Бакстер вдруг подумал про самолет. В случае падения уровня кислорода в салоне нужно сначала надеть маску на себя и только потом на ребенка. Альма хочет сказать именно это? Он до сих пор не мог поверить, что Мия рассказала Альме, как слышала его рыдания в кабинете. Эта мысль не давала покоя.
– Согласен. Поверь, я стараюсь. Вот увидишь, через год-два я побью рекорды по продолжительности обедов и сиесты. Равных мне не будет во всей Южной Калифорнии.
Когда Альма посмотрела на него, ее лицо выражало озабоченность.
– Зачем так долго ждать?
– Подожди-ка. Я что-то не понял. В этой комнате других трудоголиков, что ли, нет?
– Справедливое замечание. Но сбор урожая все равно начнется завтра по расписанию.
– И ты счастлива, правда же?
– Конечно, счастлива. Жизнь наполняется… смыслом.
Бакстер задумался над ее последним словом.
– Интересная штука жизнь, однако. Людям нужно знать, ради чего они встают утром с постели.
Когда бокалы опустели, Альма достала бутылку с зеленой жидкостью и взяла из шкафчика над столом две рюмки.
– Это «Афиладор», травяной ликер, традиционный местный напиток. – Она налила ликер в рюмки на три пальца и протянула одну Бакстеру. – За трудоголиков!
– За трудоголиков!
Они чокнулись и выпили.
– Хорош! – сказал Бакстер, причмокивая губами, – ликер сначала обжег, а потом осел на языке сладковатым травяным послевкусием. Когда алкоголь ударил в голову, последние внутренние барьеры пали. – Не могу не признать, что твое ремесло намного интереснее моего. Даже не ремесло, а скорее искусство.
– Скорее музыка, – ответила Альма. Справедливое сравнение. – Ты поддерживаешь связь с ребятами из группы?
Вот лиса, опять перевела разговор!
– Не так активно, как хотелось бы. Иногда переписываемся. Когда Софию застрелили, находиться рядом с ними стало трудно. Они были со мной в тот тяжелый период, и я им благодарен за те дни, но продолжить репетиции не мог. Каковы бы ни были причины моего ухода из группы, надо называть вещи своими именами – я их предал. Я не изменил бы своего решения и сегодня – все ради Мии, – но все равно не могу отделаться от чувства, что подвел ребят. Мы были на пике успеха. О нас даже написали в «Нью-Йорк таймс». А потом я ушел, и группа рассыпалась. Дело даже не в том, что ушел именно я. Уход любого из нас означал бы конец.
Его уже давно преследовало чувство, что он поступил подло по отношению к парням, решив уйти из группы, и сейчас Бакстер испытал угрызения совести с новой силой. Они прошли непростой путь к успеху, съев не один пуд соли. И в конечном счете именно Бакстер, который горел своим делом как никто другой, заявил, что уходит из группы, и сбежал.
– Я только одного не могу понять. Почему ты совсем забросил гитару? Мне всегда казалось, что музыканты после потери любимых, наоборот, находят утешение в музыке.
Зазвучала новая песня в исполнении Хавьера Мартина, и Бакстер почувствовал, как каждая нота проникает глубоко в сердце и задает тот же вопрос.
– Всем так кажется. – Чтобы ответить на этот вопрос, ему пришлось бы снова вспомнить день смерти Софии – последний день, когда он репетировал с группой. С тех пор он не сыграл с парнями ни одной ноты, и это было печально. – Я решил завязать с музыкой, потому что иного выхода для себя не видел. Раньше, когда я исполнял песни, то вкладывал в них всю свою душу, не жалея себя. А когда я взял в руки гитару после смерти Софии (это случилось незадолго до официального ухода из группы), у меня возникло ощущение, что из моей души все выскребли… как из авокадо. Внутри поселилась пустота… Ничего себе, как быстро подействовал «Афиладор»!
– Это сыворотка правды.
– Похоже на то. – Он с наслаждением вдохнул аромат ликера. – София меня окрыляла. Знаешь, среди воспоминаний о ней одно выделяется особенно ярко. Она стоит за кулисами, восторженно подняв большой палец вверх. Без нее все потеряло смысл.
Альма грустно улыбнулась.
– Она была твоей музой.
– Да. А еще я понимал, что должен оставить группу ради Мии. Гастрольная жизнь и маленькие дети – понятия несовместимые. Правильнее бросить все силы на воспитание ребенка.
– Как же это трогательно. Знаешь, Бакстер-на-все-руки, теперь я понимаю, что нашла в тебе София. Кроме того, что ты красавец и у тебя милейшие ямочки на щеках, ты еще и очень хороший человек. Пусть и чурбан неотесанный, но человек хороший. Прекрасный отец.
Прекрасный отец. Слова Альмы продолжали звенеть в ушах.
– Чурбан, значит? За словом ты в карман не лезешь.
– Спасибо американским телеканалам. – Альма положила локоть на подлокотник и подперла кулаком подбородок, не спуская с Бакстера глаз. – Даже ярлык рок-звезды тебя не испортил. Так и вижу, как ты расхаживаешь по сцене с гитарой наперевес, а девушки из зала машут руками. Женившись, ты наверняка разбил кучу женских сердец. Признавайся.
Бакстер покраснел.
– С Софией вы быстро нашли бы общий язык.
– Даже не сомневаюсь, – прошептала Альма, – но у судьбы оказались иные планы.
– Если они вообще существуют, эти планы.
– Ты после Софии встречался с кем-нибудь? – спросила Альма. Подбородок был по-прежнему прижат к ладони, а взгляд устремлен на Бакстера. – Вы с Мией вообще эту тему обсуждали?
– Ходил несколько раз на свидания. Домой никого не приводил. Я не могу так поступить с Мией.
– Ты думаешь, ей есть до этого дело?
– Не знаю. – Проблема была не только в Мии. Наверное, он был просто классическим вдовцом-однолюбом. Он не переживет еще одну потерю.
Альма выпрямилась на стуле и убрала за уши выбившиеся пряди.
– Похоже, ты без конца все обдумываешь и анализируешь? Угадала?
– Знаешь, как у нас, у строителей, говорят? Семь раз отмерь – один раз отрежь. И ведь не поспоришь?
– Sí. Так надежнее.
– Вот и все объяснение.
Альма не стала развивать тему, за что Бакстер мысленно сказал ей «спасибо».
– Как обстоят дела с испанским? Уже научился произносить раскатистое «р»?
– Раскатистое «р»? – Бакстер громко рассмеялся. – Ты шутишь? Я здесь всего пять дней и понятия не имею, в каких случаях «р» произносится раскатисто. Слышала бы ты, как я с доном Диего общался.
– Давай попробуем. – Альму явно забавляла ситуация. Ее выдавало лукаво сияющее лицо.
Бакстер выпил достаточно, поэтому уговаривать его не пришлось. Вырвавшийся звук «р» скорее напомнил гул взлетающего во рту самолета.
Альма разразилась громким жизнерадостным смехом. Глядя на эту красивую миниатюрную женщину, трудно было заподозрить в ней способность смеяться так громко. Чистый и сильный смех радовал слух.
– Больше язык работает, – объяснила она, – а не горло. Вот так. – Она несколько раз повторила «р».
Бакстер попробовал сделать то же самое, но попытка опять оказалась неудачной, и они вдвоем рассмеялись.
– Поставь кончик языка между зубами и почувствуй, как он вибрирует. – Альма снова прорычала.
Бакстер повторил. Полное фиаско.
– Главное, не оставлять попыток, и обязательно получится.
«Все, хватит», – подумал Бакстер. Речь шла совсем не о раскатистом «р». Его беспокоило другое. Надо сейчас же уйти. Он чувствовал, как за ними наблюдает призрак Софии. Но больше его волновала Мия. Что подумает малышка, узнав, что они пили вино и смеялись всю ночь? Нет, нет и еще раз нет. Зря он согласился.
Бакстер с силой поставил рюмку на стол и поднялся.
– Пора и честь знать.
Альма хлопнула в ладоши.
– Точно, уже поздно. В Америке все спят давно.
– Зато посмотрим, кто с утра первым проснется, – сказал Бакстер, глядя на Альму с высоты своего роста.
Она не сдавалась.
– Я вообще-то ранняя птичка.
– Кто бы сомневался, – ответил Бакстер. – А что, хорошая песня может получиться.
Он разбил кочергой поленья. В голове вдруг закрутилась мелодия: «Она всегда встает с рассветом…»
Поставив кочергу на место, Бакстер неуверенно прошел между камином и Альмой, ощущая кожей тепло от огня. Вдруг Альма взяла его за руку. Они долго смотрели друг на друга. «Ну скажи хоть что-нибудь, что угодно!» – взмолился про себя Бакстер. Он боялся, что она услышит, как громко бьется его сердце.
Потом Альма легонько сжала его ладонь и подмигнула.
– Buenas noches [25], Бакстер.
Глава 20Прикосновение к струнам
От выпитого вина и ликера кружилась голова. Бакстер лежал на кровати в ботинках, заложив руки за голову, и не мог оторвать взгляд от гитары дона Хорхе. Дом опять закряхтел в ночной тишине, дождавшись, когда все его обитатели закроют глаза.
Почему рядом с Альмой у него появлялось отчаянное желание жить полной жизнью? В чем ее секрет? Альма не предпринимала для этого никаких усилий. Все происходило само собой. Так фокусник поднимает в воздух предметы, не касаясь их. Бакстер уже распознал это засевшее в глубине души назойливое ощущение – не что иное, как чувство зависти. Когда-то Бакстер тоже жил в состоянии творческого напряжения и сейчас очень скучал по себе прежнему. Ему хотелось доказать Альме – и себе самому, – что силы его до сих пор не иссякли.
Но было что-то еще помимо зависти, не самого приятного чувства. Ему снова захотелось испытать радость творчества, которой раньше наполнялось сердце, когда он писал музыку. Захотелось дать волю чувствам и сыграть хотя бы пару нот так, чтобы воскресить дремлющее в глубине души волшебство, позволить магии пройти сквозь пальцы и воплотиться в звуках гитары. Раньше, когда он жил в состоянии творческой горячки, музыка была порталом в другое измерение. Стоило ему сыграть первую ноту, как он мгновенно оказывался на пороге неизведанного, и скрывающаяся за заветной дверью необъятная бездна затягивала все его существо.
Но с тех пор как Бакстер убрал в шкаф своего «Мартина», ничего подобного с ним не происходило, хотя чувство это он не забыл – чувство, когда в первом звуке слышишь прекрасную симфонию, а одного аккорда достаточно, чтобы подкосились ноги и накатил благоговейный восторг. Сегодня желание пережить это ощущение заново стало непреодолимым. Запертая в футляре гитара дона Хорхе манила с неудержимой силой. Возможно, вино и ликер сделали свое дело. Однако самое главное – в голове продолжала звучать музыка Хавьера Мартина и вопросы Альмы. Удивительно, этой женщине интересен тот человек, которым Бакстер был когда-то.