Она ударила в покрытое кровавыми рунами одеяние, а потом исчезла, как простой луч света. Ион допил воду из ладони, взял пылающий меч и обернулся.
– Разить человека в спину, исподтишка?.. – Он улыбнулся и покачал головой. – Как мерзко. Я сказал бы, поступок, недостойный гордого паладина.
– Подглядывать за людьми в их собственной спальне – не менее отвратительно.
– Как и разделять спальню с женщиной, которая принадлежит не тебе.
– А кто заявил на нее права? Твой хозяин? Она даст отрезать себе руки и ноги, лишь бы увидеть его мертвым. Кроме этого, они не женаты.
– Они женаты. Только суть их брака тебе не понять. – Он поднял пылающий меч над головой. – Она тебе не сказала?
Я раскрыл черный кулак и сотворил копье золотой молнии. Невесомое и полное мерцающих звезд.
– Я предпочитаю не лезть не в свое дело.
Глядя на мое колдовство, он лишь шире улыбнулся:
– Михей, она не твоя, не тебе ее защищать. Кругом достаточно потаскух и для тебя, и для капитана. Так зачем сражаться?
– Все не настолько примитивно. Тебе, жалкой твари, этого не понять.
– В другой жизни ты стал монахом? – Ион хрипло рассмеялся. – Тебе больше не за что сражаться, и ты готов подхватить с земли любое старое знамя. Лучше всего никому не нужное, да? Тогда ты поверишь, что ты настоящий герой. Тогда ты не чудовище, каким тебя все считают. – Он указал острием пылающего меча на мое копье-молнию. – Но только чудовище способно сделать такое.
– Если я чудовище, то и ты тоже.
– Не возражаю. Землей правят чудовища. Когда они сражаются, можно даже услышать вопли самой земли!
Он взмахнул пылающим клинком, и, к моему ужасу, огонь отлетел от стали и устремился ко мне.
Я скатился с лошади и упал на спину, но успел метнуть в него копье.
Огонь опять попал в его одежду, кровавые руны вспыхнули. Ион метнул огонь в меня, но я успел перекатиться под лошадь, она загорелась, поднялась на дыбы и с громким ржанием бросилась через замерзший ручей.
На этот раз я вызвал меч-молнию, перекатился вперед и кинулся на кровавого колдуна. Однако огненные шары, отскочившие от его клинка, с трех сторон зависли надо мной. Я уклонился, укрывшись за валуном, в который они ударили.
– Убийство человека с редким вкусом крови – всегда трагедия, – сказал Ион. – Надеюсь, мальчик жив и здоров. Ты знаешь, останься вы с нами, мы были бы на пороге великого открытия в науке кровавого колдовства.
Ион пытался меня отвлечь. Услышав его приближающиеся шаги, я вызвал хлыст-молнию, выскочил из укрытия и метнул в него.
Со скоростью колибри он сунул палец в карман и прямо на воздухе нарисовал кровавую руну.
Едва она засветилась, тело Иона превратилось в туман, а хлыст-молния рассыпался искрами. Колдун исчез и появился верхом на лошади, его клинок теперь не пылал.
Я вызвал несколько молний-стрел, нацелился на его голову и выпустил сразу все. Они пролетели по воздуху и поразили одежду Иона, не причиняя вреда, их как будто притягивало к нему. Он сунул палец в карман и нарисовал руну на своем клинке, взмахнул им – и на меня обрушилась молния, такая же свирепая, как и моя. Я поднял железную руку, укрывая лицо. Она поглотила молнию, став пылающе-красной.
Ион рассмеялся:
– Должен признать, я немного завидую. Кто знал, что солнцеглотание – такая мощная сила?
Я опять вызвал меч-молнию.
– И она тебя уничтожит.
– Возможно, но не сегодня. Хотя ты заставил меня поволноваться. Я с нетерпением жду нового боя с тобой в солнечном Семпурисе. Ведь вы туда направляетесь? Ана томится в четырех фортах. Приходи и возьми. – Он с легкой небрежностью пожал плечами. – Ты мог бы найти любой другой повод. И победил бы, и остался доволен собой. Но битва – вся твоя жизнь, ведь так? Большая игра, которой тебе всегда мало. Стремление к завоеванию у тебя в крови. – Он указал на небо. Над нами парил глаз с маленькой красной радужкой.
Я бросил в него пучок молний с ладони. Глаз уклонился и взлетел вверх. Удар пришелся по облаку, и по небу раскатился гром.
Ион нарисовал в воздухе кровавую руну. Я бросился к его лошади, пригнулся и махнул по ее ногам мечом-молнией. Но лошади уже не было, она обратилась в туман вместе с Ионом.
– Усерднее упражняйся перед нашим реваншем, – откуда-то издалека крикнул он. – Тебе нужно действовать быстрее, солнцеглотатель, если собрался меня убить.
После падения с лошади болела спина. Мне следовало бы позаботиться о своей кобыле – вот Мирный человек даже читал лошади стихи. Надеюсь, моей удалось погасить огонь Иона. Оставшись пешим, я побрел в Пендурум, оглядываясь и остерегаясь глаза. Теперь придется считаться с тем, что Васко известны все наши действия.
Когда я добрался до ворот, дрожа так, что едва стоял на ногах, все вокруг смотрели на далекое небо. Трудно было что-либо разглядеть в зимней дымке, но край облака у самого горизонта вспыхивал в отчетливом ритме.
Это были буквы, только я не знал шифр. Зато Васко знал. Ион передавал ему все, используя пульсацию света.
Я рассказал о случившемся Круму и Маре, а потом пошел отдыхать. Орда Крума тем временем готовилась к переходу. Он, конечно, оставит здесь гарнизон, как всегда делал я. Но все остальные отправятся через гору Дамав на юг, в Семпурис.
В орде тысячи повозок, десятки тысяч человек и, возможно, сотни тысяч лошадей. Но я не был частью орды. Я не знал племен, из которых она состояла, и не понимал, что их держит вместе. Я не знал ни их тактики, ни уровня вооружения. У них было несколько бомбард, но, скорее всего, недостаточно, чтобы разрушить форты.
Главное – я не знал их целей. Крумом двигало непонятное для меня рвение. Но куда оно могло привести? Он собрался захватывать деревни Мертвого леса? Или поедет дальше на юг, к Тетису, чтобы подчинить себе весь Семпурис?
Это не моя война. Я даже не желал ей успеха. В этой жизни я был крестейцем точно так же, как сирмянином в той, что прожил прошлой ночью. Я не мог убивать своих и не стану способствовать Круму в порабощении моих соплеменников.
Все, чего я хотел, – спасти Ану из лап Васко, а потом отвести ее, Мару и Принципа в безопасное место. Это было моей единственной целью. Если война между Крумом и Васко станет завесой для моих действий – пусть так. Я использую ее, чтобы выиграть свою битву, – и только.
Среди этих древопоклонников я обрел нескольких друзей и не мог отрицать надежды на то, что они останутся живы. Когда-то я считал, что по вере человека можно судить, добрый он или злой и заслуживает ли любви. Но ни вера, ни флаг, ни кровь не важны. Добро в человеке определяется его личностью. Как иначе объяснить мою любовь к Тенгису, Лунаре и Мелоди? Что могло быть с ними общего у Михея Железного, кроме поля боя, залитого кровью?
И еще целой жизни.
Я проснулся в странный и темный час. Мирный человек называл его часом джинна. Я убрал ногу Принципа со своей и встал. Осторожно приоткрыл дверь комнаты, но она скрипнула.
– Железный. – Мальчик сел в кровати и потер глаза.
– Возвращайся ко сну.
– Мне снилась она…
– Вот и вернись к ней. Узнай новую мелодию. Утром ты сыграешь ее для меня.
– В этот раз она учила меня грустной песне.
– Грусть, веселье, горечь и сладость – каждой песне найдется свое время и место.
– Она сказала, что приходит время для этой.
Я смотрел через комнату на его сонные изумрудные глаза. Сын Кевы стал моим сыном. Я скорее умру, чем позволю ему грустить.
– Возвращайся ко сну и выучи песню повеселее. А потом, попозже, научишь меня.
Принцип кивнул и улегся в постель.
А я вышел.
Коридор освещался восковыми свечами, в основном почти полностью догоревшими. Между стенами носился сквозняк. Мирный человек часто не спал ночью. Он шел в свой кабинет, ставил кофейник на горячий песок и царапал стихи, попивая кофе.
Только это было не здесь. Даже не в этом мире.
Крестейские рабы, занятые ночной работой на кухне, помогли мне найти начатый бочонок древесного пива и зачерпнуть оттуда полную кружку. Я дал каждому несколько серебряных монет, сожалея о том, что не могу дать большего. Душу раздирало желание снова стать Михеем Железным, чтобы освободить их.
Но я был только его призраком.
Я пошел на балкон, обращенный на западные горы. Дым из множества труб струился над раскинувшимся внизу городом. На небе беспокойно мерцали звезды, словно подражая моему сердцу.
Я уже прикончил полкружки пива, когда послышались легкие шаги. Обернувшись, я увидел Мару, укутанную в шерсть и меха.
– Извини, – сказала она, – я заметила, что ты ушел и не возвращаешься.
– Там есть пиво.
– Мне, пожалуй, не стоит.
Я отпил еще глоток землистого пенистого напитка.
– Ты уверена? На юге такого не делают.
– Это место мне не особенно нравится.
– Слишком уж здесь холодно.
– И ночи кажутся бесконечными.
– И они тоже страшно холодные.
Мара рассмеялась:
– Нику нравился холод.
– Нику?
– Моему мужу. Он любил холода, потому что зимой был дома, с нами.
Она как-то сказала, что я недостоин произносить его имя.
– За Ника. – Я поднял кружку и сделал большой глоток. – Чье имя я теперь, надеюсь, достоин произносить.
– Безусловно, хотя бы это ты заслужил, – улыбнулась Мара, присоединяясь ко мне у перил.
Тусклое серебро луны терялось посреди звезд.
– Я… Я никогда не спрашивала тебя о твоей дочери, Михей. Но если ты предпочитаешь не говорить о ней, я пойму.
Упоминание Элли, Мелоди, всегда несло мне боль и печаль. Но теперь – и счастье воспоминаний.
– Моя дочь была янычаром, – сказал я. – Сражалась и проливала кровь за свою веру и флаг. Я ею горжусь.
– Я знаю о Мелоди из другого мира. Но что скажешь о той, что была из нашего?
– Она была такой же. Сражалась, проливала кровь… и погибла за свою веру и флаг. Я ею тоже горжусь.
– Ты хорошо переносишь разлуку.
– Ты ошибаешься. Из-за этого я начал войну. Так что я понимаю, что ты чувствуешь, Мара. Поверь.