есмотря на мою репутацию, но я подумала, что ты, может быть, знаешь какой-нибудь дом, что, может быть...
Джеку была невыносима мысль, что эту великолепную, сильную молодую женщину травят какие-то соседи и агенты, и он обещал ей сделать все, что в его силах. Он предложил ей пообедать с ним в ресторане, но она сказала, что занята.
От нечего делать Джек решил пойти домой пешком. Вечер был душный. Небо заволокло тучами. Неподалеку от Мэдисон-сквер, по темному переулку, ответвляющемуся от Бродвея, шла демонстрация. В домах уже погасили огни. Демонстранты поравнялись с уличным фонарем, и Джек только тогда стал разбирать, что было написано на лозунгах. Они призывали Соединенные Штаты вступить в войну, и каждая колонна представляла одну из наций, покоренных силами «оси». Они вышли на Бродвей и шли по его неровному булыжнику без музыки, под аккомпанемент собственных шагов. Шли мужчины и женщины, почти все пожилые—поляки, норвежцы, датчане, евреи, китайцы. Под перекрестными взглядами зевак, выстроившихся по обеим сторонам улицы, они шагали по мостовой, напряженно и скованно, словно солдаты неприятельской армии, попавшие в плен. Среди них были и дети—наряженные, как дети на фотоснимках, когда они подносят мэру города пакетик чая, петицию, конституцию, протест, чек или пригласительный билет; Казалось, что через этот темный квартал мансард идут не демонстранты, а остатки народа, разбитого и разоренного неприятелем.
Наутро Джек попросил секретаршу подыскать квартиру для Джоун. Секретарша тут же стала звонить агентам домовладельцев, и примерно к часу дня ей удалось обнаружить две свободные комнаты в районе западных Двадцатых улиц. На следующий день Джоун поблагодарила Джека по телефону и сказала, что въехала в одну из этих квартир.
После этого Джек почти год с ней не виделся.
Как-то в воскресенье он пил коктейли с друзьями и, выйдя от них, решил пройтись пешком до автобусной остановки. Он шел по Пятой авеню, мимо ресторана Бреворта, когда его окликнула Джоун... Свежая, бодрая, она сидела в кафе на улице. Мужчина, который был с ней на этот раз, имел вполне добропорядочный вид. Его звали Пит Бристол. Он предложил Джеку выпить с ними в честь знаменательного события. Германия только что напала на Россию, и они с Джоун решили отпраздновать вступление нового союзника в войну. Они сидели втроем и пили шампанское, потом пообедали, запивая обед шампанским, и на десерт выпили еще шампанского; затем перешли в другое кафе, оттуда еще в одно, и так всю ночь. Тихая, мягкая Джоун была, как всегда, неутомима. Она боялась только одного: как бы компания не разошлась по домам.
Джек ввалился к себе только в четвертом часу утра. На другой день он проснулся совсем разбитый и больной и не мог припомнить, что же они делали последние два часа перед тем, как разойтись. Костюм его был весь перепачкан, шляпы просто не было. В контору он попал только в одиннадцать. Ему сообщили, что Джоун уже дважды звонила. Когда она позвонила в третий раз, голос ее был свеж, как всегда. Она сказала, что ей необходимо с ним повидаться, и он назначил ей свидание в рыбном ресторанчике, на одной из Пятидесятых улиц.
Он поджидал ее у стойки и увидел, как она впорхнула в ресторан. Кто бы мог подумать, что она участвовала в ночном кутеже! Ей нужно было посоветоваться: когда-то ей достались в наследство от бабушки какие-то драгоценности, и теперь она хотела их продать. Она извлекла из своей сумки какие-то браслеты и кольца и стала показывать их Джеку. Он сказал, что в этих делах ничего не понимает, но может просто дать ей денег взаймы.
— Нет, нет, я не могу брать у тебя, — сказала она. — Эти деньги, понимаешь, мне нужны для Пита. Хочу ему помочь. Он собирается открыть рекламную контору. Для начала ему понадобится большая сумма.
Джек не стал навязывать ей деньги, и они заговорили о другом. После ресторана они сразу расстались — и опять надолго.
Однажды Джеку пришлось обедать с приятелем, который тоже знал Джоун. Он был врач.
— Вы давно ее не видели? — спросил он.
Джек сказал, что давно.
— А я на прошлой неделе ее осматривал, — сказал доктор. — Я не знаю, как она жива осталась после всего, что ей пришлось перенести. Вы даже и представить не можете, что выпало ей на долю, а между тем по состоянию ее здоровья можно подумать, что она ведет самый добродетельный, самый нормальный образ жизни. А последнее ее приключение... слышали? Она продала все свои драгоценности, чтобы помочь ему встать на ноги, а он, как только получил деньги, тотчас бросил ее и сошелся с другой; у его новой возлюбленной — машина с откидным верхом.
Весной 1942 года Джека призвали на военную службу. Около месяца он находился в форте Дикс; всякий раз, когда удавалось получить увольнительную, он уезжал в Нью-Йорк. Эти поездки доставляли ему острую радость — сродни той, что испытывает человек, получивший отсрочку казни. Когда он ехал в поезде, женщины смотрели на него так, словно его буро-зеленый китель и в самом деле был погребальным саваном, дарили ему потрепанные номера «Лайфа» и конфеты, которые не успели сами съесть.
Как-то в один из таких вечеров он вспомнил Джоун и позвонил ей с Пенсильванского вокзала.
— Ах, Джек, приходи сейчас же, — сказала она. — Сию минуту! Я хочу познакомить тебя с Ральфом.
Она жила все в той же квартире, которую ей подыскал Джек. Кругом ютилась беднота. Перед самым домом стояли мусорные ящики, и какая-то старушка в них рылась, выбирая отбросы и набивая ими детскую коляску. Дом, в котором жила теперь Джоун, имел обшарпанный вид; но от самой квартиры повеяло чем-то очень знакомым. Та же мебель. И та же Джоун — большая, добродушная.
— Как хорошо, что ты пришел, — сказала она. — До чего же я рада тебя видеть! Погоди, я тебе сейчас приготовлю коктейль. А свой я уже выпила — не дождалась. Странно, что Ральфа все нет. Мы ведь с ним сговорились идти в ресторан.
Джек предложил ей пойти с ним, но она боялась, как бы Ральф не пришел в ее отсутствие.
— Я ведь не особенно голодна. А в девять, если его не будет, я съем бутерброд.
Они стали рассказывать друг другу о себе:. Джек — про армию, она — про магазин.
— Ты знаешь, сколько лет я уже там работаю?
Джек не знал. Он ни разу не видел ее за рабочим столом и не мог представить себе, чем она занимается.
— Ну что это Ральф не идет! — воскликнула она.—Я уверена, что он тебе очень понравится. Он — врач-сердечник, не молодой уже и обожает играть на альте.
Стало смеркаться, и Джоун зажгла свет.
— У него ужасная жена и четверо чудовищно неблагодарных детей, он...
Истошный вой сирены прервал ее речь. Казалось, звук этот был исторгнут болью, казалось, все мятущееся и страждущее в городе нашло в нем свое воплощение. Вдалеке откликнулись другие сирены, вторя первой, наполняя темноту своим шумом.
— Дай-ка я тебе приготовлю еще один коктейль при свете, — сказала Джоун и пошла в кухню.
Потом вернулась с коктейлем и погасила свет. Они смотрели на сгущающийся за окнами мрак, как дети смотрят на грозу. Во всех окнах погасили огни, и только в одном горел свет. Послышались свистки дежурных по противовоздушной обороне. Где-то в дальнем дворе раздался женский голос, хриплый от ярости.
— Погасите свет, фашисты! — кричала женщина.— Эй вы, нацисты, фашисты, немцы, погасите свет! Погасите свет! Погасите свет!
Наконец и в последнем окне стало темно. Они отошли в глубину комнаты и сели.
В темноте Джоун стала рассказывать о своих бывших любовниках. Слушая ее рассказ, Джек понял, что всем им пришлось несладко. Нильс (сомнительный граф) умер. Хью Веском (алкоголик) пошел в торговый флот и пропал без вести где-то в Атлантическом океане. Франц (немец) отравился в ночь, когда немцы бомбили Варшаву.
— Мы с ним вместе слушали радио, — сказала Джоун, — потом он пошел к себе в гостиницу и принял яд. Наутро горничная обнаружила его в ванной мертвым.
Джек спросил о судьбе человека, который собирался открыть рекламное агентство.
— Ах, Пит! — протянула она, помолчав. Она, видимо, не сразу сообразила, кого Джек имеет в виду. — Так ведь это был страшно больной человек. Ему давно следовало отправиться в Саранак[10], а он все откладывал да откладывал, ну и...
Она оборвала себя и стала прислушиваться к шагам на лестнице. «Все еще ждет Ральфа», — подумал Джек. Но шаги не остановились на ее площадке и продолжали идти вверх.
— Что же это Ральфа все нет? — сказала она. — Я так хотела вас познакомить!
Джек еще раз предложил ей отправиться с ним куда-нибудь поесть, она отказалась. Вскоре объявили «отбой», Джек простился и ушел.
Из форта Дикс его перевели на юг страны, а оттуда он попал в Джорджию — в пехотную дивизию. Прожив в этом штате три месяца, он женился. Жена его принадлежала к сливкам общества, населяющего пансионы города Огасты.
Через год Джека погрузили в бесплацкартный вагон и повезли через весь континент к побережью. Он ехал и, настроившись на торжественный лад, думал о том, что какому-то городишке в пустыне, вроде Барстоу, да звуку трамвайных звоночков на мосту через залив в Сан-Франциско и суждено быть последними впечатлениями, которые он увезет с берегов горячо любимой родины. Его отправили на Тихоокеанский фронт, а через двадцать месяцев он вернулся в Соединенные Штаты как ни в чем не бывало, целый и невредимый. Он получил отпуск и тотчас ринулся в Огасту, вручил жене сувениры с островов, рассорился с ней и с ее родней, устроил дела так, чтобы жена могла получить развод в Арканзасе, а сам отправился в Нью-Йорк.
Демобилизация застала его в одном из лагерей на Восточном побережье. Он немного отдохнул, а потом вернулся на свою прежнюю, довоенную, работу. Казалось, можно было продолжать свою жизнь чуть ли не с того самого места, на котором она была прервана войной. И в самом деле, вскоре все вернулось в привычное русло. Почти все друзья уцелели. Погибли только двое.
Он никак не мог собраться позвонить Джоун, но однажды повстречался с ней в автобусе.