Почему этот день оказался таким бессмысленным? Почему он ничем не наполнен? Почему Бронко, и Бествики, и Негусы, и соломенная вдова из квартиры семь «Д», и Кэйти Шей, и прохожий, почему они в сумме составляли нуль? Потому ли, что Бествики, и Негусы, и Честер, и Бронко ничем не могли помочь друг другу? Или потому, что старая дева не дала покормить голубей прохожему? Почему? Почему? — вопрошал Честер, вглядываясь в голубое небо, словно надеясь прочитать в нем ответ. Но небо сказало ему только то, что зима идет на убыль, что долгий день окончен, что уже вечереет и пора домой.
Исполинское радио
По статистике выходило, что Джим и Айрин Уэсткот всеми своими данными (общественное положение, годовой доход, политические идеалы и так далее) соответствовали так называемому среднему уровню. Они окончили колледж, женаты девять лет, имеют двоих детей, живут в большом доме на двенадцатом этаже, неподалеку от Саттон-плейс, посещают театр в среднем 10,3 раза в год и надеются со временем обосноваться в Уэстчестере. Айрин Уэсткот — милая, не очень красивая женщина с пушистыми каштановыми волосами и открытым, широким лбом, на котором ровно ничего не написано. В холодную погоду она носит хорьковую шубу, выкрашенную под норку. Джим Уэсткот не то чтобы моложав, он просто не хочет сдаваться: коротко стрижет свои начинающие седеть волосы, одевается, как одевались у них в колледже, говорит решительно, самоуверенно, с подчеркнутой прямолинейностью.
Единственное, что отличает Уэсткотов от большей части их знакомых, соседей и бывших однокашников, — это любовь, которую они оба питают к серьезной музыке. Они постоянно посещают концерты, а дома часами просиживают у приемника и слушают музыку.
Приемник у них был старенький, капризный, полный неожиданностей и совершенно неизлечимый. Ни Джим, ни Айрин ничего не смыслили в устройстве радиоприемника, как, впрочем, и вообще в механических приспособлениях, которыми они привыкли пользоваться. Когда приемник отказывал, Джим просто начинал стучать рукой по ящику. Иногда помогало.
Как-то вечером, в воскресенье, они слушали Шуберта, и вдруг в самой середине квартета музыка оборвалась. Джим несколько раз стукнул по ящику, но без всякого результата: Шуберт исчез безвозвратно. Джим сказал жене, что купит новый приемник, и на следующий же день, в понедельник, вернувшись со службы домой, объявил ей, что приемник уже куплен.
Утром во вторник покупку доставили к черному ходу. Айрин позвала няню и домового слесаря, и, когда они втроем втащили в гостиную огромный эвкалиптовый ящик, он показался ей чудовищно уродливым. Айрин гордилась своей гостиной: мебель, стены, драпировки были выдержаны в одном стиле; к убранству комнаты она относилась так же серьезно, как к своим нарядам. Новый приемник вторгся в ее владения с назойливостью непрошенного гостя. Она растерялась от количества кружочков и рычажков, которыми он был оснащен, и долго присматривалась к ним, прежде чем воткнуть вилку в штепсель.
В кружочках загорелся зловещий зеленый огонек, и откуда-то издалека полились звуки фортепьянного квинтета. Впрочем, впечатление, будто звук идет издалека, длилось всего какую-нибудь секунду, ибо квинтет со скоростью, превосходящей скорость света, обрушился на Айрин всей своей мощью, заполнил собой комнату и сбросил фарфоровую безделушку со стола на пол.
Айрин кинулась к приемнику уменьшить звук. Она с ужасом глядела на безобразный ящик, таивший в себе такую страшную, неуемную силу. Но тут вернулись дети из школы, и она отправилась с ними в парк. Только под вечер, когда Эмма, накормив детей, купала их в ванне, могла она снова заняться приемником. Она включила его, приглушила звук и уселась слушать знакомый и очень любимый ею квинтет Моцарта. Слышно было хорошо. «У нового приемника звук гораздо чище, чем у старого», — подумала она. И решила, что звук важнее всего, а ящик, в конце концов, можно задвинуть за диван. Но только она примирилась с новым приемником, как начались помехи. К песне струн присоединился треск, словно где-то горел фитиль взрывателя, и музыку все время сопровождало какое-то шуршание, напоминавшее шум морского прибоя. Айрин принялась крутить по очереди все рычажки управления, но помехи ничем не удавалось заглушить. Она перестала возиться с приемником и сидела грустная и растерянная; теперь она уже думала только о том, чтобы не утерять нить мелодии. Стена гостиной выходила на лестницу, и Айрин вдруг поняла происхождение помех: приемник воспроизводил колебания тросов лифта и грохот хлопающих дверок кабины. Он перехватывал все звуковые волны. Он реагировал на электрический ток какого бы то ни было происхождения, и вскоре в музыке Моцарта Айрин стала различать телефонные звонки и жалобный вой пылесоса. А прислушавшись, она уже узнавала звонки в квартиры, треньканье лифта и жужжание электрических бритв.
Приемник передавал шумы, исходящие из соседних квартир.
Убедившись, что не в силах справиться с могучим чудовищем и его злополучным тяготением к диссонансам, она выключила его и пошла к детям.
Джим Уэсткот, как только пришел с работы, бросился к приемнику и доверчиво повернул ручку. Джима постигла та же участь, что и Айрин. По станции, которую он избрал, пел мужской голос — в одну секунду он покрыл огромное пространство и обрел такую мощь, что в квартире задрожали стены. Джим повернул звукорегулятор, и голос приутих. Затем, через одну-две минуты, начались помехи. Послышались телефонные и дверные звонки, к ним присоединились скрежет и жужжание электроплиток и чайников. Характер шумов был теперь другой, чем днем: электрические бритвы были выключены, пылесосы водворены в свои чуланчики, и помехи отразили те изменения в ритме жизни, какие наступают с заходом солнца. Джим еще немного покрутил рычажки, но не мог устранить шумы, и в конце концов выключил радио, сказав жене, что позвонит утром в магазин и задаст им жару.
На другой день Айрин завтракала в городе, а когда вернулась, Эмма сказала, что был мастер и починил радио. Не снимая шляпы и мехов, Айрин прошла в гостиную попробовать, как оно работает теперь. Раздался «Миссурийский вальс». Он напомнил ей жесткие и резкие звуки старого патефона, которые доносились к ним с другого берега, когда они летом жили на озере. Она ждала, что после вальса будут какие-нибудь объяснения, но их не было. Наступила тишина, а затем снова жалобно заскрипела исцарапанная пластинка. Айрин повернула переключатель, и в комнату ворвалась кавказская музыка со всеми своими атрибутами: топотом сапожек без каблуков и глухими ударами в бубен, но сквозь музыку по-прежнему слышались звонки и гул голосов.
Пришли из школы дети, Айрин выключила радио и прошла в детскую.
Джим в тот день вернулся с работы усталый, принял ванну и переоделся. Затем вышел в гостиную, где сидела Айрин. Только он включил радио, как Эмма объявила, что обед готов, и они пошли к столу.
Джим так устал, что даже не пытался поддерживать разговор за столом, и скучающее внимание Айрин, задержавшись ненадолго на еде, перекочевало на серебряные подсвечники с остатками порошка; которым их чистили, а с подсвечников — на доносившуюся из соседней комнаты музыку. Вдруг, к изумлению Айрин, громкий мужской голос заглушил прелюдию Шопена.
— Господи Иисусе, Кэйт! — кричал голос. — Почему это тебе всегда приспичит играть на рояле, когда я дома?
Музыка резко оборвалась.
— А когда же мне играть? — возразил женский голос. — Я целый день на службе.
— Я тоже.
Мужской голос произнес нехорошее слово по адресу пианино. Хлопнула дверь. Снова полились печальные, страстные звуки.
— Ты слышал? — спросила Айрин.
— Что?
Джим расправлялся с десертом.
— Да радио. Кто-то начал разговаривать во время музыки. Он выругался!
— Верно, какая-нибудь пьеса.
— Нет, это не пьеса.
Они налили себе кофе и с чашками в руках пошли в гостиную. Айрин попросила Джима попробовать какую-нибудь другую станцию. Он повернул ручку.
— Ты не видела мои подвязки? — спросил мужчина.
— Застегни мне сзади, — сказала женщина.
— Где мои подвязки? — повторил мужчина.
— Ты застегни, — сказала женщина, — и тогда я найду твои подвязки.
Джим переключил радио на другую станцию.
— Я просил бы тебя не оставлять огрызки яблок в пепельнице! — сказал мужской голос. — Я ненавижу этот запах.
— Странно! — воскликнул Джим.
— Очень даже, — сказала Айрин.
Джим еще раз повернул переключатель.
— «Потеряли котятки на дороге перчатки, — произнес женский голос с подчеркнуто английским акцентом, — и в слезах прибежали домой. «Мама, мама, прости, мы не можем найти…»
— Боже мой! — воскликнула Айрин. — Да ведь это же англичанка, которая смотрит за детьми миссис Суини!
— «Мы не можем найти перчатки…»[12], — продолжал английский голос.
— Выключи эту штуку, — сказала Айрин: — вдруг и они слышат нас.
Джим выключил радио.
— Это мисс Армстронг, гувернантка миссис Суини, — сказала Айрин. — Должно быть, она читает девочке вслух. Они живут в квартире семнадцать «Б». Я разговаривала с мисс Армстронг в парке. Я прекрасно знаю ее голос. Очевидно, мы попадаем в чужие квартиры.
— Этого не может быть! — сказал Джим.
— А я говорю, что это мисс Армстронг! — с жаром повторила Айрин. — Я знаю ее голос. Я прекрасно знаю ее голос. Как ты думаешь, нас она тоже слышит?
Джим опять повернул ручку. Сперва издали, потом все ближе и ближе, славно его несло к ним ветром, послышался голос англичанки.
— «Потеряли перчатки? — вопрошала она. — Вот дурные котятки!»
Джим подошел к радио и громко крикнул:
— Алло!
— «…Я вам нынче не дам пирога, — с той же безупречной дикцией объявила гувернантка. — Мяу-мяу, не дам, мяу-мяу, не дам, я вам нынче не дам пирога!»
— Конечно, не слышит, — сказала Айрин, — Попробуй что-нибудь еще.