– Нам нужно купить сухарей, – сказал я, – и чем тверже, тем лучше. Еще нужны пули для аркебузы Принципа и оливковое масло, чтобы ее чистить. Да, и еще повязки на глаза.
– Повязки? – Мара удивленно посмотрела на меня. – Для чего?
– На пути, который нам предстоит, видеть опаснее, чем быть замеченным.
Мара содрогнулась, но покачала головой:
– Никакие страхи не удержат меня вдали от дочери. – Она потерла руки, словно вдруг замерзла. – Тогда на рынок.
На рыночной площади корзины с хлебом казались легче, чем прежде, хотя толпа не уменьшилась и множество жен и вдов со своими обесцененными монетами готовы были драться за ту малость, что могли получить. Стоящие в углах нищие с каждым днем все сильнее напоминали скелеты, к тому же их становилось все больше. Мы продали книжнику свитки Мары с «Ангельской песнью», добавили остававшиеся у нас монеты и наполнили мешок твердыми сухарями, а патронташ пулями. Еще мы наполнили бурдюки из емкости, возле которой расхаживал глашатай, напоминая всем о необходимости оставить земные заботы и размышлять о Фонтане Конца времен, из которого будут пить все жаждавшие. Я нес большой меч, отобранный у воина, которого подстрелил Принцип, а мальчик – саргосскую аркебузу. Потом, закутанные в лохмотья и с парой фонарей, мы вошли в катакомбы.
Стражи не было, поскольку еще несколько часов должен был стоять на посту я сам, так что проникнуть в чрево города оказалось легко. С каждым шагом холод усиливался, а ветер все больше напоминал приглушенное дыхание.
– Этот твой проводник, – с застывшим лицом заговорила Мара, – ты ей веришь?
– Верю, что она меня не убьет. Не убьет и моих спутников – если это поможет тебе успокоить нервы.
– Но ты сомневаешься в ее целях.
– Не могу судить о ее побуждениях и думаю, тебе лучше предоставить это мне. Ты с ней не разговаривай. Даже не смотри на нее. Если что-то спросит – отвечай всего парой слов. Держись, и мы выйдем на другой стороне.
Мара кивнула. Мы шли дальше – и наконец оказались на пороге того, что во всем, в большом и в малом, выглядело другим миром. Текстура поверхностей изменилась не постепенно, а резко – от шершавых каменных стен к гладкой черной смоле. Воздух тоже сгустился и потемнел.
Впереди нас ждала Ахрийя, по-прежнему в теле Элли и все в том же платье с узором из лилий. Пусть она и оборотень, но, кажется, не стремилась менять облик или хотя бы наряд. Однако, должен признать, ее облик был моим утешением. Я не знал свою дочь, но имел представление о ее облике. Если бы Ахрийя могла сымитировать ее глаза, то полностью соответствовала бы моим воспоминаниям об Эларии в возрасте шестнадцати лет.
– Сколько времени займет переход? – спросил я.
– Минуты. Часы, – ухмыльнулась Элли.
– За всю свою долгую жизнь ты не проходила этим путем?
– Проходила. Но это было давно. А пути со временем изменяются. Сказать по правде, даже дважды по одному не пройти. Ведь, в конце концов, Лабиринт живой.
– Живой? – Мне стало любопытно, прямо как Ашери. – Что ты этим хочешь сказать?
– Он тончайшая, как волосок, трещина в яйце, но, нырнув в его неизмеримую глубину, ты увидишь, ты станешь…
Она неожиданно перестала говорить на крестейском. Звуки, выходившие из ее рта, не смогли бы издать ни человек, ни животное, не говоря уже о том, чтобы понять. Они были как ожившие тени.
Но при этих звуках в моих мыслях мелькали образы. Я увидел металлическое яйцо, вращающееся в пустоте и постоянно изменяющее форму. Яйцо с помощью извивающейся пуповины соединялось с всевидящим глазом. Но глаз не фиксировался на нас. Он был сразу повсюду. Как мы смотрим на карту, так он смотрел на наш мир на всем протяжении пространства и времени.
Я поднял руку, чтобы Элли прекратила говорить на своем демоническом языке.
– Правда слишком тяжела для тебя? – усмехнулась она. – А ведь это только слова. Пребывай в невежестве, Михей. Твоя жизнь коротка. Без знаний ты будешь счастливее.
– Я тебя понял. А теперь идем.
Я оглянулся на Мару и Принципа. Они зажимали уши пальцами. Я надеялся, что они не слышали этот звук и были избавлены от вида яйца.
Мы приготовили повязки на случай, если надо будет их быстро надеть. Я взял Мару за руку своей рукой из плоти, а она взяла за руку Принципа. И мы переступили порог Лабиринта.
Сначала он выглядел как пещера, только тише и темнее, словно был укрыт звездным небом. Узкий поначалу проход превратился в просторную пещеру, а потом еще сильнее расширился, и мы больше не видели ни стен, ни потолка. Мы как будто оказались снаружи, под безлунным беззвездным небом. Это напоминало тот странный ландшафт, где почти пять месяцев назад мы сражались с Кевой.
Неожиданно Ахрийя остановилась посреди того, что для меня выглядело каменистым полем. Она указала на призрачный свет, горящий где-то далеко на небе.
– Что видят твои глаза? – спросила она.
Мне пришлось долго всматриваться, и все же я не мог поверить своим глазам и произнести это вслух.
– Дерево, – сказал Принцип. – Перевернутое дерево.
Мара сделала ему знак молчать, но было уже слишком поздно. Ахрийя с любопытством посмотрела на него и широко улыбнулась.
Она приблизилась к мальчику. Ахрийя была на две головы выше, но они выглядели одинаково тонкокостными. Принцип не выказал страха, его поза осталась твердой, а взгляд прямым.
– Может быть, ты когда-нибудь будешь есть его манну, – сказала она мальчику. – Это может дать тебе воспоминания, но не об этом мире. Воспоминания из других миров вроде нашего, с подобными людьми и местами, но неуловимо, смутно иными. Ты хотел бы этого?
Принцип покачал головой. Он был не из тех, кто колеблется.
Я хотел спросить, почему огромное и светящееся перевернутое дерево висит на небе, но решил – по совету Элли – наслаждаться невежеством. Однако желание знать все же не давало мне покоя, как зудящие ступни.
Элли усмехнулась:
– Если тебе интересно, это целый перевернутый лес. Ты удивился бы, узнав, кто там живет. Не стану пугать тебя подробностями.
Я откашлялся и махнул рукой, призывая идти вперед. Ахрийя меня поняла, и мы продолжили путь.
Прошел час, а мы словно не сдвинулись с места. Все вокруг было таким же, как и небо, и единственным указателем оставалось светящееся дерево.
Ахрийя насторожилась:
– Слышишь?
Сначала я ничего не услышал. А потом до моих ушей донесся легчайший шепот. Чем больше я прислушивался, тем сильнее он напоминал горестный вой вперемешку со сводящим с ума смехом.
– Это те, кто провалился в глубокие трещины, – сказала Ахрийя. – Есть и те, что из этих трещин выходят.
Она указала на что-то в воздухе.
Неподалеку парил призрачный зеленый жук. Сначала я думал, что это один из светлячков Ашери. Но когда он подлетел ближе, я яснее рассмотрел его форму – круг с поперечной линией. И он был плоский, тоньше бумаги.
Жук отдаленно напоминал крестейскую букву, одиноко плывущую по воздуху, словно она потеряла слово, которому когда-то принадлежала.
– Не позволяй этим блуждающим буквам задеть себя, – предупредила Ашери. – Они никогда тебя не покинут. Малое количество неопасно – разве что ты случайно найдешь на спине какую-нибудь растущую родинку, о которой не подозревал, но если поймаешь чересчур много букв, тебя перепишут.
– Меня перепишут? Как это? – не мог не спросить я.
– Изменят цвет твоих глаз. Или имя. А может быть, всю судьбу. Ты будешь смутно ощущать, что все не так, как должно быть, но так и останется и в настоящем, и в прошлом.
Я всегда смутно чувствовал, что мне не следовало становиться солдатом, а все же надо было держать постоялый двор. Мне всегда было странно, что я, человек без военного опыта, вдруг взялся за оружие, когда сгорел постоялый двор. Но лучше не думать о подобных вещах, а просто двигаться дальше.
По счастью, мы больше не встретили никаких букв. А шепот-крик все отдалялся, пока мы совсем не перестали его слышать.
Какое-то время все было мирно, хотя никто не осмеливался завязать разговор или затянуть какую-нибудь заунывную песню, как обычно в пути. Спокойствие и однообразие погрузили меня в некое подобие транса – я словно застрял в повторяющемся моменте. Но неожиданно земля задрожала, как будто к нам приближался огромный зверь.
– Ну вот, – сказала Элли. – Тьфу ты. Пора надевать повязки. Конечно, если хотите еще пожить.
Она извлекла из сумрака свою повязку. Что бы за существо ни приближалось к нам, даже ей не вынести его вида.
Я кивнул Маре. Она поспешно помогла Принципу надеть повязку, добавив дрожащим голосом:
– Сейчас не время для твоего любопытства. Ты понял?
Принцип кивнул.
Мара обернулась ко мне. Ее руки дрожали. Я чувствовал ее страх, но, что странно, не чувствовал своего. Она натянула повязку на глаза, и я помог затянуть потуже. А потом сделал то же самое для себя.
– Возьми меня за руку, – сказала Элли. – Мы пройдем мимо, и все будет хорошо.
С повязкой на глазах мне представлялось, что со мной говорит Элли, а не Падший ангел с совершенно черными глазами. Я взял ее за руку железной рукой, другой продолжая держать руку Мары. Мы шли вперед, как будто связанные одной цепью.
Грохочущие раскаты усиливались с каждым шагом этого существа, и, судя по тому, как все переворачивалось у меня в животе, оно крупнее, чем несколько кашанских боевых слонов, вместе взятых. Бух. Бух.
Мы резко повернули налево, а вскоре направо. Я не знал, пытаемся ли мы избежать встречи с чудовищем или просто таков путь в Пасгард.
Ахрийя остановилась, и я вслед за ней. Мара наткнулась на меня.
– Постарайтесь не двигаться несколько минут, – прошептала Элли. – Он совсем рядом.
Бух! Бух!
Я представил, как оно могло выглядеть. Детское лицо, длинная змеиная шея, похожее на ивовое дерево туловище и паучьи ноги. Они железные, вот почему шаги звучали так резко. Я вообразил нависшее надо мной улыбающееся лицо чудовища.
Отчасти мне хотелось выяснить, не ошибается ли воображение. Сорвать повязку и узреть правду во всей ее жуткой красе.