– Нет на свете такого щедрого сердца, что простило бы меня за то, что я с ней сделал. Да и не должно быть.
– Если так, почему же она пыталась?
– Пыталась?
– Дома, в Тетисе. Ана пыталась быть к тебе доброй. Она знала, что тебе не нравится сыр, и просила у меня рецепты блюд без него. Ты так слеп, что не видел этого? Сердце некоторых людей больше, чем способно представить твое слабое воображение.
– Нет. Это была уловка. Она хотела завоевать мое расположение, чтобы я даровал ей свободу. Этим играм она научилась у своей умной матери.
– Это не было игрой. Ты так отравлен цинизмом, что, даже если бы сама Цессиэль дала тебе букет цветов, подумал бы, что в нем спрятан нож. – Алия встала рядом со мной. – Теперь я понимаю. Это не Ана не может тебя простить, это ты не можешь простить сам себя. И ты видишь в ней, бедной девочке, свою ненависть к себе самому. Но даже она не способна ненавидеть тебя так сильно, как ты ненавидишь себя.
– Некоторые люди заслуживают ненависти.
– Если думаешь получить от меня хоть глоток сочувствия, потому что так жалеешь себя, ты глупец. Если хочешь прощения, тебе нужно положить что-то на другую чашу весов. Сделать то, что уравновесит шрамы Аны и ее разрушенную тобой жизнь.
Я смотрел на Алию, оставаясь у ее ног на полу.
– Что способно перевесить такое?
Она смотрела на меня сверху вниз, как королева на нищего.
– Ты разрушил ее жизнь, но еще можешь спасти ее душу. Если ты действительно хочешь прощения, тогда должен спасти и ее от яйца.
– Черви! – раздалось снаружи. – Черви в крепости!
Я поднялся:
– Запри дверь и никого не впускай.
Алия кивнула, так широко открыв глаза, что я испугался, как бы они не выпрыгнули.
Я сбежал по лестнице вниз, во двор, а потом к ярко горящей стене огня, дым которой стелился вокруг, как туман.
Я увидел Бала и Тревора, направлявших оружие на стоящих у стены огня паладинов – только в том углу огня не было. Кто-то или забыл его поддержать, или намеренно погасил.
На земле лежало три тела. Вокруг них, как змеи, извивались черви. У стоявшего с ними рядом черви лезли из глаз прямо в нос.
Пока Бал, не шевелясь, просто держал аркебузу, рот того человека открылся, как будто его вот-вот вырвет.
Я выхватил оружие, прицелился в зараженного паладина и спустил курок. Голова разорвалась, черви разлетелись вместе с мозгом.
– Принеси огня! – велел я. В ушах так звенело, что я едва слышал свой голос.
Бал кивнул, оглушительный выстрел вывел его из транса.
Червь скользил по камню к моим ногам. Я попытался раздавить его прикладом аркебузы, но он увернулся и прыгнул мне на ногу. Тревор бросился вперед и одним взмахом клинка перерубил его пополам – его смертный крик был как вопль младенца.
Теперь черви бросились к четырем паладинам, подошедшим на громкие крики, но оглядывавшимся, не подозревая, что черви уже возле их ног. Прежде чем черви успели напасть, я выстрелил первому паладину в лицо, и тот рухнул наземь. Червей интересовали только живые, и они перелезли через труп ко второму.
Он попробовал размозжить одного копьем, но то были умные черви – они знали, как отвести склизкие тела от ударов. Червь рванул вперед, подпрыгнул и вцепился паладину в ногу. Мне нужно было перезарядить аркебузу, но я никак не успел бы.
Червь блестящими зубами прокусил дыру в бедре паладина. Спустя несколько секунд черви хлынули из его рта, глаз и живота. Прямо на глазах они увеличивались в размер – от личинок до небольших змей.
Антонио встал со мной рядом с аркебузой в руках и еще одной за спиной. Я швырнул на землю свою незаряженную, взял оружие из его рук и продолжил стрелять в паладинов.
– Пожалуйста, не надо! – молили они. – Спаси нас, Архангел!
Антонио их добивал. Бал и несколько человек из Компании вернулись с чанами масла. Его вылили на тела, живые и мертвые, и все подожгли.
Вой червей смешался с людскими криками. Мы залили маслом все что могли, пока не окружили все жарким огнем, создав линию защиты против червей.
Некоторые пытались перескочить через пламя – и все равно загорались. Их вопли стали пронзительными, и вскоре оглушительный вой червей превратился в хор. Но если хоть один выберется и проживет достаточно долго, чтобы проникнуть внутрь замка…
– Спалить весь проклятый замок, – приказал я. – Сровнять с землей.
– Но как же Крум? – спросил Тревор.
– У нас есть три других форта, чтобы его встретить. Немедленно начинайте эвакуацию!
Я обернулся и посмотрел на замок. Кто-то наблюдал за мной, стоя у окна на самом верху.
То была моя дочь, черный шарф скрывал ее волосы. Она пристально смотрела на меня. Из-за дыма я не мог быть уверен, но готов поклясться – она даже усмехалась.
22. Михей
Я проснулся в спальне замка, окна были затянуты плотной завесой ночи.
На другой стороне кровати спала Лунара. Мелоди с бледным в призрачном лунном свете лицом устроилась между нами.
Я протер глаза. Взглянул снова – на другой стороне кровати спит Мара. Между нами улегся Принцип.
Я умер и вернулся в столь отдаленные время и место, что принял их за сон. Но теперь я понял – та жизнь была сном. А эта жизнь – реальностью.
Или, может быть, и та жизнь, и эта реальны.
Или обе они были сном.
– Мирный человек, – шепотом произнес я.
Голова отяжелела под грузом другой жизни, такой наполненной. Едва я опустил голову на подушку, как меня снова охватил сон.
Меня разбудила Мара.
– Благодарение Архангелу, ты наконец-то проснулся. Я принесла тебе рагу… что-то вроде.
Сев за стол, я попробовал то, что она принесла. Никакого перца, тимьяна, шафрана, тмина. Даже соли или лепешки. Все равно что есть воду.
– Эти помои приготовил слепой евнух? – спросил я.
Мара посмотрела на меня с удивлением:
– Михей… Я не понимаю, что ты говоришь.
Я говорил на сирмянском. И все мои мысли тоже были на сирмянском. Пришлось заставить себя думать на крестейском.
– Очень вкусное теплое блюдо, – сказал я на крестейском. – Спасибо, что принесла.
Принцип пожирал свою порцию, как волк, проливая жидкость мимо ложки и на рубаху.
– Принцип, где твои манеры? – сказал Мара. – Проливаешь столько же, сколько ешь.
Он стал есть помедленнее. К чести мальчика, он чаще слушался, чем наоборот. Мелоди в его возрасте отличалась упрямством.
Мара села перед своей миской. Шепотом прочитала молитву, потом зачерпнула рагу.
– Ты проспал целый день. А глаза под веками все время двигались. – Она пригубила рагу. – Честно говоря, я подумала, что тебя отравили. Что Крум испугался твоих способностей и решил от тебя избавиться. Я устроила сцену, за которую мне теперь стыдно. Но ты жив… и говоришь на каком-то странном языке.
Я отпил древесного пива из кружки.
– Это просто сирмянский.
– Так ты, оказывается, знаешь сирмянский?
– Он сошел на меня вместе с манной, среди всего прочего.
– Ясно, – улыбнулась Мара. – Тебе нужно набраться сил. Ешь. Поговорим об этом позже.
Мне был дан великий дар. Судьба дала мне возможность растить дочь. Смотреть, как она расцветает и как выбирает собственный путь. Умереть, держа ее за руку.
Если бог существует, это должен быть Саклас. Ни один иной бог не давал мне таких щедрых даров. Правда, я проснулся и перенесся из той жизни в эту, где Мелоди мертва из-за моей жестокости. Но здесь я только призрак, которого привели сюда с одной целью – воссоединить мать с дочерью. Дать ей дар Сакласа. Тогда я успокоюсь и уйду туда, куда мне суждено, будь то Баладикт, Колесо или дерево.
– Я не забыл Ану, – сказал я между глотками. – И не забуду. Можешь об этом не волноваться.
Вряд ли мои слова успокоили ее. Похоже, она тонула в такой обреченности, что, даже если бы то же самое сказал сам Архангел, не почувствовала бы облегчения. Ее сутью стало отчаяние, а улыбка и кожа – лишь тонкой маской.
– Спасибо, Михей.
Лицо Мары исказилось от боли, и она на мгновение прикрыла глаза. Принцип положил руку ей на спину. Мальчик чуткий, совсем как родители – такие, какими я их узнал в своем долгом сне.
К нам пришла Аспария, которой не терпелось узнать, как я. Вчетвером мы направились в пиршественный зал замка, чтобы я поведал историю снов после манны всем желающим.
Пришли Борис, Видар и еще несколько человек, чьих имен я не знал. Я пересказал историю с самого начала. Описал каждого из присутствовавших в жизни Мирного человека. Рассказал, кем он был и во что верил. Но умолчал о собственном счастье знакомства с Мелоди. Рассказал только, как сильно Кева ее любил.
Я рассказал, как жил и как умер. Я читал им свои стихи. Говорил о мире и об охватившем его хаосе, неотличимом от хаоса нашего времени.
– Крестес с Сирмом объединились через брачный союз.
Видар отхлебнул древесного пива:
– Ты увидел какой-то безумный мир.
– Не просто увидел, – ответил я. – Я прожил жизнь другого так, словно я – это он. Словно моя душа была в его теле. Это было реально. – Я постучал костяшками пальцев по выщербленному деревянному столу. – Реальнее, чем все это.
– А у меня не было видений, когда я глотнул манны, – пожаловался Борис. – Я хотел бы увидеть то же, что и ты, только Саклас не благословил.
– Не спрашивай меня почему, – сказал я. – Я надеялся получить полный рот меда.
– Ты жалел о чем-нибудь, когда умирал? – поинтересовалась Аспария со своим странным акцентом.
– Никаких сожалений. Это было самое лучшее. Я провел последние минуты с теми, кого любил. Не растратил времени понапрасну на полях сражений за тысячи миль от дома.
Мара хранила молчание. Позже, когда мы вернулись к себе, она раскрыла мне свои мысли:
– Я все думаю, что за жизнь у Аны в том мире.
Лишь тогда наконец я спокойно рассказал то, что тяготило меня с самого пробуждения:
– Имени Михея Железного там никто ни разу не произнес. Видно, я жил и умер трактирщиком, а значит, твоя жизнь сложилась счастливее. Ты наверняка жила вместе с мужем, и он оберегал Ану.