– Ну, а если актер – явление высшего порядка, – медленно сказал Везич, глядя в глаза Штирлица, – что же такое институт режиссуры?
– Режиссер – это творец мысли. Настоящий режиссер и настоящий актер почти всегда борются друг с другом, это две индивидуальности. Разница в том, что режиссер спускается сверху. Режиссер создает свое имя из всего на свете, он, как творец, творит мир, но из чего сотворит он этот свой мир и свое имя?!
– Да, но за ними обоими стоит писатель. Он, видимо, самое главное начало в проявлении этих двух ипостасей.
– По-моему, – так же осторожно, как спрашивал Везич, ответил Штирлиц, – писатель не имеет ничего общего с режиссером и актерами. Он облекает свое многократное «я» в словесную ткань. Понять идею его «я» должен режиссер. Выразить – актер, то есть вы. Я, Штирлиц, как и вы, актер. Всякий актер, если он не бездарь, – некий контрольно-пропускной пункт. Режиссер может что-то предписать нам, но мы вправе сказать «нет» режиссеру. Не потому, что так мужественны, а лишь оттого, что не можем сделать т а к. «Мой герой так не поступит. Он так поступить не может». И все. Когда актер не может чего-то органически, значит, работал его контрольно-пропускной пункт…
Везич склонился над столом и, замерев, спросил:
– Тогда, быть может, настоящему актеру не нужен режиссер? Может быть, настоящий актер вправе вести роль сам по себе?
Штирлиц смотрел на Везича так же цепко и молчал, хотя он знал, что надо ответить полковнику, ждал того мгновения, когда надобудет ответить ему. Он почувствовал это мгновение, когда Везич чуть прищурил веки – не выдержал напряжения.
– Актер может сыграть роль сам по себе, – ответил Штирлиц, – но в этом случае он будет поступать как режиссер. Он будет заменять режиссера, но не отменять его. Он станет возмещать режиссера, чтобы творить свой мир и свое имя.
– И вы думаете, что талантливый актер может спасти плохую пьесу?
– Если роль очень плоха, надо дать ему возможность выкидывать какие-то слова. Что такое роль? Это список реплик. А реплики – сотая часть жизни. Ведь между репликами, в сущности, идет жизнь. Видимо, все дело в ремарках… Ремарки должны открыть возможности для актера. Если актер почувствует, что роль очень слаба, но ремарки жизни тем не менее наличествуют, он опустит реплики и сыграет. Плохую роль он возместит самим собой, своей личностью…
Везич откинулся на спинку плетеного стула и впервые за весь разговор закурил.
– Где вы учили немецкий? – спросил Штирлиц.
– В Вене.
– У вас блестящий немецкий. Наверное, вашими учителями были немцы, а не австрийцы.
– Моими учителями были «фолькиш», иностранные немцы, австрийские подданные. Такие же, как здесь югославские немцы. Они издеваются над языком ваших пропагандистов Кунце и Вампфа – я слушал запись их разговоров после того, как они проводили с ними инструктивные беседы.
– Вы пользуетесь английской аппаратурой?
– Американской.
– Немецкая лучше.
– Может быть. Но вы нам ее не продавали.
– Да? Глупо. Я бы продавал, пропаганда техникой – самая действенная пропаганда.
– Слава богу, у вас не все думают так остро, как вы.
– Не любите немцев?
– Не люблю нацизм.
– Почему так?
– На это у меня есть много причин.
– Личного порядка?
– Да.
– Мы задели кого-нибудь из ваших родных?
– Нет.
– Друзей?
– Нет. Просто, по-моему, на каком-то этапе общественная неприязнь одолевает каждую личность – это самая сильная форма неприязни.
– Вам кажется, что образцом истинно справедливого государства может считаться ваша монархия?
– Отнюдь.
– Я боюсь, что, ответь вы на мои следующие вопросы, дальнейший разговор мне придется прекратить…
– Тогда лучше опустим ваши дальнейшие вопросы, потому что мне жаль прерывать такой интересный разговор.
– Согласен. Скажите, вы намерены продолжать драку даже после того, что я показал вам?
– Обязательно.
– Как вы думаете драться?
– Есть много способов.
– Верно. Все эти способы, однако, возможны лишь в том случае, если драку ведет полковник Везич. А если драку будет вести просто Везич?
– Просто Везичу драться будет труднее. Но ведь и лишить Везича звания тоже нелегкое дело.
Штирлиц покачал головой. Везич заставил себя рассмеяться.
– Не надо, – сказал Штирлиц. – Это у вас получилось искусственно. Не проигрывайте партию в мелочах. Не сердитесь, вы симпатичны мне, только поэтому и говорю так.
– И вам не следует проигрывать в мелочах. Что значит «симпатичны»? Почему?! Ведь я наступил вам на хвост…
– Мне?
– Вы хотите сказать, что я наступил на хвост режиссеру?
– Это вы так сказали, полковник. Давайте уважительно относиться к словам друг друга.
– Но вам бы хотелось так сказать?
– Больше всего мне хотелось бы поехать сейчас на море.
– Ну что ж. Приглашаю.
– Есть конспиративная квартира на побережье?
– Несколько.
– Спасибо за предложение. Подумаю. А вам советую поразмыслить над моими словами. Вас сомнут, если вы будете продолжать драться таким образом. Может быть, следует пойти на временный компромисс? Чтобы сохранить возможность продолжать борьбу? Иными путями? В иной обстановке? Нет?
– Вы думаете, после начала войны, допусти я возможность оккупации Югославии, мне сохранили бы мой пост в полиции?
– Я так далеко не заглядывал. И вы согласились бы продолжать службу в полиции, случись война между нашими странами?
– Прежде чем ответить, мне надо знать, будет война или нет. И если да, то когда? Хватит ли у меня времени закончить первый раунд теперешней драки или пора готовиться к следующему?
«Его вопрос мне выгоден, – сразу же понял Штирлиц. – Видимо, я все время подводил его к нему. Странно, чем точнее я буду играть свою роль по возможной вербовке Везича для рейха, тем скорее я смогу ответить Москве».
– Для того чтобы ответить вам, – сказал Штирлиц, – мне надо услышать: понимаете ли вы, что мы вас обскакали и что мы сейчас можем вас смять? Это первое. Понимаете ли вы, что мой откровенный ответ на ваш вопрос, поставленный жестко и четко, должен предполагать нашу дружбу в дальнейшем?
– Вы имеете в виду мою вербовку?
– Людей вашего уровня не вербуют.
– А что же у вас делают с людьми моего уровня?
– Людей вашего уровня удобно держать в добрых друзьях. Или югославская разведка придерживается иного правила?
– Когда как… Хорошо, я подожду вашего ответа до сегодняшнего вечера, – сказал Везич. – Я ничего не буду предпринимать до сегодняшнего вечера. В восемь часов – вас это время устроит? – я жду вас в клубе «Олень», это на Медвешчакской дороге, дом девять. Уговорились?
«Соглашайся, соглашайся, – молил его глазами Везич. – Ну соглашайся же! Я тогда успею напечатать сегодня же мой материал. Потом можете делать все что угодно, все равно я вас повалю в нокдаун! Победить не выйдет, не хватит сил, но и желание похвально! В конце концов всех нас на том суде, который уготован каждому, будут судить – и если я чего-то не смог, то не оттого, что не делал, а потому лишь, что не хватило сил. Здесь уж моей вины перед богом нет, и римляне не зря прежде всего ценили изначальное желание».
– Уговорились, – сказал Штирлиц медленно, словно бы спотыкаясь на каждой букве.
«Поставит там аппаратуру, – понял он. – И получит подтверждение своей версии. Он выгадывает время, потому что готовит удар. Он хочет переиграть меня. Пусть. На здоровье. Зато я имею возможность переиграть Веезенмайера. Впрочем, все может полететь в тартарары, если Веезенмайер поедет в клуб «Олень» один. Зачем делить лавры с подчиненным? Я должен сделать так, чтобы Веезенмайер поручил этот вечерний разговор мне. Или взял меня с собой. Если он поступит иначе, я зря истратил время».
13. ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ ДОКУМЕНТОВ
«Центр.
В Берлине работают представители усташей Младен Лоркович и Вилко Ригель, которые поддерживают контакты с министерством иностранных дел и с РСХА (через кого именно, выяснить не удалось). В Загребе СД имеет своих людей в армии и ВВС, опираясь прежде всего на капитана Генерального штаба Мариана Доланского и завербованного капитана из штаба ВВС Владимира Крена. Доланский и Крен были переданы группе Веезенмайера берлинскими усташами, поскольку оба эти человека внедрены в армию еще в 1930 году. Резидентом Канариса в Загребе является журналист Герман Пребст, который занимается вопросами, связанными с югославской армией. (Он первым сообщил в Берлин о том, что ставка белградского генштаба была сделана на «операцию смешивания», имея в виду сложность национального вопроса в стране. Поэтому в Загребе расквартированы части, укомплектованные, в основном, сербами, однако командование осуществляют офицеры-хорваты; в то же время в районе Нового Сада и Белграда большое число полков составлено из хорватов под командованием сербских офицеров.) Автономно работает в Загребе агент Гейдриха Иисус, или 6976, – штурмбанфюрер Рудольф Кобб, задачи которого мне неизвестны. В Загребе группа Веезенмайера осуществляет постоянные контакты с итальянским, болгарским, румынским и венгерским консулами. (Румыния не имеет своего консульства, и ее интересы представляет Эухенно Кастельяно, вице-консул Уругвая, проживающий на Старчевичевом трге, в доме 4, тел. 12-71.) По словам ген. консула Фрейндта, отношения между Берлином и Будапештом в свете германо-югославского конфликта крайне натянутые. Британский консул в Загребе сказал, что Венгрии, «зажатой между Гитлером, Сталиным и Черчиллем, предстоит выбрать нейтралитет – это единственное, что может ее спасти». Необходимо выяснить в Будапеште ситуацию, ибо отказ Венгрии пропустить войска Гитлера может иметь далеко идущие политические последствия.
Юстас».
«Генерал-лейтенант Паулюс – начальнику генерального штаба
генерал-полковнику Гальдеру.
Генерал!
Переговоры, которые по Вашему поручению я вел с венгерскими военными руководителями, несмотря на кажущуюся их благополучность, могут окончиться крахом. Начальник генерального штаба венгерской армии генерал Генрих Верст согласен со всеми моими доводами. Он готов дать возможность нашим войскам расквартироваться в районе Сегеда, однако позиция премьер-министра Пала Телеки продолжает быть колеблющейся. По мнению Верста, премьер, отличающийся характером, склонным к эмоциональным срывам, может выступить в парламенте против расквартирования наших войск в Венгрии, причем он может пойти на подобного рода шаг открыто, в присутствии представителей иностранной прессы. Необходимо информировать о такого рода возможности министерство иностранных дел.