Оставшись один, Шорохов прежде всего проверил, есть ли в нагане патроны. Патроны были. Не разряжены ли? Выяснится, когда придется стрелять. Но в любом случае теперь легче.
Потом, стараясь не спешить, ел. Насовал в кармана полупальто, штанов жареного мяса, хлеба. Ел опять.
Задовские «ребята» все не появлялись. Хотелось спать. Чтобы не задремать, стал разглядывать оставленный этим начальником махновской контрразведки "личный подарок". Была это отпечатанная на пишущей машинке копия документа.
Секретно.
Начальнику Особого Отделения Отдела Генерального Штаба Военного Управления.
Начальник Особого Отдела Сношений с Союзными Армиями Генерал-квартирмейстера Штаба Главнокомандующего Вооруженными силами на югe России.
24 октября 1919 г. № 0312 н г. Таганрог.
Из донесений моих переводчиков, состоящих на фронте, обнаруживается, что очень много иностранных корреспондентов и представителей Американского Красного Креста путешествуют по фронту и в разговорах с представителями армий и общественными деятелями получают часто совершенно неправильное освещение деятельности Правительства В.С.Ю.Р., кроме того в этих же разговорах часто замечается желание подобных путешественников поддерживать самостийные стремления наших областей Кубанской, Донской.
По-видимому они же являются и разносителями некоторых идей самостийных Закавказских республик и, как бы служат связью между общественными деятелями враждебными Единой России.
Прошу не отказать сообщить, являются ли эти посланцы к Вам за получением разрешений на посещения фронта и удостоверением личности. Было бы крайне желательно, чтобы представители всех миссий проходили или через Особые отделения или через мой отдел.
Вместе с тем я мог бы давать для их сопровождения своих переводчиков, чем достигался бы известный контроль над их действиями и сношениями с общественными деятелями.
До сего времени члены всех военных миссий, состоящих при Ставке, снабжались удостоверениями от вверенного мне Отдела.
Генерального штаба полковник (подпись).
Начальник канцелярии подпоручик (подпись).
Прочитав эту бумагу, Шорохов подумал: "Задову известно о моей работе на миссию! Ни малейших сомнений. Узнать об этом он мог только в Таганроге, Новочеркасске. Значит, встреча с ним на новочеркасском вокзале, все, что было потом, не случайности. И наверняка теперь меня будут «вести» до самой донской столицы. Проверять, не сверну ли с пути… Не сверну, хотя добра себе в Новочеркасске не жду. Спасибо Ликашину. Мой единственный козырь там — сейф в Государственном банке. Уверены: как только вернусь, приду за деньгами. Тут меня и возьмут. А я после встречи со связным, рвану за линию фронта…"
И потом, в компании с задовскими «ребятами» — бандитами по всему облику, по манерам, по разговору, по беспрестанному верчению в руках то револьвера, то финки — добираясь до Царевоконстантиновки, а затем трясясь в вагоне поезда, идущего на Ростов, он думал об этом же.
Дальше работать в белом тылу у него возможности нет. Что там былые подозрения Манукова и Михаила Михайловича в пору Мамонтовского рейда! Прямые улики: удостоверение сотрудника Агентурной разведки красных и торговые документы на это же имя. Факт неоспоримый: в области войска Донского под видом купца действует секретный осведомитель красных. Он же — агент Американской военной миссии. В планы Задова (а, может, и в планы Махно) входит поддерживать отношения с теми и другими. Морочить им голову. Но не сам же Задов ворошил его одежду, ощупывал швы, вчитывался в отобранные при обыске бумаги? А что если это были агенты контрразведки деникинской? И как его потом встретят в Новочеркасске? Слежкой? Арестом?
Худо, если Скрибный так и пропал. В гостиницу не пойдешь. Ни документов, ни денег.
Поезд катил и катил по рельсам. Как прежде со многими остановками в открытом поле, на безвестных разъездах, заполненных толпами беженцев. Людским горем.
2
ПУСТЫННЫЕ УЛИЦЫ. Снег. День в разгаре, но ставни затворены. Редко-редко пробежит какой-либо человек да и то, прижимаясь к заборам, оглядываясь. Новочеркасск затаился. Шорохов обнаружил это, едва сошел с поезда.
На пути к дому Скрибного дважды встретился конный патруль. Счастье, что конный. На одинокого пешехода внимания не обратили. Пешие непременно остановили бы, стали проверять документы.
У одного из перекрестков пришлось постоять. Путь преградила кавалерия. Несколько полков. Шли со всем скарбом, тянулись медленно. Кухни, лазареты, обоз… Казаки были злы. Тех, кто пытался перебежать улицу в промежутке между сотнями, возами, стегали нагайками. Шорохов по привычке считал верховых. Потом бросил. Такая точность излишня. Судя по составу обоза, полки уходят совсем. Путь держат мимо вокзала, к шляху на Ростов. Идет массовое отступление своим ходом. Железная дорога расписалась в беспомощности.
Скрибный был дома!
Прямо на крыльце обнялись. Вскоре сидели за столом. Шорохов ел и пил много, с радостью. Говорили:
— Как я истомился, Леонтий? Спросить? Узнать? К любому не сунешься. Люди как волки. Чужая жизнь ни в грош.
— Что в Таганроге, Макар?
— Бегут. Домов, хоть на главной улице, хоть в порту — с магазинами, складами — купить, в аренду взять, — сколько угодно. Да только все в один голос там: "Красные наступают… Красные наступают…" Не стал. Суди, как хочешь.
— А письмо Манукову?
— Передал. Только твою фамилию назвал — сразу: «Пожалуйте». Проводили к этому… Федор Иванович!.. Роста небольшого, лысый.
— Тебя он о чем-нибудь спрашивал?
— А как же! Давно ли у тебя служу? Чем всегда торговали? С прибылью или с прогаром были?.. Это особенно его интересовало.
— И что ты?
— Фирма не дутая. Еще при старом Богачеве марку высоко держали. Привычка осталась.
— Доволен был?
— Мужик скрытный. Сказал, чтобы в следующий раз сам ты приехал.
— Так, Макар, так… А где твои сейчас?
— В станицу к бабке отправил. Пусть отсидятся.
— Думаешь, красные скоро?
— Дни остались. Сам видишь.
— А после возвращения как ты тут жил?
— Тут меня не было. Я в Новороссийск поехал.
— Зачем!
— Твой приказ выполнять. Я в Таганроге дома так и не снял.
— Новороссийск здесь причем?
— Я, Леонтий, в Таганроге с одной бабой связался.
— Из-за нее там и застрял?
— Застрял я из-за облавы. Пропуска у меня не было. Так вот, брат этой бабы служит там в контрразведке. От него по-пьянке узнал: из Таганрога ставка и все миссии скоро уедут в Новороссийск. И этот город красным не отдадут никогда. Союзники не допустят. Горой будут стоять.
— И ты поперся.
— Но это чудо-город, Леонтий! Я двадцать верст до него не доехал. Поезда не пошли. Идти пешком? Заметил: пеших задерживают. Пристроился на подводу. Последний поворот сделали, к морю стали спускаться: что за диво? На Дону у нас, как вечер, — полная темнота. А тут огни! В город въехали, разглядел. Это не в домах, Леонтий! На параходах. Сотни их там. Английские, французские, турецкие, американские. И, знаешь, у нас зима, а тут ветер с моря теплый, волны на гальку накатываются. И такой там порядок, Леонтий! В газете читал: "За кражу девяти тысяч рублей из экспедиции заготовления государственных бумаг — двадцать лет каторги"… Утром у комендатуры развод караулов. С оркестром.
Шорохов слушал и непривычная размягченность все более овладевала им. Тепло, уют в доме, ощущение полной безопасности, свободы даже в самом простом: съесть и выпить без ограничения, — как-то по-особому раскрепощали, дружеское чувство к Макару Скрибному делалось безграничным, перерастало в неотложную потребность говорить с этим человеком с полной откровенностью, иметь своим единомышленником, тут же сказать, что ни в какой Новороссийск оба они не поедут. Не позже чем завтра уйдут на север, к своим, к красным.
Что сдерживало? Мелочи, в общем. Почему Скрибный сказал: "Твою фамилию назвал", — а назвал-то на самом деле тогда фамилию «Дорофеев». И вот это еще: "…сразу: «Пожалуйста», — и: "Сказал, чтобы в следующий раз сам ты приехал". Выдали его Скрибному господа-американцы. Что их он агент! И, значит, Скрибный вполне сознательно служил им. А теперь должен был бы поверить, что он на самом деле служил и служит красным.
Об это Шорохов в своих мысленных разговорах со Скрибным не раз спотыкался. Споткнулся опять. Спросил:
— В Новороссийске ты помещения нашел?
— Бессрочная аренда. Восемьдесят шесть тысяч в год. Что сейчас эти деньги? Тьфу!.. Склады, жилье, магазин. Да какие! В трех шагах от самой господской набережной. Вызывать тебя не стал. Дорога тяжелая.
— Меня в Новочеркасске все равно не было.
Скрибный, не слушая его, продолжал:
— Домина! Два этажа! Каменный! Стены в аршин…
Шатаясь, он вышел в соседнюю комнату, вернувшись положил на столе перед Шороховым мелко исписанный лист с подписями и какой-то печатью. Вглядываться в этот лист Шорохов не стал. Прижал его ладонью к столу. Было ясно: контракт на дом.
Скрибный не унимался:
— Двери дубовые, окованные. Крепость! — он трясся от смеха. — Хозяин из молокан. У них первая заповедь: "Слово мое — дело мое"… Только все это, Леонтий, теперь чепуха. Я же еще до отъезда в Новороссийск, одну штуку затеял. Ты знаешь? Я назад на крыше вагона ехал. Чуть не сорвался, обморозился, — он подставил Шорохову ладони. — Видишь? Подушки. И сейчас горят. Спасся, думаешь, чем? Знал: обязательно должен домой вернуться. Я, Леонтий, как из Таганрога возвратился, из сейфа все, что ты там оставил, забрал.
— Молодец, — проговорил Шорохов. — Очень ты меня этим выручил.
С тем же смехом Скрибный дал ему теперь еще и конверт с надписью: "Таганрог. Александровская улица. 60. Федору Ивановичу. Дорофеев".
— И это тебе. Пока ездил, у сестры лежало.