Ноги болели от долгой ходьбы, а руки от поединка с мечником. Я уже не тот молодой человек, что пересек Юну, сгорая от желания сразиться с любым врагом Черного легиона. Но мне нужно было возродить в себе пыл и мастерство того юнца.
Конные паладины заметили, как я взбираюсь на скалистый уступ. Я даже не успел их сосчитать, а они уже нацелили на меня арбалеты и аркебузы с криками «Лазутчик!».
Я отмахнулся от пуль и стрел, а затем сотворил собственные и швырнул в них.
Лошади разбежались, а всадники поджарились в россыпи искр. Я влез на уступ. Один всадник уцелел и теперь размахивал боевым знаменем и трубил в рог на опушке леса. Я метнул в него молнию. Он превратился в уголь. Судя по грохоту копыт вдалеке, он успел передать послание.
Паладины прибывали, конные и пешие, все с какой-нибудь пурпурной деталью. Собирались и рыцари-этосиане с именами Двенадцати на доспехах, и стрелки Компании в более легких доспехах без опознавательных знаков.
Эти войска были обращены на запад в ожидании атаки с правого фланга арьергардом Крума, перешедшим через болота или объехавшим озеро. Но никто из рубади не собирался атаковать форт и открывать новую линию сражения, они больше стремились грабить близлежащие деревни и сеять хаос. Похоже, мне придется формировать новую боевую линию в одиночку.
Меня атаковала кавалерия и пехота. Я сотворил гигантский меч-молнию и пробился сквозь первый ряд, поджигая лошадей и людей, изжаривая плоть под доспехами. Одни кричали «Демон!», другие «Падший ангел!», но никто не побежал. Они нападали с трех сторон, пускали стрелы и арбалетные болты, палили из аркебуз. Моя железная рука, будто по собственной воле, отражала атаки, а затем отвечала громом, заглушавшим все звуки.
Кто-то бросил в меня глиняный горшок с порохом и зажженным фитилем. Я метнул в него молнию. Горшок взорвался в воздухе между нами, едва не сбросив меня с уступа, на который я только что забрался.
Я закашлялся от дыма и поднялся на ноги, весь перемазанный сажей. В ушах звенел колокол. Аркебузиры пробились сквозь дым и целились в меня с близкого расстояния. Я не смог бы отбить все эти пули.
Прежде чем они успели выстрелить, я направил указательный палец в небо. С безоблачного купола ударила красная молния и взорвала их. Ударная волна поджарила и половину людей позади, но при этом не коснулась меня.
Из кустов сбоку выскочил паладин. Я обнажил меч и проткнул его сквозь нагрудник. Затем зашагал вперед и прорубился сквозь следующий ряд с мечом в одной руке и хлыстами и копьями из молний в другой. Чем больше я убивал, тем горячее становился звездный жар внутри, будто я подкармливал свои силы душами павших воинов.
Меня атаковала следующая шеренга, в которой было больше мечей и копий. Как я хотел бы, чтобы они струсили! Как я хотел бы, чтобы они бежали и мне не пришлось убивать соотечественников. Но я сделал то, что сделал. Я дал им быструю, громкую, яркую смерть. Мой гром обуглил каждую травинку, каждый цветок и крупинку земли на поле боя. Молния больше не исходила из моей руки. Она по-прежнему исходила изнутри меня, но благодаря какому-то колдовству могла ударить откуда угодно. «Чем больше душ ты разлучишь с телом, тем больше у тебя силы повелевать молниями, – сказала Ахрийя. – Свежие смерти для Кровавой звезды всегда преимущество». Только сейчас я ощутил истинность ее слов, я словно подпитывал любовь ко мне темной звезды душами врагов.
Мои молнии наносили сверху прямые, точные удары, поджаривая только тех, кого я хотел. Я один был целой армией. Я уничтожил весь западный фланг крестейцев, звездный жар кипел в моей железной руке.
В звоне стали сердца содрогаются и стенают,
Угасают мечты, песни окровавленных глоток стихают.
Материнский плач темный ветер уносит прочь,
Уголек любви поглощает горящая ночь.
Пока я шел к стенам крепости, в раскалывающейся голове бились строки Мирного человека. Солдаты пускали в меня стрелы, я отмахнулся от них указательным пальцем, а затем провел в воздухе линию, перечеркнувшую этих солдат, будто слово на пергаменте. Из их тел вырвались красные молнии, разорвав на куски.
Горящая траншея оказалась достаточно узкой, а огонь низким, так что я ее просто перепрыгнул. Не увидев ворот, я ударил по красной стене с такой сокрушительной силой, что в камне появилась воронка. Среди густого дыма, вонявшего кровью, камнем и внутренностями, я шагнул в дыру и вошел во второй форт.
Во дворе жались друг к другу костлявые, покрытые грязью селяне. Должно быть, они не успели сбежать от орды Крума, и им не оставалось ничего другого, как прятаться здесь. Завидев меня, многие побежали в открытые южные ворота. Несколько человек рванули в другую сторону, а большинство опустилось на колени.
Грохот битвы за северной стеной стал громче и пронзительнее, стреляли аркебузы, скакали сотни лошадей. Похоже, Крум прорвал первую линию обороны Васко. Учитывая численность рубади, они наверняка захватят форт, тем более что я собирался очистить его от паладинов. Вскоре туменам Крума откроется дверь для штурма третьего форта.
Я повернулся к крестейским селянам:
– Через несколько минут здесь будут рубади. Если не хотите таскать кирпичи или лизать варварам яйца до конца своих дней, бегите и не оглядывайтесь.
Они молча смотрели на меня, как будто гадая, от чьего имени я говорю. Я сотворил молнию и ударил в пустое пространство за своей спиной, чтобы показать им. Они похватали детей и пожитки и побежали к южным воротам.
Я повернулся к замку и сразил паладина с ярко-голубыми глазами, который хотел застать меня врасплох, пока я сосредоточился на селянах. Затем отмахнулся от нескольких арбалетных болтов и метнул молнию в полдюжины рыцарей-этосиан, стрелявших в меня от часовни.
Я ворвался в заднюю дверь замка. Теперь следовало быть осторожнее. Если Ана внутри, ее случайно может задеть молния. Я сотворил кинжал-молнию, намереваясь использовать его только в ближнем бою.
В кухне пахло хлебом с маслом и вчерашним мясом, но кухарок не было видно. Я прошел через пиршественный зал, тоже пустой, нашел лестницу, поднялся и побрел по коридорам, распахивая каждую дверь, но находил лишь пустые комнаты с незаправленными постелями, пахнувшие потом и кожей.
В замке никого не было. Вероятно, Васко отступил в третий или четвертый форт.
А значит, придется преследовать его до края земли, если понадобится. Но усталым ногам и колотящемуся сердцу требовался отдых. Я сел на пол в самой большой спальне, прислонился к стене и на мгновение закрыл глаза.
Я стоял голым на стеклянном полу, покрывавшем пустой, сожженный огнем мир. Холод обжигал душу, но я не дрожал. Невидимый свет бурлил в моих жилах, согревая.
Над землей, будто крышка, нависала темная звезда. Вокруг нее вращался миллион мертвых миров и звезд, они мерцали и постепенно гасли.
Звезда пела мне о своей печали. О любви, которую поглотила в отчаянной жажде единения. О взрыве и одинокой, холодной смерти после наступления утра. И поэтому я смотрел на нее с жалостью.
А она смотрела на меня. С любовью. Из черноты выросли губы, с которых капала кровь, и каждой капли хватило бы, чтобы затопить двенадцать тысяч планет.
И этими окровавленными губами она улыбалась.
Внезапно у моих ног появились тела в роскошных восточных одеждах. Мужчины и женщины, молодые и старые, с застывшим на лицах ужасом. Я их узнал: гарем шаха Мурада, я всех их уничтожил.
Маленькая девочка, которую я утопил в ручье его дворца, лежала у меня на ноге, ее тело раздулось от воды. Из ее кожи прорастали красные тюльпаны – цветочный сад, растущий над мертвецом.
Улыбка Кровавой звезды становилась все шире, пока тела громоздились все выше; башни из тех, кого я убил, окружили меня, словно клетка.
– Брат.
В саду смерти стоял Зоси, мой шурин, в сине-золотых пасгардских доспехах.
Кровавая звезда послала ему поцелуй. Вниз полетел метеор зеленого огня, застыл в небе, как раскаленное солнце, и превратил Зоси в пепел вместе с остальными телами.
– Малак, – сказала женщина с прямыми ярко-рыжими волосами и золотыми глазами. Цвет ее глаз и волос мерцал, так же как образ. И каждый раз мою голову пронзала боль.
– Эй, Штормовой меч, – сказала Аспария, на этот раз тряся меня за плечо.
Я вскочил.
– Сколько я проспал? – Мне казалось, будто я пропустил важную встречу или тренировку.
– Я думала, ты ранен, – с облегчением выдохнула она. – Иначе кто предпочтет жесткий пол мягкой перине?
Она указала на кровать, где спали Мара и Принцип.
Мирный человек тоже предпочитал пол.
– С Марой все хорошо?
– Она наглоталась сонного тумана кровавого колдуна. С тех пор не просыпалась.
– Приспешники Васко не причинят ей вреда. Она проснется. – Принцип тоже поправится, если немного отдохнет. Но мне несдобровать, если Ион где-то поблизости. – Когда ты в последний раз видела кровавого колдуна?
– Когда тащили его хладный труп.
– Ион мертв? Ты уверена?
– Кинжал в сердце, конечно, я уверена.
– Это ты его зарезала?
– Нет. – Аспария указала на Мару, обнимавшую Принципа. – Она.
Мара оказала и мне, и себе огромную услугу. Васко будет оплакивать потерю сразу двух подручных в один день. Как я, когда забадар застрелил Орво и растоптал ногу Эдмара: тот мрачный день ознаменовал начало конца моего завоевания Костаны.
– Я помогла, чем сумела. – Аспария показала раскрытые ладони. Они слабо светились.
– Колдовством?
– Или чем-то вроде него. – Она пожала плечами. – Когда я увидела, что Ион загнал Мару в угол, мои руки просто… замерцали. Он уставился на меня, будто я демон на верхушке дерева. Маре этого хватило, чтобы заколоть его.
Если Ион боялся ее светящихся рук, то они заслуживают серьезного отношения. Может, она тоже солнцеглотатель, как я? Или это какое-то другое колдовство?
– Ты можешь еще что-нибудь, кроме как заставлять руки светиться?