— Да, — подтвердила Элис.
— Ну вот, он давай туда-сюда, — продолжал Эвартс, — но, покуда он вилял, Элис приперла его к стенке, потому что народ ведь кругом слышал все. И не успел он кончить свою лекцию, как Элис взбирается прямо на сцену и подает ему рукопись — она ее зачем-то прихватила с собой. Ну вот, Элис отправляется с ним в гостиницу, где он остановился, входит с ним в номер и торчит у него над душой, покуда он не прочтет всю пьесу, то есть все первое действие. Больше я пока и не написал. Да, а в пьесе есть роль, подходящая для его жены, Мэдж Битти. Вы, конечно, знаете Мэдж Битти? И что ж вы думаете? Он тут же садится, пишет чек на тридцать пять долларов и говорит, чтобы мы с Элис приезжали в Нью-Йорк! Хорошо. Мы снимаем свои сбережения с книжки, сжигаем корабли, и все тут.
— Ну что ж, дело денежное, — сказал проводник и, пожелав им удачи, пошел дальше.
Эвартс порывался снять чемоданы и в Поукипси, и в Хармоне, но Элис каждый раз сверялась с расписанием и говорила, что рано. Оба ехали в Нью-Йорк впервые и жадно разглядывали его предместья; их родной Уэнтворт был довольно унылым городишком, и в этот вечер даже трущобы Манхэттена казались им прекрасными. Когда поезд нырнул в темноту под Парк-авеню, Элис почувствовала, что они попали в край грандиозных деяний. Она разбудила Милдред-Роз и дрожащими пальцами завязала тесемки ее капора.
Платформа светилась холодными блестками, и Элис подумала, что в бетон, вероятно, замешаны осколки бриллиантов.
Она запрещала Эвартсу спрашивать дорогу.
— С нас семь шкур сдерут, если узнают, что мы приезжие, — сказала она ему шепотом.
Из мраморного зала ожидания они пошли на шум автомобильных гудков. Им казалось, что это взывает к ним сама жизнь. Элис изучила Нью-Йорк по карте и знала, куда повернуть.
Они отправились пешком по Сорок второй улице до Пятой авеню. На лицах прохожих были написаны сосредоточенность и целеустремленность, как будто от каждого зависела судьба крупной отрасли промышленности, имеющей для всего государства жизненно важное значение.
Эвартс никогда не видел такого множества приятных молодых лиц, такого количества красивых женщин, и притом таких доступных на вид. Зимний день склонялся к вечеру, воздух был прозрачен, тени — лиловые, совсем как на полях под Уэнтвортом.
Отель «Ментона», где они намеревались остановиться, был расположен в переулочке западнее Шестой авеню. Это было тускло освещенное заведение с непроветренными комнатами. Кормили там скверно, зато потолок в вестибюле был украшен лепниной и позолотой, как часовни Ватикана. Старики и старухи почему-то охотно останавливались в этой гостинице. В основном же ее облюбовали люди сомнительной репутации. Супруги Маллой направились сюда лишь оттого, что видели ее рекламы на всех железнодорожных станциях. Впрочем, и до Эвартса с Элис здесь перебывало немало простаков из провинции, и их кроткий, наивный дух витал над гостиницей, врываясь в атмосферу обветшалой роскоши и дешевого разврата, которая бросалась в глаза поначалу. Бой поднял все семейство на лифте и проводил до дверей номера.
Элис первым делом бросилась осматривать ванну, потом раздвинула шторы на окне. Перед окном высилась кирпичная стена, но, когда Элис открыла фрамугу, она услышала шум уличного движения, и снова ей, как тогда на вокзале, показалось, что это сама жизнь к ним взывает своим могучим чарующим голосом.
Семейство Маллой в тот же вечер разыскало знаменитое кафе «Автомат» на Бродвее. Все вызывало их шумный восторг: и волшебный кран, из которого лился кофе, и распахивающиеся стеклянные дверцы шкафов.
— А завтра я возьму печеные бобы, — кричала Элис, — послезавтра — пирог с цыпленком, а потом — рыбную запеканку!
После ужина они вышли погулять. Милдред-Роз шла между родителями, держась за их заскорузлые руки. Темнело, и огни Бродвея были как раз такие, какими они рисуются нехитрому воображению провинциала. Где-то высоко в небе суетились огромные, ярко освещенные изображения окровавленных героев, уродов, преступных любовников и бандитов, вооруженных до зубов. Названия кинофильмов и безалкогольных напитков, ресторанов и сигарет плясали в хаосе огней, а вдали за Гудзоном мерцала беспощадная зимняя заря. На востоке пылали небоскребы — казалось, их темные массивы подверглись внезапному нападению огня. В воздухе носилась музыка, и было светлее, чем днем.
Они несколько часов пробродили по улице вместе с толпой. Милдред-Роз устала и принялась хныкать, так что родителям пришлось вернуться с ней в «Ментону». Элис уже начала ее раздевать, когда послышался мягкий стук в дверь.
— Войдите! — крикнул Эвартс.
В дверях стоял бой. У него было тщедушное тело ребенка, а лицо — серое, в морщинах.
— Я просто хотел посмотреть, как вы тут устроились, — сказал он. — Может быть, вы хотите лимонаду или воды со льдом?
— Ах нет, спасибо, — поблагодарила Элис. — Вы очень внимательны, спасибо.
— Вы первый раз в Нью-Йорке?—спросил бой, прикрыв за собой дверь и примостившись на подлокотнике кресла.
— Да, — сказал Эвартс. — Мы выехали из Уэнтворта вчера в девять пятнадцать поездом, идущим на Саут-Бэнд. Оттуда — в Чикаго. Мы обедали в Чикаго.
— Я ела куриный пирог, — сказала Элис, надевая ночную рубашку на Милдред-Роз.—Ужасно вкусно!
— А оттуда — в Нью-Йорк, — сказал Эвартс.
— А зачем вы приехали? — спросил бой. — Медная свадьба?
Бой вынул сигарету из пачки, лежавшей на комоде, и соскользнул на сидение кресла.
— Нет, — ответил Эвартс, — мы, понимаете, набрели на золотую жилу.
— У нас большая удача,— сказала Элис.
— Премию в каком-нибудь конкурсе получили? — спросил бой.
— Совсем другое, — сказал Эвартс.
— Расскажи ему все, Эвартс, — попросила Элис.
— Да, да, Эвартс, расскажите мне все,— согласился бой.
— Видите ли, — начал Эвартс.—Дело было так. Эвартс присел на кровать и закурил сигарету.
— Я был в армии, понимаете, а потом демобилизовался и вернулся к себе в Уэнтворт...
И он повторил с начала до конца все, что рассказал проводнику.
— И везет же людям! — воскликнул бой, когда Эвартс кончил свой рассказ. — Трейси Мэрчисон! Мэдж Битти! Ну и повезло!
Он обвел взглядом убогий номер. Элис укладывала Милдред-Роз на диване. Эвартс сидел на кровати, болтая ногами.
— Теперь вам нужно подыскать хорошего агента, — сказал бой, написал что-то на бумажке и протянул ее Эвартсу. — Агентство Хаусера — самое крупное в мире, — сказал он. — А Чарли Левитт — первый человек в агентстве Хаусера. Несите Чарли все ваши заботы и нужды, а если он спросит, кто вас прислал к нему, можете сослаться на Битси.
Бой двинулся к двери.
— Покойной ночи, счастливчики, —сказал он. — Покойной ночи. Приятного сна. Сладких сновидений.
Супруги Маллой всю жизнь привыкли трудиться и встали в половине седьмого, как всегда. Они тщательно вымыли себе уши и почистили зубы мылом. В семь часов они направились к «Автомату». У Эвартса горело во рту от выкуренных накануне сигарет, и нервы были напряжены от бессонной ночи. Шум уличного движения не дал ему уснуть. Нью-Йорк еще спал. Все трое были чрезвычайно удивлены этим и даже несколько обескуражены. Они позавтракали и вернулись в гостиницу. Эвартс позвонил Трейси Мэрчисону на службу, никто не ответил. Эвартс звонил еще и еще.
В десять часов в трубке раздался девичий голос.
— Мистер Мэрчисон примет вас в три часа, — сказала девушка и повесила трубку.
Надо было как-то убить время до трех, и Эвартс повел жену и дочку на Пятую авеню. Они глазели на витрины магазинов, а в одиннадцать часов, как только распахнулись двери мюзик-холла, пошли туда.
Это была счастливая мысль. Час до начала зрелища они слонялись по фойе и заходили в уборные полюбоваться. Когда во время спектакля из оркестра вдруг поднялся огромный самовар и из пего выпорхнуло сорок казаков, поющих хором «О, эти черные глаза», Элис и Милдред-Роз закричали от восторга. В этом зрелище, несмотря на все его великолепие, было что-то очень простое и знакомое, и казалось, что многомильный парчевый занавес колышется и надувается от ветров их родной Индианы. После спектакля Элис и Милдред-Роз сделались как шальные, и на обратном пути в гостиницу Эвартсу стоило немалого труда заставить их шагать по тротуару и не натыкаться на водоразборные краны. Было уже без четверти три, когда они прибыли в «Ментону».
Эвартс поцеловал жену и дочку и отправился к Мэрчисону.
По дороге он заблудился. Ему стало страшно: а вдруг опоздает! Он побежал. Принялся расспрашивать полицейских, одного, другого, и наконец дошел до места.
Приемная Мэрчисона имела непритязательный вид, и Эвартсу хотелось думать, что это так нарочно. Впрочем, все было вполне благопристойно, в комнате толпились, ожидая приема, блестящие, красивые мужчины и женщины. Никто не садился, все оживленно болтали и как будто были довольны, что их не вызывают и дают им возможность побыть вместе. Секретарша провела Эвартса в другую комнату. Там тоже было много народу, но атмосфера совсем другая — атмосфера судорожной спешки, как в осажденном городе.
Мэрчисон энергично приветствовал Эвартса.
— У меня уже заготовлены договоры, — сказал он и протянул Эвартсу перо и пачку бумаг. Эвартс все подписал.
— Теперь идите прямо к Мэдж, — сказал Мэрчисон и, бегло оглядев Эвартса, вырвал торчавшую у него в петлице гвоздику и бросил ее в корзинку для бумаг.
— Скорей, скорей, скорей,— сказал он, — она живет в доме 400 на Парк-авеню. Она жаждет с вами познакомиться. Она вас ждет. Мы еще увидимся с вами вечером. Мэдж, кажется, что-то там задумала, только, ради бога, скорей!
Эвартс выскочил в коридор и вызвал лифт. Не успел он выйти на улицу, как снова заблудился. Кругом были какие-то скорняжные мастерские. Полицейский помог ему добраться до гостиницы. Элис и Милдред-Роз ждали его внизу, в вестибюле, и он им все рассказал.
— А теперь я должен повидаться с Мэдж, — объявил он, — у меня нет ни минуты свободной.