– Складывается впечатление, что Рудольфо все это не особо интересно. Ты же можешь выкупить его долю или найти инвестора?
Она помотала головой.
– По условиям завещания имение наследуется целиком, без дробления.
Бакстер был готов найти людей, которые могли бы помочь. Семья стояла перед сложным выбором. Если бы выращивание оливок приносило хорошую прибыль, он убедил бы людей в Америке вложиться в древнее ремесло, окутанное духом романтики. Но для привлечения инвесторов должен быть потенциал роста, а его не было видно. И это она еще не назвала цену, которая наверняка исчислялась миллионами. Вот досада! А как здорово было бы возвращаться сюда каждый год, чтобы Мия могла набраться жизненных сил.
– Но это неправильно! Надо найти хоть какой-то способ оставить землю за собой. Я знаю, как дорога тебе ферма.
– Она и не моя вовсе. – Альма отпила воды из бутылки. – Земля принадлежит маме.
Бакстер повернулся к ней.
– Ладно, пусть ты не собственник пока, однако хозяин определяется не только правоустанавливающими документами. Это мое глубокое убеждение. Особенно когда любовь к земле передалась от предков. На месте твоей матери, учитывая, что сыну семейное дело малоинтересно, я отпустил бы Рудольфо на все четыре стороны, а землю отдал тебе.
– Она никогда не согласится. Ты же видишь, мама во всем слепо его поддерживает.
– Тогда он сам должен отказаться от земли в твою пользу.
– Конечно, – ответила Альма с сарказмом. – Он считает, что у него есть полное право на долю в наследстве. И он прав.
Бакстер ослабил ремень безопасности.
– Очевидно, Рудольфо нужны деньги. В конце концов, он может стать партнером без права голоса, а ты будешь выплачивать ему дивиденды.
Альма помотала головой.
– Мы уже рассматривали этот вариант. Я его уговаривала. Он начинает спорить, потом взрывается, мама плачет… как-то так. Порочный круг. Я верю, что ты искренне желаешь помочь. Но если обо всем этом думать, можно сойти с ума. Брат ненавидел отца. Он ненавидит ферму, и ничего уже не изменить. Выход один – продать. Только и всего.
– Что не так с твоим братом? Я понимаю, он натерпелся от отца. Однако отец умер. Почему бы просто не жить дальше? – Бакстер невольно подумал о своем отце, от сложных отношений с которым он до сих пор не оправился.
– Я не знаю. Он хочет свободы. Стоило маме дать отмашку на поиски покупателя, Рудольфо с таким рвением взялся за дело, что я просто диву даюсь.
– И чем он планирует заниматься?
– Говорит, откроет в Мадриде магазин мужской одежды. Костюмы по индивидуальным заказам, дорогие ботинки, шарфы, все такое.
– А что будет с остальными? Чем займешься ты?
– Мама, скорее всего, переедет с братом в Мадрид. Она скучает по большому городу, ну и его одного оставлять не захочет. А я… я не знаю. Нет, понятно, что я продолжу заниматься выращиванием оливок, но где конкретно…
– Возможно, покупатель захочет, чтобы ты продолжила дело. Нет?
Альма поморщилась, словно ей предложили гнилое яблоко.
– Производить ламповое масло, уничтожив репутацию семьи? Нет, спасибо. Без меня. – Она пожала плечами. – Понятия не имею, чем займусь. Что-нибудь подвернется.
– Да ладно! – Ему впервые показалось, что он тоже видит ее насквозь. – Ты привыкла наслаждаться сегодняшним днем, думать о сборе урожая… Что ты будешь делать без своих оливок? Неужели найдешь достойную замену этому занятию? – Еще недавно он восхищался творческим духом Альмы, и теперь Бакстера расстроила ее готовность быстро сдаться. – Я, как никто другой, знаю, что такое предать дело всей жизни. Ты предашь свою душу. Найти новую ферму… все равно что мне отправиться на поиски новой группы.
Альма заерзала на сиденье.
– Буду думать.
– Значит, пока еще не решила?
– Пока нет, – ответила Альма. – Скорее всего, на вырученные от продажи деньги смогу купить участок.
– Здесь, в Валенсии?
– Не знаю. Думала об Италии, но слишком привязана к родной стране, к Испании. Земля в Андалусии очень подходит для выращивания оливок. Знаешь же, родина фламенко? Главное в земле – duende.
– Duende? – переспросил Бакстер.
– Магия или… э-э… первоисточник жизни, мостик к богу. Кстати, у Хавьера Мартина, гитариста, duende точно есть. Сам убедишься.
Они заехали за друзьями детства Альмы, семейной парой, которые нашли кого-то присмотреть за двумя детьми и смогли вырваться из дома. Настраивая всех на нужную волну, из динамиков машины доносилась музыка в исполнении испанского гитариста Томатито.
Бакстер не мог забыть историю с Рудольфо. Сегодня он стал свидетелем ссоры Рудольфо с сестрой и сразу вспомнил про аудиозапись. Похоже, Рудольфо легко теряет самообладание и переходит на крик. А вдруг действительно продажа бизнеса может стать лучшим решением? От такой мысли разрывалось сердце, но что делать? Лучше держаться в стороне от их разборок. Пусть Эстер доведет до конца то, что задумала. Все ее решения в жизни были явно осознанными, она словно играла шахматную партию, тщательно обдумывая каждый шаг.
Часть пути Альма выпускала пар. Она все еще злилась на брата и потенциальных покупателей поместья, которые снискали дурную славу как производители поддельного оливкового масла. Оказывается, в ответ на предложение о покупке земли Эстер выдвинула свои условия. Ей очень быстро ответили. Теперь оставалось дождаться окончательного решения Эстер. На все про все у нее было два дня. В случае согласия сделка состоится уже в середине января.
Друзья Альмы слушали внимательно и участливо. Сразу было видно, что они хорошие люди. Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. В конце концов, Альма взяла себя в руки, извинилась за свой срыв и прибавила звук магнитолы, доверившись успокаивающему звучанию струн.
Бакстер видел, что музыка была для Альмы лучшим лекарством. Кому, как не ему, знать, что гитара в руках может стать спасением? Жаль, эти времена теперь в прошлом.
Подруга Альмы, Веро, с черными как смоль волосами длиной чуть ниже плеч, спросила:
– Вы же кантри-исполнитель?
– Нет, – ответил Бакстер, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей. – Я играл альт-кантри, или американу, как некоторые привыкли называть такую музыку.
– А в чем разница? – спросил ее муж. Винсенте был ненамного выше жены, и его подбородок украшала трехдневная щетина, в которой проблескивала седина. Джинсы на нем так плотно облегали ноги, что Бакстер начал переживать, как бы не посинело его лицо.
– Профессиональные музыканты скажут, что это все равно что сравнивать Вилли Нельсона и Джона Хартфорда с парнями, которые поют «Хрупкое сердце болит» и «Хонки Тонк Бадонкадонк». Нет, я ничего против них не имею. Чем бы дитя ни тешилось, как говорится.
– Минутку, – перебила его Альма. – Ты серьезно хочешь сказать, что существует песня с названием «Хонки Тонк Бадонкадонк»? – Ее произношение всех развеселило.
– Это еще цветочки, – сказал Бакстер. – Да простят меня мои друзья из Нэшвилла, но плохих кантри-исполнителей хватает. Однако народ все никак не успокоится. Они думают, чтобы жить в элитном поселке в Лейперс-Форк, ездить на «Хаммере» и владеть яхтой, которая будет стоять у собственного домика на озере, всего-то и надо, что написать хит под названием «Ей нравится мой сексуальный трактор».
Все прыснули от смеха, а Бакстер на ходу сочинил песню.
– Как идут тебе мои ботинки… когда другой одежды нет… Как здорово ты водишь грузовик… как здорово его заводишь… когда закрыта сзади дверь, и радио играет громко пошлятину в стиле кантри-и-и… йе… в стиле кантри-и-и.
– Боже правый, – воскликнула Веро. – Какой у тебя шикарный голос! И песня классная. Кто ее поет?
Бакстер давно так не смеялся.
– Стыдно признаться, но песню я сочинил только что, чтобы пополнить обширную коллекцию уже существующих неудачных песен в стиле кантри. Кантри-музыка сильно деградировала в девяностых. – Он поднял палец. – Не подумайте, что я с жиру бешусь. Поверьте, так и есть. Многие несогласные ушли в альтернативную кантри-музыку. В наших песнях была душа. Парой строк мы могли заставить людей плакать или смеяться. Я старался писать мелодии, которые не сильно цепляли и не становились навязчивыми. Чтобы оценить их, требовалась работа души. Понимаете, о чем я?
Он вспомнил тот день, когда после смерти Софии пришел домой к бас-гитаристу Дрю. Ребята репетировали. Гитару Бакстер не прихватил. Он подозревал, что парни уже догадались, что он им скажет, и старался не смотреть им в глаза, когда объявил об уходе из группы.
«Мы не позволим тебе просто так уйти, – сказал Дрю. – Не торопись. Если тебе надо время, мы подождем».
Бакстер помотал головой.
«Нет. Решение окончательное. Мы переезжаем в Гринвилл и начинаем новую жизнь. – Он рассказал им, что купил компанию своего бывшего босса и завязывает с музыкой. – Буду заниматься Мией».
Ребята кивнули, смирившись, и обняли на прощание. Слезы хлынули из его глаз, когда он поехал домой паковать вещи. И раздавать вещи Софии. От ребят из «Кактус роуд» он не видел ничего, кроме добра. Они были его первой семьей. А он оставил их без солиста. Бакстер не простил себя за это предательство до сих пор.
– Да ты настоящий артист, tío![30] – восхищенно протянул Винсенте. – Мы бы с удовольствием тебя послушали.
– Я ему одолжила гитару отца, но он все скромничает.
Бакстер укоризненно взглянул на Альму.
– Я потерял сноровку.
– Хорошо, что есть «Спотифай» [31]. – Альма достала свой телефон. – Предлагаю послушать «Кактусэс роудс». Мне нравится альбом «Когда болит душа».
– Только не «Кактусэс роудс», а «Кактус роуд», – поправил ее Бакстер. Ага, значит, она уже послушала его песни, раз у нее есть любимые. – А может, все-таки оставим Томатито, а «Кактус роуд» отложим до следующего раза?
С заднего сиденья раздались протестующие возгласы. Веро и Винсенте требовали включить альбом Бакстера. Он сдался и в глубине души даже хотел, чтобы зазвучала написанная им и его братьями музыка. В любом случае Альма уже нажала кнопку воспроизведения.