жей, на небо, оно показалось ему почти черным. Честер любил, чтобы в дни переездов было сухо и ясно. В прежнее время переезды всегда совершались первого октября, и можно было рассчитывать на хорошую погоду; теперь не то — жильцы переезжают и в дождь и в снег. Бествики переезжали в другой дом, а Негусы перебирались в их квартиру. Больше переездов в тот день не предвиделось. Честер пил свою первую чашку кофе под разговоры жены о Бествиках; их отъезд вызвал у нее какие-то воспоминания и сожаления. Честер не отвечал на ее вопросы, да она и не ждала, чтобы он разговаривал с ней в этакую рань. Она беспечно болтала о том о сем — для того лишь, как она сама себе говорила, чтобы слышать собственный голос.
Честер с женой прибыли в Нью-Йорк из штата Массачусетс двадцать лет назад. Это она придумала переехать. Болезненная и бездетная, миссис Кулидж решила, что в большом городе ей будет веселее, чем в Нью-Бедфорде. Они обосновались в восточной части Нью-Йорка, на одной из Пятидесятых улиц, и она была всем довольна. Она ходила в кино и по магазинам, а один раз ей даже посчастливилось увидеть своими глазами персидского шаха. Единственное, что ей не нравилось в Нью-Йорке, это то, что здесь ее любвеобильное сердце почти не находило себе применения.
— Бедная миссис Бествик, — говорила она. — Как мне жалко эту женщину! Это ты мне сказал, что они отправили детей к бабушке, пока устроятся на новом месте, да? Как бы я хотела им помочь! Толи дело в Нью-Бедфорде — я могла бы пригласить ее к обеду, например, или дать ей с собой корзиночку с вкусной едой. Ты знаешь, кого она мне напоминает из Нью-Бедфорда? Феннеров — две сестры, помнишь? У них тоже бриллианты величиной с орех, а в доме ни электричества, ни ванны. Они еще ходили к Джорджиане Батлер купаться.
Честер не смотрел на жену, но одно ее присутствие воодушевляло и радовало его, ибо он был убежден, что она необыкновенная женщина. Все — и то, как она готовит, и то, как убирает комнату, и то, как она помнит всякую мелочь, и ее мудрое отношение к миру, который она принимает таким, как он есть,— все это указывало на то, что жена его — личность просто гениальная. И сейчас маисовую лепешку, которую она испекла ему на завтрак, он жевал с чувством, близким к благоговению. Он знал наверное, что никто на свете не мог бы испечь маисовую лепешку так хорошо, как его жена, и что во всем Манхэттене никто даже и не догадался бы именно в это утро испечь маисовую лепешку.
После завтрака он закурил сигару и принялся думать о Бествиках. Дом, которым он управлял, пережил несколько эпох, и теперь по всем признакам для него начиналась еще одна новая эпоха. С 1943 года он стал делить жильцов на «постоянных» и «потолковых», то есть на тех, кто оставался в доме все равно, как бы ни повышалась арендная плата, и на тех, кто неминуемо должен был съехать, едва эта плата превысит определенный предел, потолок. Владельцы недавно добились разрешения поднять арендную плату, и он знал, что это поведет к тому, что несколько жильцов из «потолковых» будут вынуждены расстаться со своими квартирами. Первыми уезжали Бествики, и Честер жалел об этом не меньше жены. Мистер Бествик служил в каком-то агентстве. У миссис Бествик была общественная жилка, она имела звание «капитана» Общества Красного креста, вела большую работу в «Обществе борьбы с полиомиелитом» и в скаутской организации для девочек. Никто не знал точно, сколько зарабатывает мистер Бествик, но для обитателя этой части города заработок его был явно недостаточен, и это знали все — хозяин винной лавки и мясник, швейцар и рабочий, который приходил мыть окна. В Кредитном банке уже год как знали об этом. В последнюю очередь признали этот факт сами Бествики. Мистер Бествик ходил в высокой фетровой шляпе, просторном пиджаке, узких брюках и белом плаще. Каждый день, в восемь часов утра, он отправлялся на работу, и по его ковыляющей походке можно было подумать, что ему тесны его английские полуботинки.
Когда-то Бествики были богатые люди, и, донашивая старые платья, миссис Бествик все еще щеголяла в бриллиантах с орех величиной. Семейство Бествиков — у них было две дочери — ни разу не доставило Честеру ни малейшей неприятности.
Примерно месяц назад миссис Бествик как-то под вечер позвонила Честеру и попросила его подняться к ним. Нет, нет, ничего срочного, пояснила она тут же своим приятным голосом. Но она очень хотела бы с ним поговорить, если можно. Миссис Бествик была худенькая, чересчур худенькая женщина с великолепной грудью и очень грациозная. Она встретила Честера приветливо, как всегда, и провела в гостиную, где на диване сидела женщина постарше.
— Познакомьтесь, Честер, это моя мать, миссис Даблдей, — сказала миссис Бествик. — Мама, это Честер Кулидж, наш управляющий.
Миссис Даблдей сказала, что она очень рада, и пригласила его сесть. Честер слышал, как в одной из спален старшая дочь Бествиков пела:
Да здравствует Чейпин,
Спенса — долой!
Повесим мисс Хьюит
Вниз головой![11]
Честер бывал во всех гостиных своего дома, и гостиная Бествиков нравилась ему больше остальных. Вообще же все квартиры в этом доме казались ему некрасивыми и неуютными. А жильцы, проходившие с важным видом по вестибюлю мимо него, — какими-то обездоленными. Ведь они лишены простора, света, покоя, тишины, уединения — всего, что дает человеку право называть свой дом замком. Честер знал, как тщательно маскируют они эти лишения. Взять хотя бы вентилятор, которым они надеются развеять кухонные запахи. Городская квартира не особняк, и если в одном конце ее жарится лук, вы не можете не знать об этом в другом. У всех у них на кухне установлены вытяжные трубы, но в городской квартире, сколько ни старайся, никогда не будет пахнуть так, как в домике, который стоит среди леса. Все гостиные казались Честеру слишком высокими, узкими и темными и совершенно не защищенными от шума и грохота. И он знал, с какой неутомимой энергией, не жалея ни времени, ни денег, женщины рыщут по мебельным магазинам и думают, что, если они сменят ковры и столики, заменят старые лампы новыми, жилище их будет наконец походить на дом, о котором они мечтали всю жизнь. Миссис Бествик удалось осуществить свою мечту в большей мере, чем другим, — так казалось Честеру. Впрочем, может быть, Честеру так казалось именно оттого, что ему нравилась сама миссис Бествик.
— Вы слышали о новой арендной плате, Честер? — спросила она.
— Я ничего не знаю ни об арендной плате, ни о договорах, — солгал Честер. — Всем этим ведают в правлении.
— Нам повысили плату, — сказала миссис Бествик, — а мы столько платить не намерены. Я подумала, что, быть может, вы знаете о какой-нибудь менее дорогой квартире в этом же доме.
— К сожалению, миссис Бествик, ничего такого нет, — ответил Честер.
— Ну что ж, — сказала миссис Бествик.
Он чувствовал, что она не высказывается до конца. Должно быть, надеется, что он сам предложит поговорить в правлении и убедить дирекцию, чтобы она позволила Бествикам, как старым испытанным жильцам, занимать квартиру на прежних условиях. Но миссис Бествик, очевидно, не хотела поставить себя в неловкое положение и просить его о помощи, а у Честера хватило такта промолчать и не говорить, что его влияние ничтожно и что он не может замолвить за нее слово.
— Я слышала, будто Маршалл-Кейвисы имеют какое-то отношение к компании, — сказала миссис Даблдей.
— Верно, — подтвердил Честер.
— Я училась в Фармингтоне с миссис Кейвис, — сказала миссис Даблдей дочери.—Что, если мне поговорить с ней?
— Миссис Кейвис здесь почти не бывает, — ответил Честер. — За все пятнадцать лет, что я тут работаю, я еще ни разу в глаза не видел кого-нибудь из них.
— Да, но все же они — хозяева этого дома, — возразила миссис Даблдей.
— Дом принадлежит «Маршалл-Кейвис корпорейшн», — сказал Честер.
— Сьюзи Кейвис была помолвлена с Бентоном Таулером, — продолжала миссис Даблдей.
— По-моему, сами они мало имеют отношения к дому, — сказал Честер. — Не знаю, но мне кажется, что они даже и не живут в Нью-Йорке.
— Спасибо, Честер, — сказала миссис Бествик.— Я просто думала, может быть, есть свободные квартиры.
Когда звонок зазвонил второй раз — это значило, что бак на крыше наполнился, — Честер прошел через вестибюль, спустился по чугунной лестнице в подвал и выключил насос. Стенли, домовый слесарь, уже проснулся и возился у себя в комнате, и Честер сказал ему, что, очевидно, задвижка на крыше перестала работать, и нужно поглядывать на водомер. В подвале начался день. Принесли молоко и газету; Делейни, швейцар, принялся вытряхивать мусорные ведра, стоявшие у черного хода; одна за другой стали появляться кухарки и уборщицы. Они звонко здоровались с Ферари, лифтером служебного лифта, и Честер — в который раз — подумал, насколько учтивее люди в подвале, чем в вестибюле.
Было без чего-то девять, когда Честер позвонил в правление. Ответила секретарша с незнакомым голосом.
— В баке с водой испортилась автоматическая задвижка, — сказал он. — Нам приходится пользоваться ручной. Пришлите аварийную команду.
— Аварийная команда находится сейчас в другом доме,—ответил незнакомый голос. — Они вернутся не раньше четырех.
— Но ведь у нас авария, черт возьми! — кричал Честер. — У меня тут больше двухсот ванн. Чем наш дом хуже домов на Парк-авеню? Если в ваннах не будет воды, я скажу всем, чтобы жаловались вам, а не мне. Понятно? Сегодня у нас переезжают, мы тут со слесарем и без того с ног сбились — не можем же мы торчать целый день у насоса.
Лицо его покраснело. Голос разносился по всему подвалу. Он повесил трубку. Он не заметил, как в пылу разговора обжег себе губы сигарой. А тут еще подошел Ферари с новой неприятностью. Переезд Бествиков задерживается. Грузовая машина агентства по перевозке, с которым они сговаривались, везла этой ночью груз из Бостона на юг и по дороге сломалась.
Ферари поднял Честера на служебном лифте, и он очутился у черного хода в квартиру девять «Е».