– Ты соединяешь звезды, Васко деи Круз?
– Нет.
– У тебя были когда-нибудь видения о жизни до твоего рождения?
– Никогда.
– Твои ответы изменятся, если я буду вырывать тебе ногти?
– Я не так слаб.
– Они изменятся, если я вырву ногти твоей жене?
– Нет. Но изменится твоя жизнь. Станет сильно короче.
– Угрожаешь помазанному и достойному инквизитору Святой этосианской церкви?
– Именно так. И достойному инквизитору стоит прислушаться. – Я отмахнулся от кусачих мух. – Почему бы тебе не поискать для своего варева крысу помельче? Я, мои подчиненные и моя семья для тебя недосягаемы. Мы выше закона. Это ясно?
Я надеялся, что не выдал себя. Еще со времен служения Инквизиции я умел скрывать свои тайны, зная, как увидеть чужие. Но Гонсало, как я полагал, способен увидеть, когда у кого-то есть тайны. Прекрасный крысолов, лучше не бывает.
– Тебе не о чем, совершенно не о чем беспокоиться. – Его хитрая ухмылка вернулась. – Наслаждайся остатком дня, капитан Васко.
И я наслаждался остатком дня, насколько это возможно, находясь в какой-то дыре, когда необходимо строить планы собственной защиты. От каждого из четырех фортов до другого было несколько часов езды, и я не забывал, что Кардам Крум может просто пронестись мимо них.
Так что я велел перекопать все подходящие для коней дороги. За каждой канавой мы разбили лагерь и поставили людей с аркебузами. Таким образом, Кардаму Круму придется столкнуться с нами лицом к лицу, а я точно знал – рубади этого терпеть не могут.
Аркебузиры будут действовать в связке с копейщиками – последние должны охранять первых. Эта тактика отлично работала на Восточных островах против кашанцев, с которыми у нас были бурные отношения – и дружеские, и вражеские.
Такова была моя философия: цель битвы – не уничтожить врага, а убедить его стать твоим другом.
И гораздо лучше убедить врага стать твоим другом еще до того, как выпущена первая пуля. Потому я и выслал Иона вперед.
Но речь не о дружбе равных, и не важно, признает это враг или нет. Превосходство должно быть за нами, и только за нами. Если мне потребуется объяснить это Круму на поле боя, я так и сделаю.
Я понаблюдал, как Антонио и Бал тренируют солдат. Мы учили наемников Черного фронта нашему боевому порядку. Правда, не хватало скорострельных аркебуз, чтобы довести соотношение до удовлетворительного пятьдесят на пятьдесят – половину вооружить аркебузами, половину смертоносно острыми копьями.
Тревор учил имперских паладинов обращаться с мечами. Они должны были идти в авангарде, хотя я подозревал, что Деметрий воспротивится такому приказу. Чтобы смягчить его, я планировал согласиться на два авангардных отряда – один из паладинов, другой из людей Компании и наемников Черного фронта. Однако с началом битвы я переведу последний на более выгодную позицию. В конце концов, в моих интересах уничтожить такое количество имперских паладинов, чтобы обеспечить мне преимущество, но не так много, чтобы подставить под удар миссию.
Хит возился с целителями. Да, даже целители должны практиковаться в мастерстве. В бою задача целителей – оттаскивать раненых с линии огня в больничные шатры. Я не завидовал их работе. У нас ограниченное количество лекарств, повязок, пластырей и средств для облегчения страданий, целителю придется решать, когда все это стоит использовать, а когда лучше просто дать человеку умереть.
Насколько нам было известно, Крум все еще в Пендуруме и ничего не знал о нас. Но он там не задержится. Мы разрозненны, но и он наверняка точно так же борется с разобщенностью своей коалиции. Орду рубади держать вместе могло лишь одно – постоянные и непрерывные грабежи. Слитки золота, рабы, драгоценности и шелка… Едва дождь богатства иссякнет, Крум проснется с ножом у горла. Генерал Лев перекрыл низинные дороги, но все же оставался шанс, что Крум будет прорываться в его сторону, а не в нашу. И мне следует быть готовым к такому варианту. А еще мне нужно быть готовым, что до весны Крум не выйдет из-за своих стен. Но, как нам известно, он мог оказаться здесь и завтра. Сейчас мне нужно быть готовым к чему угодно.
Мы не забывали о заразе, охватившей Мертвый лес. День и ночь мы поддерживали огонь в траншеях. Мы учили всех искусству «высматривания червей». Теперь люди при разговоре смотрели под ноги, а не в глаза. Каждый знал, что это за ужас и что единственный червь, поразив кого-то одного, прикончит всех. И хотя червивая гниль в конце концов пропадет, мы должны стараться не пропасть вместе с ней.
Той же ночью, когда по холодным коридорам замка носился сквозняк, я постучал в дверь Алии. Я дал ей достаточно времени и свободы, чтобы собраться с мыслями после откровения Аны. Сейчас я хотел их услышать.
Она отворила дверь, не взглянув на меня. В очаге тлел огонь, и меня тянуло к его теплу. Ничего не сказав, она села в кресло, отпила из кубка вино и продолжила вязать пару шерстяных носков.
– Инквизитор Гонсало угрожал вырвать тебе ногти, – сказал я.
Это не заставило ее бросить работу. В любом случае начало не слишком удачное.
– Мне очень жаль.
Хотя я не чувствовал сожаления. Может, в этом и проблема.
Алия отпила вино, не удостоив меня взглядом.
– Со мной что-то не так, – сказал я. – Я знаю. Даже старые друзья считают, что я, должно быть, сошел с ума. Но кое-чего не понимает никто. Может, это и не имеет значения, но я тебе расскажу.
Она продолжала вывязывать петли.
– У меня потрясающе хорошая память, – продолжал я. – И отчасти поэтому я так хорош в своем деле. Даже годы спустя я помню все мельчайшие несущественные детали. А еще я помню, что случилось. На острове.
Ее рука на мгновение дрогнула. Потом Алия продолжила работу.
– Понимаешь, на острове у нас не было ни сестер, ни братьев. Ни матерей, ни отцов. Хотя, разумеется, они у нас были. Разумеется, мы вышли из утробы, и эта утроба должна была быть кем-то засеяна. Просто мы не знали, кем были наши матери, отцы, братья и сестры. У нас никогда не было понятия о семье. Мы все просто были там вместе и не знали, как относиться друг к другу.
Она нервно покачивала ногой. Очевидно, тоже помнила обрывки того, о чем я говорил.
– Дело вот в чем. – Я сделал глубокий вдох. – Дело вот в чем. Я помню, как вышел из чрева. Помню, что вышел не один. Помню, что у меня был близнец.
Я рассмеялся. Было так приятно и в то же время ужасно рассказать кому-то об этом.
Алия прекратила вязать. Но по-прежнему на меня не смотрела.
– Двойник – слабо сказано. Это больше напоминало одну душу, разделенную на два тела. Два рассудка. Два бьющихся сердца. По-другому не могу описать. Но, несмотря на наше с близнецом единение, мы не поднялись на пирамиду вместе. Когда раздался гул, а в море замерцали огни, старшие приказали мне подниматься. Моему близнецу приказали остаться.
Алия замерла, и ее лицо словно застыло.
– Это не все. Я еще кое-что помню. В дни, когда поднимался на пирамиду, я столкнулся с чем-то пугающе-странным. Я встретил человека, спускавшегося с пирамиды.
Она бросила на меня взгляд и опять опустила глаза в пол.
– Никогда не забуду того, что сказал мне тот человек. Он сказал, что вернулся домой из далеких-предалеких мест. Сказал, что сумел найти путь после множества испытаний. Но еще он был очень печален. Он грустил, потому что один. Потому что он один прошел этот путь.
– Почему хоть что-то из этого должно меня интересовать? – Она говорила так устало и мрачно. – Почему какая-то прошлая жизнь должна так много значить для того, кто мы есть и где мы сейчас?
– Потому что души никогда не умирают, Алия. Каждая душа вечна. Смерть плоти – только одна из многих. В конце, когда пройдут все эпохи, нам придется куда-то уйти, и лучше уж туда, обратно на остров, чем внутрь того существа, которое вылупится из яйца.
– Тогда почему нашим семьям нельзя пойти с нами? Почему я не могу взять с собой братьев, сестер и кузенов? Почему ты не можешь взять Ану? Из-за того, что не можешь заставить себя полюбить ее, да? И потому что ты сжег ей лицо?
– Они не могут пойти с нами. Им суждено яйцо.
– Но как это возможно, если их души возвращаются в Колесо?
– Потому что яйцо заберет души, оказавшиеся в Колесе. Мы можем лишь постараться, чтобы нас самих не забрали.
– Колесо. Яйцо. Души. – Она судорожно вздохнула. – Ты, похоже, изобрел свою странную религию. Как ты можешь быть в этом так уверен?
– Из-за человека, спускавшегося с пирамиды. Из-за того, что он мне сказал.
– А откуда ты знаешь, что он сказал тебе правду?
– Потому что я его знаю.
– Как ты мог его знать?
– Потому что тем человеком, спускавшимся с пирамиды, был я.
Ее глаза округлились от ужаса.
– Это был я и в то же время не я. Он из копии нашего мира, но со странными отличиями. И он рассказал мне все. А вернее, я сам рассказал себе все. Рассказал, где найти Дворец костей и что это в конечном итоге приведет меня к Вратам. Я сказал самому себе, что должен делать. Я даже сказал себе, что когда-нибудь стану патриархом великой церкви и что использую это для поиска Врат. – Мне тоже хотелось глотнуть немного вина, но Алия не была настолько гостеприимна. – Величайшая ирония в том, что я стал этосианским священником, потому что не поверил во все это. Не хотел верить, что мое будущее уже решено. Я хотел избежать судьбы и поэтому отрицал ее. Убеждал себя, что мои воспоминания об острове были посланы Падшим ангелом. – Я так много говорил, и мой рот был словно забит песком. – И во имя Архангела я совершил так много зла. Зла, которое никогда не смыть.
Я упал на колени и коснулся лбом камня.
– Почему ты мне кланяешься?
– Я хочу, чтобы все они простили меня. Все, кому я причинил боль во имя Архангела. Все, кому причинил боль, чтобы избежать своей судьбы.
– Так проси их, а не меня. Комната Аны вверх по лестнице, правда, тебе придется пройти мимо охраняющего ее паладина.