— Мне с самого начала, — говорила Кэтрин,— чудилось в ней что-то скользкое, двусмысленное.
А Ренэ дважды звонила им, приглашала на коктейли, но Кэтрин оба раза говорила: нет, спасибо, мы никак не можем, у нас у всех насморк.
Ренэ понимала, что Кэтрин лжет, и решила забыть Теннисонов во что бы то ни стало. Она тосковала по девочке, но, если б не случай, наверное, так бы и не встретилась с ней никогда. Однажды вечером, соскучившись в гостях, она довольно рано вернулась домой. Из телефонного бюро, услугами которого она пользовалась, так как боялась пропустить какой-нибудь важный звонок, ей сообщили, что звонила некая миссис Уолтон и оставила свой телефон.
«Уолтон... Уолтон... Уолтон», — повторяла про себя Ренэ и вдруг вспомнила, что некогда у нее был любовник с такой фамилией. Это было лет восемь-девять назад. Как-то к нему из Кливленда приехала мать, и они пошли втроем в ресторан. Она отчетливо помнила тот вечер. Уолтон выпил лишнее, а его мать отвела Ренэ в сторонку и стала говорить, что Ренэ, по ее мнению, имеет на него благотворное влияние — не может ли она воздействовать на него, чтобы он бросил пить и хотя бы изредка ходил в церковь?
В конце концов Ренэ рассорилась с Уолтоном из-за его пьянства и больше уже с ним никогда не встречалась. Может быть, он заболел или спился, а может, собрался жениться. Она никак не могла сообразить, сколько ему должно быть сейчас лет, потому что тридцатые годы смешались в ее памяти, и она уже не помнила, что было в начале этого десятилетия, что — в конце. Ренэ набрала номер и попала в гостиницу. Подошла миссис Уолтон и ответила тонким, надтреснутым старческим голосом.
— Билли умер, Ренэ, — сказала она. И всхлипнула.— Я так рада, что вы позвонили. Похороны завтра. Я бы очень хотела, чтобы вы пришли. Я чувствую себя такой одинокой.
На другой день Рэнэ надела черное платье и отправилась в похоронное бюро. Подобострастный швейцар, в черных перчатках, с лицом, на котором было написано горе, такое глубокое и безысходное, какого Ренэ в жизни не доводилось испытывать, встретил ее в дверях салона. Затем она поднялась на лифте в молельню. Электрический орган исполнял «Какое прекрасное утро»[15]. Ренэ хотела посидеть минутку и собраться с силами, прежде чем встретиться с миссис Уолтон, но тут же увидала ее в дверях. Женщины обнялись, и миссис Уолтон представила Ренэ своей сестре, миссис Хэнлейн. Кроме них троих, не было никого. В другом конце комнаты, в гробу, осененное скудными гладиолусами, лежало тело ее бывшего любовника.
— Он был так одинок, дорогая Ренэ, — сказала миссис Уолтон, — так ужасно одинок. Он умирал в одиночестве, в меблированной комнате, понимаете.
Миссис Уолтон заплакала. Миссис Хэнлейн тоже всплакнула. Пришел священник, и началась панихида. Ренэ опустилась на колени и пыталась вспомнить «Отче наш», но дальше «...на земле, яко на небеси» у нее не пошло. Она заплакала, но не оттого, что вспомнила с нежностью своего любовника: о нем она не думала годами и теперь, напрягши память, могла вспомнить лишь то, что он иногда подавал ей завтрак в постель и сам пришивал себе пуговицы. Она плакала о себе; плакала, потому что боялась, что и сама может умереть так вот, ночью, одна; плакала потому, что у нее души родной не было на свете, потому что хорошо понимала, что эта ее отчаянная и пустая жизнь — не увертюра, а финал; плакала, потому что, куда бы она ни кинула взор, всюду проступали жесткие, грубые очертания гроба.
Все три женщины вышли из молельни вместе, и безутешный швейцар проводил их до лифта. Ренэ сказала, что не может ехать с ними на кладбище, так как ее ждут в одном месте. Ее руки дрожали от страха. Она поцеловала миссис Уолтон и села в такси. Доехав до Саттон-плейс, она вышла и спустилась в скверик, где обычно в это время гуляли Дебора и миссис Харли.
Дебора первой заметила Ренэ. Радостно выкрикнув ее имя, она побежала ей навстречу, карабкаясь по лестнице и становясь на каждую ступеньку обеими ногами. Ренэ взяла ее на руки.
— Милая Ренэ, — лепетала девочка, — милая, хорошая Ренэ.
Они обе уселись на скамейке рядом с миссис Харли.
— Может быть, вам надо в магазин? Я бы могла взять Дебору к себе на часок-другой.
— Право, я не знаю... как-то не совсем... —- замялась миссис Харли.
— Я возьму ее к себе, а вы заходите за ней в пять часов, — сказала Ренэ. — Можете быть совершенно покойны. Мистер и миссис Теннисон ничего и знать не будут.
— Разве что так, — сказала миссис Харли. И с того дня миссис Харли стала выкраивать для себя по нескольку часов в неделю.
К половине одиннадцатого миссис Харли поняла, что Ренэ уже не придет; она очень огорчилась: ей так хотелось побывать в церкви в это утро! Она вспоминала латинские слова, колокольный звон и это удивительное чувство очищения и возрождения, которое охватывало ее всякий раз, когда она вставала с колен. Она с горечью принялась думать о том, что Ренэ Холл нежится в постели, между тем как она по ее милости не может сходить в церковь и как следует помолиться. Утро было на исходе, все больше и больше детишек прибывало в парк. Миссис Харли время от времени выискивала глазами желтое пальтишко Деборы.
Девочка немного ошалела от утреннего летнего солнца. Она нашла несколько сверстников и стала с ними бегать. Они прыгали, пели и кружились вокруг песчаной кучи, как ласточки, без всякой видимой цели. Дебора немного отставала от других, потому что еще не совсем владела своими движениями, и иногда от усердия валилась на спину. Миссис Харли позвала ее, девочка послушно подбежала к ней и, прислонившись к ее старым коленям, принялась болтать о каких-то мальчиках и львах. Миссис Харли спросила ее, не хочет ли она навестить Ренэ.
— Я хочу жить у Ренэ, — сказала девочка.
Миссис Харли взяла ее за руку. Они поднялись по ступенькам, ведущим из сквера на улицу, и пошли пешком к дому, в котором жила Ренэ. Миссис Харли позвонила наверх по внутреннему телефону и через несколько минут услышала сонный голос Ренэ. Пускай приводит девочку, сказала она, она с удовольствием побудет с ней часок. Миссис Харли поднялась с Деборой на пятнадцатый этаж и там с ней простилась. Ренэ была в утреннем капоте, отделанном перьями; в окнах были спущены шторы.
Ренэ закрыла дверь и взяла девочку на руки. У Деборы были мягкие волосы и нежная кожица, и вся она благоухала утренней свежестью. Ренэ целовала ее, щекотала и дула ей за шиворот, так что Дебора чуть не задохлась от смеха. Потом Ренэ подняла шторы, и стало немного светлее. В комнате было не убрано и пахло кислым. Всюду стояли рюмки из-под виски, по всем столам были разбросаны пепельницы, из которых вываливались окурки, а в почерневшей серебряной вазе торчали сухие, увядшие розы.
Ренэ сговорилась на тот день завтракать с кем-то из приятельниц.
— Меня ждут к завтраку,—сказала она Деборе. — Сейчас я приму ванну, потом оденусь, а ты будь умницей. — Она дала Деборе свою коробочку, где у нее хранились бусы, кольца и браслеты, и открыла кран. Дебора тихо сидела за туалетным столиком, надевая одно за другим ожерелья и клипсы. Ренэ вышла из ванны и не успела еще одеться, когда зазвонил звонок. Накинув на плечи халат, она поспешила в гостиную. Дебора побежала за ней. В комнате стоял мужчина.
— Я еду в Олбани, — сказал он Ренэ. — Почему бы тебе не уложить свои вещички и не поехать со мной? А в среду я привезу тебя назад.
— Я бы с удовольствием, милый, — сказала Ренэ. — Но я занята. Я завтракаю с Хэлен Фосс в «Плазе». Я, кажется, через нее могу получить работу.
— Отмени завтрак, — сказал мужчина, — и поедем!
— Невозможно, мой милый, — сказала Ренэ. — Приезжай в среду.
— Чье дите? — спросил мужчина.
— Это девочка Теннисонов. Мне ее подкидывает их няня на то время, что она уходит в церковь.
Мужчина энергично обнял Ренэ, поцеловал ее и ушел, сговорившись встретиться с ней в среду вечером.
— Это был твой богатый и противный дядюшка,— сказала Ренэ девочке.
— У меня есть подруга, — сказала девочка. — Ее зовут Марта.
— Да, да, конечно, у тебя есть подруга, которую зовут Марта,—сказала Ренэ.
Она вдруг заметила, что Дебора насупилась и что на глазах у нее выступили слезы.
— Что такое, деточка? — спросила она. — Что случилось? Ну, не надо, милая, ты лучше посиди вот тут на диванчике и послушай радио. А я займусь своим личиком.
Она вышла в спальню и уселась за туалетный столик.
Через несколько минут снова раздался звонок. На этот раз пришла миссис Харли.
— Хорошо пели?—спросила ее Ренэ. — Сейчас я одену Дебору.
Она стала искать ее пальто и шапку, но на том месте, куда она их положила, их не было. И самой Деборы не было. У Ренэ жестоко забилось сердце. Она прошла в спальню.
— У меня прямо вся душа оживает, как я побуду в церкви, — говорила между тем миссис Харли.
Ренэ с ужасом подумала об окнах. В спальне окно было открыто настежь. Она посмотрела вниз, вдоль пятнадцати этажей. Был виден кусок тротуара, навес над подъездом; на обочине стоял швейцар и свистел проезжавшему мимо такси, да какая-то блондинка прогуливала пуделя. Ренэ вернулась в гостиную.
— Где же Дебора?—спросила миссис Харли.
— Я одевалась, — сказала Ренэ, — она была здесь всего минуту назад. Должно быть, выбежала незаметно. Она могла и сама открыть дверь.
— Что? — закричала миссис Харли. — Вы даже не знаете, где она?
— Ах, ну пожалуйста, не волнуйтесь, — сказала Ренэ. — Никуда она не денется. Ведь она могла спуститься только на лифте.
Ренэ вышла через черный ход и вызвала служебный лифт. Она с ужасом поглядела вниз, на стремительно сбегающие грязно-серые бетонные ступени лестницы. Она стала прислушиваться, наклонившись к лестничной клетке, но до ее ушей доносилось одно шипение газа из кухонь, да чей-то голос, распевающий:
Я — солдат великой армии Христа,
Я — солдат великой...
Ведра со зловонными помоями заполняли служебный лифт.