– Да, сэр, – глухо ответил Элвин, бросив на начальника странный взгляд. – Можете на меня положиться.
– Будем надеяться, – страдальчески произнес Брэнд.
Он встал, надел шляпу и подошел к двери, постоял, о чем-то раздумывая, затем вышел, и его тяжелые шаги глухо простучали по деревянной лестнице.
Глава 19
Ранее в тот же день Николас, охваченный тоской, лежал одетым в своей комнате. Разлука с Хосе была невыносима. Неужели он ничего не может сделать, чтобы положить ей конец?
Он знал, что профессор Галеви уехал, избавив его наконец от расспросов, которые, хотя мальчик и не понимал их цели, всегда окрашивали его щеки стыдливым румянцем. Гарсиа тоже уехал – повез профессора в Барселону, а Магдалена, замкнутая и неприступная, как никогда, не выходила из своей комнаты.
От этой мертвой тишины Николаса охватило оцепенение, но она же и понудила его к действию. Он вышел в сад, казавшийся пустым и безжизненным, и после минутных колебаний решительно двинулся по прибрежной дороге в город. Ему необходимо было пройтись, размяться, а кроме того, в глубине его души зрела некая цель.
Было невыносимо жарко, грязно-оранжевое солнце палило немилосердно, и путь, по которому он никогда раньше не ходил, показался бесконечным. Дойдя до Сан-Хорхе, почти выбившись из сил, он остановился в нерешительности. Пыльная пустая площадь лежала, подобно тяжело дышащей собаке, дома казались слепыми из-за закрытых на день ставен, в узких улочках затаились тени.
Лишившийся храбрости, но не сломленный, Николас решительно продолжил путь – через площадь к казармам, в которых находилась тюрьма. Но увы, здесь он снова застыл на месте, увидев неприступного вида здание, чьи низкие стены с амбразурами охраняли башни-близнецы с массивной аркой и ржавой опускной решеткой. От глухого фасада и мрачности доступного взору двора этой старой городской крепости веяло таким холодом, такую большую крылатую тень бросал на нее парящий в небе стервятник, что сердце мальчика упало. Его наивная мысль найти лазейку, через которую можно было бы поговорить с другом, угасла.
Некоторое время он бродил поодаль в надежде, что ему на помощь придет счастливый случай. Но ничего не происходило, совсем ничего, словно за этой решеткой и каменными стенами не было никого живого. Охваченный внезапным приступом страха, Николас бросился бежать.
Его настороженность сменилась отчаянным ужасом, в его воображении башни за спиной тянули длинные руки, пытаясь его схватить. Убегая от страха куда глаза глядят, он заблудился в лабиринте кривых улочек. Мужчина в черном сомбреро что-то крикнул ему вслед, и Николас чуть не упал, налетев на старуху-водоноску, полулежащую на тротуаре рядом со своими глиняными кувшинами.
Но видимо, судьба все же ему благоволила, потому что вскоре он оказался на знакомой узкой улице, ведущей к реке. Часы вдалеке пробили три раза, а крик продавца лотерейных билетов, хотя и еле слышный, подействовал на Николаса успокаивающе. Он приободрился, замедлил шаг и свернул на Калье Корриенте. Он легко нашел дом Хосе. Все еще задыхаясь, Николас стоял на противоположной стороне улицы, беспомощно глядя на верхний этаж. Ему не хватало смелости подняться по винтовой лестнице, и он ждал какого-нибудь знака.
Прошло больше часа, солнце начало склоняться, и в воздухе повеяло прохладой, но никто из семьи Хосе так и не появился. Упавший духом Николас совсем уж было собрался уходить, как из ведущего к дому узкого прохода появился Педро. Мальчик на мгновение замер, затем, сухо сглотнув, бросился через дорогу.
– Педро! – закричал он. – Это я, Нико. Есть какие-нибудь новости?
Старик обернулся и печально посмотрел на Николаса:
– Есть новости, Нико. – Он медленно покачал головой. – Плохие новости. Хосе предстанет перед Высоким судом в Барселоне. Боюсь, ему несдобровать.
– Педро!..
– Да уж, там любому пришлось бы плохо, – вздохнул старик. – А Хосе особенно.
– Как он? – Голос мальчика дрогнул.
– Неважно. Ему невмоготу за решеткой. Он с малолетства жил на улице. А если его посадят надолго… – Педро горько вздохнул.
Оба мрачно помолчали.
– Скажите… он когда-нибудь говорил обо мне? – с трудом спросил Николас.
– Да, – кивнул Педро. – Всякий раз, когда я с ним встречаюсь. Он передает привет. И еще он велел сказать тебе, что как-нибудь из этого выпутается.
– Но как, Педро? – глухо прошептал мальчик.
Старик настороженно оглядел пустую улицу и, обратив к Николасу на удивление проницательный взгляд, тихо произнес:
– Мне не следует тебе это говорить, Нико. Но ты любишь Хосе так же, как мы, поэтому ты один из нас. Теперь слушай, мальчик мой: у Хосе есть только одна возможность вырваться из западни. Если он попадет в Барселону, он пропал, в этом никто из нас не сомневается. Пока он здесь, в тюрьме, тоже ничего нельзя сделать. Но по пути в Барселону, – старик понизил голос до шепота, – кое-что может произойти. Надежда невелика, но она есть. И если нам повезет, Хосе уйдет в горы, к старой мельнице, где вы с ним рыбачили. Там он может скрываться много недель, пока все не уляжется и не забудется.
Николас чуть не вскрикнул, его бледное лицо озарилось радостью. Старая мельница у ручья… Какое хорошее укрытие для Хосе… Он сможет встречаться с ним там, ходить к нему под каким-нибудь предлогом. О такой радужной перспективе Николас и думать не смел. Он застыл, глядя вверх в морщинистое лицо Педро, потом вдруг сильно сжал его руку.
– Да, да! – горячо воскликнул он. – Скажите ему… Скажите, что он обязан это сделать. – И, ободренный, он повернулся и побежал, приоткрыв рот, будто сам себе улыбался, лелея какую-то тайную мысль.
Позабыв про усталость, Николас всю дорогу до дома бежал, и это было очень кстати, так как отец вернулся на виллу несколько раньше обычного, Гарсиа тоже уже был здесь. Мальчик боялся, что его спросят, где он пропадал, но консул явно был чем-то озабочен. Они сели обедать вместе, и Николас облегченно вздохнул, чувствуя, что опасность миновала.
Всю прошедшую неделю отношения консула с сыном не выходили за рамки холодной корректности, и только его любовь к мальчику не позволяла прибегнуть к наказанию. Более того, бывали моменты, когда от накатившей тоски ему хотелось, как прежде, сжать сына в объятиях. Но гордость и постоянно подогреваемое им чувство нанесенной ему обиды удерживали его от такого проявления слабости. Он должен сначала заново утвердить свой родительский авторитет, которому был нанесен ущерб, а уж тогда их прежние отношения, столь дорогие ему, основанные на восхищении и уважении ребенка, могут быть восстановлены.
Сегодня, однако, по его мрачному настроению можно было понять, что мысли консула заняты новой проблемой, и, не считая нескольких банальных замечаний, он с Николасом не разговаривал. Его внимание было странным образом сосредоточено на Гарсиа. Вопреки своему обычаю, консул несколько раз обращался к слуге, когда он пришел их обслужить.
– Вы проводили профессора Галеви?
– Да, сеньор.
– Поезд прибыл вовремя?
– Разве эти поезда когда-нибудь приходят вовремя, сеньор? – Дворецкий презрительно скривился и развязно подбоченился.
– Не думаю. – Впервые заметив в манере слуги фамильярность, Брэнд порозовел. – Но он уехал благополучно?
– Разумеется, сеньор! Разве я когда-нибудь подводил сеньора? В одиннадцать часов.
Этот неординарный обмен репликами был Николасу не вполне понятен, но привел его в смущение, и он был рад, когда отец кивком позволил ему уйти в свою комнату, где, раздеваясь в блаженном одиночестве, он наслаждался новой надеждой, поселившейся в его сердце после разговора с Педро.
А внизу консул все так же сидел за столом и, как бы в нерешительности, вертел подрагивающими пальцами стакан с портвейном. Дворецкий дважды приоткрывал дверь буфетной посмотреть, можно ли убирать со стола, но Брэнд не двигался. Когда Гарсиа выглянул в третий раз, консул внезапно поднял голову.
– Гарсиа! – воскликнул он и замолчал.
– Да, сеньор.
Ничего не выражающий, словно нечеловеческий взгляд дворецкого под вопросительно приподнятыми бровями заставил консула поежиться. В этих мутных глазах он впервые прочитал насмешку, замаскированную под подобострастие. Неужели Николас прав в своей столь часто выражаемой боязни? Несознаваемые до сих пор подозрения захлестнули консула, смутив его и заставив нахмурить лоб.
– Гарсиа, – решительно повторил он, – я хочу с вами поговорить.
Тот утрированно низко поклонился. Брэнд скрипнул зубами.
– Когда вы вернулись домой?
– В пять часов, сеньор.
– Но ведь профессор Галеви уехал в одиннадцать. – Брэнд старался говорить сдержанно. – Учитывая, что дорога до дома занимает два часа, вы должны были вернуться в час дня.
Брови Гарсиа поднялись еще выше.
– Человек должен питаться, сеньор, – язвительно ответил он. – Мне необходимо было слегка подкрепиться.
– И на это у вас ушло четыре часа?
– Я не знал, что мне нужно торопиться, и позволил себе продлить обед.
– А во время этого продленного обеда вы пили?
– Простите?
– Я внимательно наблюдал за вами в течение последнего часа. По-моему, вы пили.
Уголки рта дворецкого резко опустились. Но очень быстро его убийственный вид сменился презрительной усмешкой, затуманенные глаза злобно сверкнули.
– Я живой человек, сеньор, и должен пользоваться случаем. Скажу вам честно, я привык к хорошему вину. Когда я служил у де Аоста в Мадриде, то пил превосходную марсалу.
Консул закусил губу:
– Вам очень нравится ссылаться на этих де Аоста. Когда вы у них служили?
Подавив резкость, Гарсиа безразлично ответил:
– Некоторое время тому назад.
– Когда? – жестко повторил консул.
Полуприкрытые глаза слуги резко изменились, зрачки затянулись непроницаемой пленкой, словно муть поднялась с их дна.
– Это записано в моих документах, – медленно сказал он. – Они все в полном порядке.
– Разумеется. – Голос консула звучал необычно, и после небольшой паузы он добавил: – И вы никогда не слышали о человеке по имени Родриго Эспантаго?