– Прости. – Алия села на каменную скамью и закрыла лицо руками. – Я никогда этого не понимала и до сих пор не понимаю.
В такие мгновения во мне вскипала кровь. Я был пастухом, который должен привести заблудших овечек домой. Но сначала я должен был помочь им понять и обрести веру.
Я сел рядом с ней. Даже взял ее руку в свою.
– Послушай, Алия. Ты ведь изучала мировые религии. Скажи, что ты знаешь о религии жителей Шелковых земель?
– Они называют свою церковь Метеорой. Священное место находится в кратере шириной в сотню миль. – Она покрутила локон своих прямых волос цвета воронова крыла. – Или в тысячу миль?
– Не важно. И чему они поклоняются?
– Колесу.
– И что это за Колесо?
– Говорят, это то место, куда попадают все души после смерти. А потом душа возвращается на землю, возрождаясь в другом теле.
– Это называется реинкарнация. – Я повертел головой и убедился, что никто из слуг не подслушивает. Они ведь люди Роуна. Но на всякий случай я еще и понизил голос. – Именно так все и происходит, Алия.
На ее переносице образовалась морщинка. Алия с тоской посмотрела на меня:
– Но как же то, чему нас учили о Баладикте, Фонтане и суде Принципуса?
– Забудь об этом. Метеоры, латиане, этосиане – в каждой вере есть зерно истины, но ни у кого нет целого.
– А у тебя есть?
Я не мог сдержать смешок:
– Я этого не утверждал. Но знаю истину, которая имеет значение для нас с тобой. Не хочу взваливать на тебя слишком много, дорогая, но мы Странники. Мы отличаемся от остальных. После смерти мы не попадем на Колесо. Вот почему мы помним свою первую жизнь.
– Не понимаю.
Правой рукой я зачерпнул горсть земли, а левой нащупал одну песчинку.
– Эта песчинка – душа. – Я бросил ее в горсть земли и все перемешал. – Когда тело умирает, душа возвращается на Колесо – в великое море душ. Она смешивается с этим морем так, что ее невозможно вычленить. Теперь ее уже никогда не вернуть в прежнем виде. – Кончиком пальца я взял из кучи грязи крупинку. – А теперь представь, что душе пришло время переродиться. Скажи, это та же песчинка, которую я бросил в землю?
Алия покачала головой:
– Нет. Душа, попавшая на Колесо, смешивается с морем душ и становится другой.
– Именно так. Такова судьба всех людей, каждой жизни, за исключением нас, Странников. Наши души сохраняются прежними и не смешиваются с другими. Мы помним прошлые жизни. Этим мы отличаемся от других, это объединяет всех нас.
– Но почему мы такие?
– А почему вещи таковы, каковы есть? Мы просто такие.
– И какова наша судьба?
Она задала единственный вопрос, имеющий значение. Я бросил землю обратно и вытер грязные ладони.
– Не хочу тебя пугать. – Я снова взял ее за руку обеими ладонями. И заглянул в глубину серебристых глаз. – Этому миру скоро придет конец, Миралия. И с этим уже ничего не поделать. Никого не спасти от кошмара расколотого яйца. Но я спасу нас, Странников. Спасу наши души, и они не станут частью такого странного создания, что его не постичь умом.
Ее зрачки расширились от ужаса.
– Но как?
Я посмотрел на звезды. Когда-то я верил, что остров находится где-то за Морскими туманами. За долгие годы бесплодных скитаний по миру я понял, что остров лежит где-то там, в море ночи.
– Я приведу всех нас домой.
15. Михей
Мы спали, прижавшись друг к другу, у костра. Когда я проснулся, в пещеру заглядывали розовые лучи солнца. Их тепло было обманчивым – никакому свету не разогнать холода Пендурума.
Я растолкал своих спутников. Если собираемся идти, нельзя терять ни мгновения дневного света, учитывая, что день продолжается всего восемь часов. Мы перекусили сухарями, выпили горячей воды и продолжили путь на юг.
Горы Пендурума изобиловали замерзшими ручьями, и мы с легкостью отыскали один из них. Я знал, в какой мы стране, но понятия не имел, где именно мы находимся. По положению солнца было несложно отличить юг от севера, поэтому мы пошли вдоль ручья, стремившегося на юг. Он приведет нас на равнины, где, если повезет, мы найдем какое-нибудь селение, чтобы переждать зиму.
Идти в Тетис до ее окончания просто немыслимо. Но чем дальше к югу мы уйдем, тем дальше окажемся от рубади. Может, отыщем деревню, остававшуюся под защитой империи, хотя я не знал, как далеко продвинулись здесь рубадийские завоевания.
Они не завоеватели. Они налетчики. Нужно заплатить им, чтобы ушли, иначе они сами возьмут все что захотят – в основном еду, золото и рабов. Каган рубади, таскающий за собой бомбарды, чтобы разбивать стены города, – это просто неслыханно, не говоря уже о железных стенах Пендурума. Но мы живем в странные времена, и потому я не мог исключать, что амбиции Кардама Крума превзошли все возможные пределы.
– Почему у ручья такое странное русло? – прошептала Мара. – Оно все время изгибается то вправо, то влево, будто кудрявый волос.
– Его изменили, чтобы задерживать наносы железа, – ответил я. – Оно имеет свойства оседать там, где течение поворачивает. Чем больше поворотов, тем больше железа. Все просто. И это означает, что где-то неподалеку может быть лагерь рабочих. Будем молиться, чтобы тот, кто им управляет, был добр к нам.
Мы последовали вдоль потока к горному лесу, хотя деревья уснули несколько лун назад. Ветки утопали в снегу, так же как и земля. Ни единого листка или зверя не попалось нам на пути. Кроме шума ветра – к счастью, попутного, – в лесу стояла мрачная тишина.
Так что услышать конский топот оказалось несложно. Я указал на большой камень, за которым мы втроем могли спрятаться.
Всадники быстро приближались. Я прикрыл рот, чтобы заглушить дыхание, Мара и Принцип последовали моему примеру. Вскоре до нас донеслись голоса.
Они говорили на рутенском, которого я почти не знал, но мог отличить. Этот язык полон резких согласных и кратких гласных и так не похож на прекрасный, текучий крестейский.
По окрестностям Пендурума рассыпаны сотни рутенских селений. Когда я осаждал Пендурум, мы искали эти деревни, чтобы пополнить запасы. Если на площади я видел кубические тотемы вместо статуи Архангела, то захватывал все ценное и сжигал деревню без всякой жалости. В противном случае я вежливо просил еду и припасы.
Так что у рутенцев были причины проклинать меня, но они не узнают, что я Михей Железный. Вопрос в том, рутенцы ли это или рубади, говорящие по-рутенски.
Пока я раздумывал, Принцип ахнул, схватил Мару и толкнул с силой, какой не могло быть у такого маленького мальчика. Мара упала на спину, а в землю на том месте, где она только что сидела, воткнулась стрела.
Я встал и увидел четверых всадников, двоих с копьями, двоих с наборными луками.
– Крестейский ягненок, – на ломаном крестейском сказал единственный из них, что был в шлеме.
Шлем был слишком велик для маленькой круглой головы. Судя по витым рогам, определенно рутенский.
Мара и Принцип могли сойти за рутенцев, но я, со своими прямыми черными волосами, темными глазами и медового цвета кожей, был истинным крестейцем.
– Кто еще там прячется за камнем? – спросил он. – Покажитесь, или устрою вам дождь из стрел.
Мара и Принцип встали. Последний всадник присвистнул, как будто ему понравилось увиденное.
– Есть у тебя золото, ягненок? – спросил меня тот, что в шлеме.
– Нет золота, – ответил я. – Мы с семьей ищем пристанище.
– Я с радостью дам им пристанище. Мой дом теплый и большой. Только для тебя в нем нет места, крестеец.
– Отпусти нас, – сказал я. – Я прошу тебя выбрать милосердие.
Всадники хором рассмеялись:
– Скажи мне, кто твой бог, ягненок?
Иногда мы находили деревню без тотемов и статуй ангелов, и тогда я задавал кому-то из жителей тот же вопрос. Если ответ был неверный, я выпускал ему кишки. Обычно хватало одного примера, чтобы остальные ответы были правильные.
Я не знал имен рутенских кубических богов. Некоторые рубади поклонялись Сакласу, но как знать, из их ли числа эти всадники. Другие верили в Архангела, как и все мы. Трудный вопрос, труднее некуда.
– У меня нет бога, – сказал я. – Я не знаю ничего, чему стоило бы поклоняться. Я проклинаю всех богов за то, что ввели меня в заблуждение и вдохновили на злодеяния. За кровавый путь, который я проложил с их именем на устах.
Они снова рассмеялись и долго не успокаивались.
– Неверный, хотя и занятный ответ, – сказал тот, что в шлеме. – Я сохраню тебе жизнь за то, что отрекся от Балхута, мерзкого существа, которое вы зовете Архангелом. Я заберу женщину и твоего сына, уж больно они хорошенькие.
Называть Архангела Балхутом или как-то еще – ересь, караемая смертью, насколько я помню.
– Ты не тронешь мою жену и сына. – За спиной я сжал железную руку в кулак, и масло внутри закипело. – Я просил тебя выбрать милосердие…
– И я его выбрал! Оставь сына и женщину на мое попечение и ступай. Обещаю любить их. – Он облизал сухие губы. – Сильнее, чем какой-то ягненок.
– Я говорил не о твоем милосердии. – Рукой из плоти я обнажил меч. – Это ваш последний шанс, уезжайте или увидите мой гнев.
Они перестали смеяться, а взгляды стали суровыми и воинственными.
– Крестейский ягненок с большим мечом, – сказал тот, что в шлеме. – Я убил уже несколько десятков. Одним больше, одним меньше.
Я поднял черный кулак, раскрыл его и выпустил в него молнию. Она превратила его голову в уголь, на щеки и лоб посыпались искры. Он не успел ни закричать, ни стереть с лица самодовольную ухмылку.
Принцип потянулся за аркебузой и выстрелом свалил с лошади одного лучника. Я отбил стрелу второго черной рукой, а затем вонзил меч в лошадь атакующего копейщика.
Тот с криком повалился на землю. Я сжал кулак и ударил молнией в последнего лучника. Она угодила ему в грудь, и он загорелся до шеи, а внутри тела забегали искры. Вонь горящей плоти щекотала ноздри. Принцип разбил голову упавшего всадника прикладом, и из нее вытекли мозги.