– Вообще-то, весь год он только этим и занимался. Я не знаю, что случилось. Какой-то он потерянный в последнее время. Когда-то брат мог продать что угодно и кому угодно. Но что-то произошло между ним и отцом, и он сдался.
Бакстер очень хотел бы помочь, однако не имел ни малейшего представления чем. Он сам боролся из последних сил, чтобы не потерять компанию.
– А что случилось?
– Рудольфо всегда был маменькиным сыночком, и отец его этим постоянно попрекал. Он хотел, чтобы мой брат был мной, хотел, чтобы он занимался землей, но Рудольфо ферма совсем не интересовала. Он мечтал о переезде в Валенсию или в Мадрид. Когда стало окончательно понятно, что из нас двоих любовь к земле передалась только мне, отец меня всячески поддерживал, а Рудольфо изводил. Он называл его marica – цветок. Заставлял заниматься стиркой, мыть полы.
Альма начала страстно размахивать руками.
– Так Рудольфо начал обижаться на меня. Они переставали ругаться с отцом, только когда играли в карты. Когда брат занялся продажей масла, как того захотела мама, положение дел лишь ухудшилось. Надо отдать Рудольфо должное, он очень старался, чтобы родители гордились им, но отец… не доверял ему и не питал надежд на его счет. Отец привык все делать сам: выращивать оливки, продавать их, поэтому, думаю, не сумел перестроиться. Уже на тот момент дела шли не очень хорошо. Как ни стремился мой брат помочь, они постоянно ссорились, особенно в последний год перед смертью отца. За несколько месяцев до его гибели они набросились друг на друга с кулаками.
Бакстер вспомнил многочисленные кулачные драки с собственным отцом. Он еще не забыл, с какой силой старик бил его костяшками пальцев по щекам.
– Да, приятного мало.
– Мы с мамой вернулись домой и увидели, как они дерутся у фонтана во дворе. Я тщетно попыталась их разнять… Не люблю вспоминать этот день. Наверное, именно тогда отношения между нами всеми окончательно разладились.
– А что не поделили-то? – спросил Бакстер.
Выдох, который вырвался из ее груди, был таким долгим, словно она сдерживала до него дыхание целый час.
– Что-то связанное с бизнесом. Я не знаю.
Бакстер слушал ее и понимал Рудольфо как никто другой. Он видел пугающее сходство между отцом Рудольфо и своим собственным, который всегда требовал от Бакстера «бросить уже эту чертову гитару». Даже когда «Кактус роуд» подписали свой первый крупный контракт, отец не нашел ничего лучшего, как буркнуть «повезло», добавив, что это ненадолго. Родители Бакстера побывали лишь на двух его концертах, да и с тех ушли, не досидев до конца. Слишком громко, видите ли, звучала музыка. Жить без поддержки родителей адски тяжело.
Бакстер допил остатки воды в бутылке.
– Проклятые призраки юности. Многим так и не удалось убежать от них. Знаете, а я его хорошо понимаю. Но тяжелое прошлое не дает права быть мудаком в настоящем, простите за грубость.
– Прощать не за что. Именно поэтому… – она не закончила фразу.
– Поэтому что?
Покачав головой, Альма встала.
– Не сейчас. Пора возвращаться к работе.
Бакстеру показалось, что она хотела сказать что-то еще. Что именно – у него не было даже предположений.
– Простите, если разговор задел за живое.
– Все в порядке.
Альма спустилась по лестнице на землю.
В голове у Бакстера завертелась мелодия. Давно с ним такого не было. С губ слетели строки, потревожив тишину: «Она говорит о судьбе, но что может знать обо мне».
Он посмотрел Альме вслед и пробормотал:
– А я совсем ничего о тебе не знаю. – Когда она скрылась из виду, Бакстер добавил: – Какие тайны у тебя, Альма Арройо?
Глава 18Одинокий сосед
Когда в Америке наступило утро, Бакстер вышел из дома, перешел через ручей и поймал сигнал. Он сел, поставил ноутбук на колени и позвонил Джону Фрику.
Фрик ответил после второго гудка.
– Привет, Бакстер.
– Привет, Джон, – в голосе Фрика сквозило напряжение.
– Спасибо, что ответил. Хотел обсудить заявку на изменение объема работ. Я знаю, что ты недоволен.
– Да, черт побери, ты не ошибся. Я недоволен, – прошипел тот.
Бакстер едва сдерживал собственный гнев.
– Слушай, мы же вместе постатейно обсудили предстоящие расходы. Тебя все устроило. Я хотел приостановить работы, чтобы утрясти финансовые моменты, но вам с Нэнси не терпелось переехать. Я пошел вам навстречу.
Фрик ответил не сразу.
– Так оно и было, наверное. Вот только я что-то не припомню, чтобы соглашался на дополнительные восемьдесят две тысячи долларов. Мне помнится, речь шла о сумме в районе тридцати пяти.
Бакстер перечислил все расходы: полная замена кухонного гарнитура, новое плиточное покрытие на полу, холодильник для вина. Потом жена Фрика ни с того ни с сего вдруг захотела столешницу от «Ветростон». Ее не остановило даже то, что уже доставили гранит.
– Ладно, ладно, я понял. Я заплачу, если тебя это волнует.
– Вообще-то волнует.
– Не переживай по этому поводу. Дай мне пару дней. Я свое слово держу.
Искренность в голосе Фрика вселяла надежду, и когда разговор закончился, Бакстер допустил мысль, правда, без особой уверенности, что у него есть шанс пережить это путешествие.
Бакстер позвонил Алану.
– Короче, я поговорил Фриком. Он заплатит. Держи меня в курсе. Как в целом дела?
– У меня все под контролем, Бакс. Можешь спокойно попивать сангрию и смотреть бои быков.
– Если бы… – Бакстер пробежался по всем проектам, и Алан со знанием дела обрисовал ситуацию по каждому. А потом вдруг спросил:
– Ты когда-нибудь читал Хемингуэя?
– Было дело.
– Мне он нравится. Талантливый писатель. И Испанию очень любил. Любил бои быков. Описал их… кажется, в книге «По ком звонит колокол». Точно. Найди эту книжку, налей бокал вина – окажешься в раю.
– Хорошо. – Внимание Бакстера привлек сосед, или el vecino (Бакстер уже выучил перевод этого слова), который не сводил глаз с шахматной доски, сидя за столиком с видом на виноградник. – Послушай, Алан, я в тебя верю. Я не часто говорю об этом вслух, но знаю, что на тебя можно положиться.
– Ты не представляешь, что твои слова значат для меня. И уж если речь зашла о хороших писателях, Бакс, вспоминаются слова Марка Твена. По-моему, это он сказал, что люди всю свою жизнь переживают о вещах, которые никогда не произойдут.
– Вроде он.
– Поразмышляй на досуге.
Они попрощались, и Бакстер вздохнул, пытаясь настроиться на tranquilo, как его учила Альма.
Боже правый, надо как-то расслабиться. Он же уехал не на месяц, а всего лишь на десять дней.
Сосед все еще смотрел на Бакстера. Потом поднял руку и помахал ему. Бакстер помахал в ответ. Мужчина помахал еще раз. Что ему, интересно, надо? Бакстер пересек луг, и когда до мужчины оставалось не более десяти метров, крикнул:
– Buenos días!
Сосед молча поднял бокал вина.
Бакстер перешел усыпанную гравием подъездную аллею, которая вела к лужайке у дома. Давно не стриженный газон порос полевыми цветами и луговыми травами.
Решив попрактиковаться в испанском, Бакстер спросил, как дела.
– ¿Qué tal, amigo?
Дон Диего выпрямился.
– ¿Bien, y tú? – Хорошо. А у тебя?
Бакстер посмотрел на чистое небо.
– Todo bien. – Все хорошо.
Мужчина пожал плечами и широко улыбнулся, обнажив поразительно кривой передний зуб.
– ¿Come te llamas? – Как вас зовут?
Сосед был ненамного старше Эстер – наверное, лет шестьдесят с небольшим. Лысина его совсем не портила, а скорее наоборот. На нем были рабочие брюки цвета хаки. Натянувшаяся ткань рубашки обрисовала небольшой живот. Уход за виноградником под палящими лучами солнца сделал свое дело – темная кожа покрылась морщинами. Борода по своей неухоженности не отставала от лужайки.
– Меня зовут Бакстер. А вы, должно быть, дон Диего, sí? Рад знакомству.
«Интересно, зачем он меня позвал?» Бакстер глянул на шахматную доску с самодельными фигурами. Похоже, хозяин сам их и выстругал.
– Любите шахматы?
Диего выпятил нижнюю губу и кивнул, а затем жестом указал на бутылку вина, стоящую у шахматной доски.
– ¿Quieres beber? – Ты хочешь пить?
Бакстер растерялся. Он планировал еще поработать, но побоялся показаться неучтивым. Вспомнились слова Алана про сангрию.
– Почему бы и нет? Попробую глоточек с удовольствием. Ваше вино?