— Я — Виктор Маккензи, — весело представился он. На нем были теннисные шорты и джемпер, но когда он наклонился поднять чемодан, колени у него громко хрустнули. — Мистер и миссис Сауэр поехали с моей женой прокатиться, — объяснил он. — Они скоро вернутся — в шесть часов мы пьем коктейли.
Молодые родственники миссис Сауэр проследовали за ним через просторную гостиную и поднялись по лестнице.
— Миссис Сауэр решила поместить вас в комнате дяди Джорджа, — сказал Виктор. — Там самый приятный вид из окна и притом — горячая вода. Комната дяди Джорджа — единственная пристройка, сделанная после того, как в тысяча девятьсот третьем году отец мистера Сауэра выстроил этот дом...
Молодые родственники никак не могли понять, кто же такой этот Виктор Маккензи? Кем он приходился им? Кузеном? Или, может быть, дядюшкой? Или совсем дальней родней? Впрочем, в доме уютно, день ясный и солнечный, и почему бы, в конце концов, не поверить, что Виктор таков, каким он кажется? А кажется он человеком безмятежно счастливым.
Жестокий романс
Джек познакомился с Джоун Харрис в Нью-Йорке несколько лет назад. Он привык называть ее про себя «вдовой». Она одевалась во все черное, и, где бы ни жила, у нее всегда царил беспорядок, какой бывает в доме, откуда только что вынесли покойника. Впрочем, Джек окрестил ее так отнюдь не со зла: он очень даже хорошо относился к Джоун. Земляки и ровесники, они выросли в небольшом городке в штате Огайо, и в Нью-Йорк прибыли почти одновременно, в середине тридцатых годов. Свое первое лето в Нью-Йорке они часто встречались после работы и шли в бар пить мартини, а потом в кафе — обедать и играть в шашки.
Джоун начала с того, что поступила на курсы для моделей; полтора месяца она там обучалась искусству ходить с книжкой на голове — для осанки, — а потом выяснилось, что она не фотогенична. Ей удалось устроиться в одном из первоклассных ресторанов в качестве так называемой «хозяйки». В пронзительном розовом свете ламп она стояла у вешалки, потряхивая черной гривой, и приветствовала посетителей, а ее черная юбка колыхалась в такт любовным стонам струнного оркестра. Это была крупная красивая девушка; у нее был прелестный голос, а в лице и во всем ее облике было разлито ровное, здоровое и радостное приятие мира. Она была простодушно и неисправимо общительна и, когда бы ее ни позвали, в любой час ночи, была готова вскочить с постели, одеться и отправиться кутить, — Джек очень ценил в ней это качество. Осенью она поступила в универсальный магазин на какую-то мелкую административную должность. Они с Джеком встречались все реже и реже и вскоре совсем перестали встречаться. Джек сошелся с девушкой, с которой он познакомился на одной из вечеринок, и как-то так получилось, что он ни разу не задумался, куда девалась Джоун.
У подруги Джека были родные в Пенсильвании, и Джек часто проводил с нею там конец недели. Квартирка в Гринич-Вилледж, свободная любовь, поездка ночным поездом по пятницам за город — именно так и представлял себе Джек жизнь в Нью-Йорке. Он чувствовал себя совершенно счастливым.
Однажды он возвращался со своей подругой из Пенсильвании. Поезд лениво тащился через штат Нью-Джерси. Сотни пассажиров ехали в нем. Лица их были обветрены, ноги устали, и все эти люди казались жертвами одного и того же исполинского, изнурительного пикника. И так же, как все, Джек и его подруга не знали, что делать с огромными букетами цветов и зелени, которыми их нагрузили. Поезд остановился на Пенсильванском вокзале, и они двинулись по платформе к эскалатору. Когда они проходили мимо широких ярко освещенных окон вагона-ресторана, Джек повернул голову и увидел Джоун. Он не мог припомнить, когда они встречались в последний раз — то ли в День благодарения[9], то ли на Рождество.
Ее спутник был, по всей видимости, пьян. Он сидел, положив голову и руки на стол. Возле его правого локтя лежал опрокинутый стакан из-под виски с содовой. Джоун осторожно потряхивала его за плечи и что-то ему говорила. Вид у нее был немного растерянный, и вместе с тем она как будто находила что-то забавное в своем положении. Официанты уже убрали с других столов и теперь стояли вокруг Джоун, ожидая, когда она приведет в чувство своего кавалера. Джеку было грустно видеть в такой переделке девушку, которая напоминала ему деревья и газоны родного городка, но он не знал, как ей помочь. Джоун продолжала трясти своего приятеля за плечи, а напиравшая толпа пронесла Джека мимо окон вагон-ресторана, мимо зловонной кухни и вверх по эскалатору.
В то же лето он как-то зашел пообедать в один из ресторанов Гринич-Вилледж и снова увидал Джоун. Сам он был уже с другой девушкой, южанкой. Джек попал в этот ресторан просто потому, что они оказались поблизости. Кормили там ужасно и вместо электричества горели свечи. В самом разгаре обеда Джек заметил Джоун в другом конце зала и, когда кончил есть, подошел к ее столику и заговорил с ней. Она представила его высокому человеку с моноклем. Тот поднялся со стула, поклонился и важно произнес:
— Мы очень рады приветствовать вас!
Затем пробормотал извинение и исчез в уборной.
— Он граф, шведский граф, — сказала Джоун. — Он работает на радио — четыре пятнадцать, по пятницам — правда, интересно?
Она была в восторге и от графа и от этого ужасного ресторана.
Зимой Джек перебрался в восточную часть города, в район Тридцатых улиц. Однажды холодным утром он шел на службу и, переходя Парк-авеню, увидел в толпе женщину, которую несколько раз встречал у Джоун. Он подошел к ней и спросил, как поживает ее приятельница,
— Так вы ничего не слышали? — спросила она, и лицо у нее сделалось печальным. — Я вам, пожалуй, расскажу. Может, вы что-нибудь придумаете.
Джек повел ее завтракать в закусочную на Мэдисон-авеню, и она ему рассказала всю историю.
У графа была программа, которую он назвал то ли «Песней фиордов», то ли еще как-то, — он исполнял шведские народные песни. Все понимали, что он никакой не граф, но это мало заботило Джоун. Познакомились они на вечеринке. Почуяв в Джоун сердобольную душу, он на другой же день переселился к ней. Примерно через неделю он стал жаловаться на боли в спине и объявил, что ему необходим морфий.
Потом оказалось, что морфий ему нужен постоянно. Без морфия он начинал браниться и буянить. Джоун завела знакомство с врачами и аптекарями, продающими наркотики из-под полы, и, когда ей не удавалось раздобыть морфий у них, пускалась во все тяжкие, не гнушаясь никакими источниками. Друзья опасались, как бы ее не прирезали в один прекрасный день в каком-нибудь притоне. Между тем Джоун забеременела. Сделала аборт. Граф бросил ее и переехал в ночлежный дом на Таймс-сквер, но мысль о его беспомощности не давала ей покоя. Она боялась, что он без нее умрет, последовала за ним туда, поселилась в его комнате и продолжала покупать ему морфий. Он снова бросил ее. Джоун прождала неделю в надежде, что он вернется, а потом отправилась обратно в свою квартиру в Гринич-Вилледж, где по соседству проживали ее друзья и знакомые.
Джек очень сокрушался, когда узнал, что эта простодушная девушка из штата Огайо сошлась с грубым и безжалостным морфинистом, что ей пришлось столкнуться с уголовным миром, и он в тот же вечер позвонил ей и пригласил ее в ресторан «Чарлз». От нее по-прежнему веяло спокойствием и здоровьем. Голос ее был прелестен, как всегда, и напоминал родные вязы, зеленые газоны и стеклянные висюльки над крыльцом, которые колышутся на ветру с мелодичным звоном. Джоун рассказала ему про графа. Она говорила о нем кротко, без тени горечи. Голос ее, казалось, был создан для того, чтобы выражать наивное доброжелательство и радость жизни, казалось, что в душе ее не было места для каких-либо иных чувств. Она ела много, с аппетитом, и оживленно болтала о своей новой работе. После обеда они пошли в кино, и он проводил ее до дому.
В ту же зиму Джек встретил девушку, на которой решил жениться. Они объявили о своей помолвке в январе, а свадьбу назначили на июль. Весной Джоун пригласила его к себе пить коктейли. Приглашение пришлось на субботу; в этот день его невеста как раз уезжала в Массачусетс навестить родителей, и, не зная, как убить время, он сел на автобус и поехал в Гринич-Вилледж. Джоуи занимала свою прежнюю квартиру на третьем этаже одного из небольших домов без лифта, где посетители звонят в звоночек над почтовым ящиком в вестибюле и слышат предсмертное хрипенье замка в ответ. К почтовому ящику была прикреплена визитная карточка Джоуи Харрис, украшенная автографом некоего Хью Васкома.
Джек поднялся по двум пролетам лестницы, покрытой ковром. На площадке третьего этажа его встретила Джоуи, как всегда в черном. Она поздоровалась и сейчас же втащила его в комнату.
— Я хочу познакомить тебя с Хью, — сказала она.
Хью — дюжий красномордый парень с бледно-голубыми, воспаленными от пьянства глазами, держался с изысканной вежливостью. Джек постоял немного с ним, а потом увидел знакомого возле камина и подошел к нему. Тут-то, впервые, он и обратил внимание на странный беспорядок, царивший у Джоун. Правда, книги стояли на полках и мебель была вполне приличная, по почему-то все в комнате казалось не на месте. Словно кто-то расставил вещи как попало, не задумываясь. В этот же вечер, и тоже впервые, Джек испытал такое чувство, словно кто-то в этой комнате только что умер.
Гостей собралось человек десять-двенадцать, и Джеку, после того как он несколько раз прошелся по комнате, стало казаться, будто он всех их видел прежде, на других вечеринках. И женщину в модной шляпке, служившую в какой-то конторе, и мужчину, который мастерски изображает Рузвельта, и мрачную чету, у которой принята к постановке пьеса, и журналиста, который поминутно крутит приемник, чтобы узнать последние новости о гражданской войне в Испании. Джек разговаривал с женщиной в модной шляпке и пил мартини. В окне виднелись китайские вязы, растущие на заднем дворе, а где-то вдалеке, на скалистых берегах Гудзона, грохотал гром.