Миссис Холиншед была старше Лоры, но в ее красоте было что-то более юное и отчетливое. Волосы и глаза у нее были черные, правильный овал ее бледного лица казался нежным и прозрачным, голос чистый. Она прикуривала от спичек с этикеткой «Сторк-клаба»[3] и жаловалась на то, как неудобно жить в гостинице с ребенком. Благодаря дружбе с этой хорошенькой женщиной, которая чувствовала себя как рыба в воде в дорогих магазинах и ресторанах, Лора забывала свою собственную серую жизнь.
Если не считать первой встречи у Галвинсов, все их знакомство протекало на лоне убогой и трогательной природы Центрального парка. Женщины говорили главным образом о своих мужьях — игра, в которую можно играть и с пустым кошельком. Хвастая туманными перспективами, которые открывались перед их мужьями, подруги просиживали подле своих играющих детей до самых сумерек; воздух становился мутным от копоти, тянуло гарью, город походил на пылающую бессемеровскую печь, парк — на лесную опушку каменноугольных рудников, а поблескивающие после дождя валуны среди травы можно было принять за шлак. Миссис Холиншед вдруг спохватывалась, что опаздывает,—-она вечно опаздывала на какие-то таинственные и блистательные вечера, — и тогда подруги покидали свой лес. Всякий раз Лора чувствовала, что прикоснулась к миру комфорта и роскоши, и это счастливое чувство сопровождало ее всю дорогу домой, когда она шла из парка, толкая впереди себя коляску; оно не покидало ее и потом, когда она готовила ужин у себя на Мэдисон-авеню, под глухой стук парового утюга, доносившийся из мастерской вместе с запахом химикалий.
Однажды ночью, когда Рейчел было что-то около двух лет, Ральфа одолела бессоница. Его терзала мысль, что ему так и не удается набрести на горную тропинку, которая ведет к благополучию и обеспеченности. Он страшно устал, но сон не шел, и тогда, не зажигая света, он уселся в кресле. Прелесть ночного города не волновала его больше. По Мэдисон-авеню проехал автобус, и беспощадный скрип его тормозов заставил Ральфа вздрогнуть. Он закрыл окно, но шум улицы все равно был слышен. Ему вдруг представилось, что пронзительный голос города угрожает его обитателям смертельной опасностью и что необходимо найти способ его заглушить.
Он принялся мечтать о жалюзи, пропитанном каким-нибудь составом, который отражал бы или поглощал звук. Чтобы приятель, забежавший к вам весенним вечером, не должен был надрываться до хрипоты, стремясь перекричать грузовики, грохочущие у вас под окнами. Чтобы в спальне было тихо... Да, да, в первую очередь надо позаботиться о спальне!
Сейчас Ральфу казалось, что городские жители больше всего страдают от недостатка глубокого, полноценного сна. Все эти люди с измученными лицами, которых видишь на улице в сумерки, когда даже миловидные девушки разговаривают сами с собой вслух, все они не могут спать по ночам. Певицы ночных клубов и любезная публика, посещающаяся эти клубы, люди, поджидающие такси на ступенях «Уолдорфа» в дождливый вечер, полицейские, кассиры, рабочие, моющие витрины, — все они неудачливые охотники за сном.
На другой день вечером он поделился своей мыслью о звукопоглощающем жалюзи с Лорой, и ей эта мысль показалась здравой. Он купил жалюзи, которое подходило к окну их спальни и принялся экспериментировать с различными красителями. Наконец он набрел на краситель, который, высыхая, становился рыхлым и пористым, как фетр. В продолжение четырех дней Ральф слой за слоем наносил краску на планки жалюзи, и все это время в квартире стоял отвратительный запах. Когда краска высохла, они повесили жалюзи и открыли окно для опыта. Тишина — относительная тишина — усладила их слух. Ральф записал состав своей смеси и во время обеденного перерыва отправился к юристу, занимающемуся патентами.
Прошло несколько недель, прежде чем юрист установил, что похожий состав был запатентован несколько лет назад. Юрист посоветовал Ральфу разыскать обладателя патента мистера Феллоуза, который проживал в Нью-Йорке, и попробовать с ним договориться.
И вот однажды вечером после работы Ральф отправился на розыски мистера Феллоуза и попал на мансарду дома на Хадсон-стрит, в котором сдавались меблированные комнаты; хозяйка показала Ральфу пару носков, которые мистер Феллоуз забыл захватить, съезжая с квартиры. Оттуда Ральф проследовал в другие меблированные комнаты, к югу от Хадсон-стрит, потом в третье место, к западу, где расположились матросские лавки и общежития. Каждый вечер, в течение недели, Ральф отправлялся на поиски своего соперника. Его следы вели на юг, в Бауэри, а оттуда — на Вест-сайд[4]. Ральф карабкался по лестницам, заглядывая в открытые двери, мимо комнат, где обучали испанским танцам, где ютились проститутки, где женщины разыгрывали фортепьянные концерты Бетховена. Наконец в один из этих вечеров он нашел мистера Феллоуза. Тот сидел на краю кровати и с помощью бензина пытался вывести какие-то пятна на галстуке.
У мистера Феллоуза оказался большой аппетит. Он потребовал сто долларов наличными плюс пятьдесят процентов выручки. Ральф довел количество процентов до двадцати, но никак не мог сбить первоначальную сумму. Юрист составил договор, в котором точно разграничивались права Ральфа и мистера Феллоуза, а через несколько дней, вечером, Ральф отправился в Бруклин на завод, выпускающий жалюзи; он попал туда после рабочего дня, но в конторе еще горел свет. Управляющий заводом брался изготовить по указаниям Ральфа партию жалюзи, но не соглашался принимать заказ меньше, чем на сто долларов. Ральф, кроме того, обязан был доставить химикалии, которыми следовало обработать жалюзи. Эти затраты поглотили более трех четвертей сбережений, какие еще оставались у Уитморов. И теперь уже надо было не просто заработать деньги, а заработать их как можно скорее. Они дали в газету скромное объявление о том, что им требуется агент для сбыта предметов домашнего обихода, и в течение недели Ральф принимал у себя в гостиной кандидатов на эту должность. Он остановил свой выбор на молодом человеке, который собирался в конце недели отправиться на Средний Запад. Агент справедливо заметил, что в Питтсбурге и Чикаго люди страдают от шума не меньше, чем в Нью-Йорке, и потребовал пятьдесят долларов аванса. К этому времени владельцы магазина, в котором они брали товары в кредит, пригрозили подать в суд, и теперь самый ничтожный пустяк — грипп, несчастный случай, дыра в чулке, пятно на костюме — мог привести к настоящей катастрофе. Их агент обещал написать из Чикаго в конце недели, и они ждали хороших вестей, но не получали никаких. Ральф дважды телеграфировал агенту, и в конце концов тот ответил из Питтсбурга: «Шторы не идут возвращаю образцы экспрессом». Они дали еще одно объявление в газету, и на этот раз наняли первого, кто явился. Это был пожилой джентльмен с васильком в петлице. Он торговал всякой всячиной — от зеркальных корзинок для бумаг до выжималок апельсинного сока — и сказал, что досконально изучил психологию столичного покупателя. Он оказался разговорчивым джентльменом. Когда ему не удалось продать жалюзи, он пришел к Уитморам на квартиру, и с той доброжелательной критикой, на которую мы так щедры с друзьями, доскональнейшим образом разобрал все достоинства и недостатки уитморовского жалюзи.
Ральф пытался взять денег в долг, но ни жалованье его, ни патент не принимались как достаточная гарантия, и с него требовали чудовищные проценты, а в один прекрасный день ему на службе вручили повестку — иск от магазина, где они брали товары в кредит. Ральф отправился в Бруклин и предложил фабриканту, у которого он заказывал жалюзи, взять всю партию назад. Фабрикант дал ему шестьдесят долларов, хотя Ральфу они стоили сто, и Ральф уплатил по иску. Затем они повесили образцы жалюзи у себя на окнах и пытались забыть всю эту историю.
Им совсем уже пришлось туго, так что в понедельник у них на обед была одна чечевица, которую они, по правде говоря, доедали и во вторник. После обеда Лора мыла посуду, а Ральф читал что-нибудь дочке вслух. Как только Рейчел засыпала, он шел в гостиную, где стоял его стол, и продолжал разрабатывать очередной проект. У него всегда что-нибудь да наклевывалось— то в Далласе, то в Перу. Он изобретал пластмассовые супинаторы и автоматические приспособления для дверок в холодильниках, затевал дешевые издания всевозможных справочников, целый месяц возился с проектом плантации рождественских елок под Нью-Йорком и чуть не основал общество доставки предметов роскоши почтой — задержка была за людьми, которые согласились бы вложить капитал в это предприятие. Дела у Уитморов подвигались отлично, и Лора во время завтрака в «Рице», куда они, как всегда, пригласили дядю Джорджа и тетю Хэлен, рассказала о волнующем предложении, которое Ральф только что получил — возглавить торговую контору фирмы в Париже. Они, решили, впрочем, отказаться — дело шло уже к войне.
Война разлучила Ральфа с женой на два года. Лора устроилась на работу. Утром она провожала Рейчел в школу и в конце дня заходила за ней. Лора жила экономно, и на заработанные деньги ей удавалось одеваться самой и одевать Рейчел. Когда Ральф в конце войны вернулся, их дела были не в таком плохом состоянии. То, что ему довелось пережить за это время, как-то встряхнуло его, и хоть он по-прежнему смотрел на свою должность как на временное прибежище, как на козырь, спрятанный про запас, он уже не поговаривал больше о выгодных местах в Венесуэле и Иране. Они вернулись к своему прежнему образу жизни, к прежней своей бережливости и бедности.
Лора ушла с работы и снова стала проводить вечера в Центральном парке с Рейчел. Элис Холиншед ходила туда по-прежнему. И разговоры у них были прежние. Холиншеды все еще жили в гостинице. Мистер Холиншед сделался вице-президентом новой фирмы, производящей безалкогольные напитки; впрочем, несмотря на его блестящее положение, миссис Холиншед являлась в парк в том же платье, в каком она приходила туда до войны. А ее сын — хилый и нервный мальчик — носил габардиновый костюмчик на манер английских школьников, но так же, как и платье на его матери, костюм его имел поношенный вид, да к тому же становился для него тесноват. Как-то вечером они пришли в парк. Мальчик плакал.