— Когда репетировать сможет? — этот вопрос был обращен к доку, рассовывающему медикаменты по секциям укладки.
Хим пожал плечами:
— Если сотрясения нет и если не экономить на стоматологии и регенераторе… Дня через два. Тут лишь вопрос денег.
Подружки потерпевшей снова обменялись взглядами, полными отчаяния.
— Прекрасно, — Мэрилин достала из клатча блокнот со стилом и передала их собеседнику: — Пиши, какова цена вопроса с восстановлением зубов и пластикой, в счёт заодно включи анализ крови, сделанный этому мудаку, и нейтрализатор от стимов. Ну и вези её к лучшему здешнему врачу, чтобы твоё оборудование не развёртывать. Обследуй комплексно и отзвонись. Она что, опять отрубилась?
— Нет, — отмахнулся Хим, производя в уме подсчёт и выписывая в столбик цифры. — Я успокойкой и обезболивающим кольнул.
Мэрилин повернулась к одному из охранников заведения, стоящему в коридоре:
— Помогите донести до машины.
После этого она снова поманила Конни:
— Когда мы здесь закончим, соберите вещи — свои и её.
В глазах девчонки вспыхнул едва ли не детский восторг, правда, с лёгкой ноткой неверия в происходящее: их всё-таки берут на работу? Всех? А леди Мэрилин уже повернулась к мужчинам: забрала у дока блокнот и протянула его Поролону:
— Посчитай ваш выезд как наём. По верхней планке.
— По совсем верхней? — уточнил тот на всякий случай. — Вплоть до расстрелянных игл?
— Да. От горючки до расстрелянных игл и патронов, — подтвердила собеседница.
И всем в комнате, кроме, может, прикованного, стало ясно, что и горючка, и иглы, и патроны внезапно взлетели в цене. Раз в десять — не меньше.
Сама же Мэрилин, не спеша, направилась к хозяину арены, стоявшему рядом с охранниками.
…Спустя полчаса, когда Хелену уже увезли, а её бывший ухажер более-менее пришел в себя, Леон уселся перед ним на стул.
На полу расстелили чистый целлофан, на который выложили всё хоть сколько-то ценное из имущества нападавшего: деньги, пистолет, коммуникатор, два запасных магазина, коробку патронов, упаковку стимов, немного мелкой ювелирки.
В углу гримёрки по-прежнему ожидали развязки Марго и Конни, только теперь не жались испуганно, а стояли спокойно и уверенно. На лицах обеих была написана непередаваемая, хотя и тщательно скрываемая гордость — такая заваруха ради одной из них!
Для леди Мэрилин девчонки притащили удобное кресло, в котором она и расположилась чуть в стороне от мужчин.
Поролон тем временем сунул в лицо задержанному вырванный из блокнота листок со столбцами цифр:
— Слева — цена возмещения наших затрат. Справа — оценка твоего имущества.
Мудак с трудом сфокусировал взгляд на записях.
— Возражения? — уточнил Леон.
За происходящим с интересом наблюдал молчавший всё это время младший бонза, по-прежнему стоящий возле двери.
— Нет, — хрипло ответил пленник, который вряд ли даже разобрал написанное, так его трясло — при быстрой нейтрализации стимов отходняк всегда жесточайший.
— Тогда слушай сюда. Это всё — забираем. У тебя три дня на возвращение остатка. Чтоб не свалил, наденем ошейник со взрывчаткой, таймер — на двенадцать часов. Будешь приходить к нам продлевать. Попытаешься снять — сдохнешь. Не успеешь вернуть долг — пустим на органы, хоть что-то отобьём. Вопросы?
— Где тебя после найти, сука? — прорычал пленник.
Даже сейчас, в унизительной ситуации и с диким тремором, боевого задора этот дурак не терял. Бывает же.
— Не советую, — спокойно ответил Леон. — Я не девчонка, подыхать будешь долго.
С этими словами он встал и отошёл на шаг в сторону, а стул заняла Мэрилин. С нескрываемой скукой она оглядела пленного.
— Ты-то, бля, кто такая? — мужик начал брать себя в руки.
Поролон дёрнулся влепить наглецу, чтобы не забывал про вежливость, но женщина остановила его коротким взмахом руки.
— Леди Мэрилин, — спокойно пояснила она собеседнику. — До меня дошли слухи, будто мы пребывали в упоительной эротической связи. Настолько упоительной, что я её не помню. А вот ты о ней, говорят, орал на весь коридор.
— Какая ещё Мэрилин, нах? — прикованного сейчас больше всего беспокоила не сидящая напротив баба, а мысль о том, где за три дня отыскать деньги на покрытие долга.
— Новая хозяйка Хелен, — Мэрилин вздохнула и продолжила. — Ты что предпочитаешь: ногами ходить или руками махать?
— Че? Пошла на хуй! Иди, отсоси! У кого ты тут в рот берешь?
Ну не дурак ли? Сидит, причиндалы наружу, и…
— Сложный выбор, понимаю, — Мэрилин, словно не услышав брани, спокойно повернулась к Леону и сказала: — Раз сам не может решить, то по диагонали.
— Срок возврата по-прежнему три дня, — напомнил Поролон, глядя в глаза пленнику.
Сразу после этого в тишине комнаты ударили два пистолетных выстрела, и прикованный заорал, вжимаясь спиной в батарею, чтоб не дергаться — левое колено и правый локоть превратились в кровавое месиво костей и плоти.
— Я договорюсь, чтобы за ним проследили, пока наш подрывник не приедет, — сказал Леон.
Мэрилин кивнула и, легко встав, вышла из комнаты. Следом за ней потянулись остальные. О неудачнике, воющем возле стены, будто забыли.
— Леди Мортенсон, — в коридоре, где вопли подстреленного не так били по ушам, женщину догнал Оуэн Сандерс. — Позвольте пригласить вас куда-нибудь в качестве извинения за эту неприятную историю. Должен сказать, мне понравилось изящество вашего решения.
Женщина оглянулась и спросила:
— А что, если бы он выбрал суд Ли Янь Цинь?
— Тогда я бы доставил его к бонзе. Впрочем, думаю, итог оказался бы ещё хуже. В нашем секторе оскорблять младших партнеров Ли Янь — не самый умный поступок. Так вы позволите скрасить вам вечер?
— Позволю. Только не в здешнем баре. Похоже, для меня дурная примета угощаться именно тут, — ответила собеседница.
— Тогда на ваш выбор «Томагавк» или «Последний шанс», — улыбнулся младший бонза. Слов про примету он не понял, но решил не забивать себе голову.
— «Томагавк». Через час. Там я ещё не была.
С этими словами она ушла, звонко цокая каблучками.
* * *
В век цифровых и кибернетических технологий люди стали практически неуязвимы. Они способны победить любые болезни, остановить старение тела, предотвратить угасание рассудка. Были бы деньги и положение.
Единственное, что человечество оказалось по-прежнему не в силах превозмочь — угрызения совести. Впрочем, этому тоже есть свое объяснение. Зачем бороться с тем, что встречается реже, чем шлюха-девственница?
Мало кто из ныне живущих помнил, что это вообще такое — совесть. Чем она страшна и какие страдания способна причинять. И, уж тем более, мало кто знал, что совесть — жадная ненасытная тварь, которой всегда мало искупительных жертв. Хоть всего себя отдай ей на растерзание, она не утолит свой голод. Будет пожирать тебя изнутри, грызть, глодать и смеяться, смеяться над жалкими попытками усыпить её самооправданиями и благородными поступками. Она-то знает: стоит ей успокоиться, как недавняя жертва снова превратится в равнодушную мразь.
Джоан Синклер жила на свете семьдесят три года. Она уже много раз обманывала смерть, ловко ускользая из её жадных объятий, и водила за нос старость, которой просто не давала шанса на успех. Болезни и немощь были Джоан незнакомы, благодаря успехам современной медицины, а также некогда имевшемуся доступу к передовым технологиям.
Она, будто муха в янтаре, застыла в возрасте «чуть меньше сорока». Иногда при взгляде в зеркало ей становилось любопытно: какой бы она была старухой? Однако Джоан точно знала — старухой ей не стать. Это чужое неидеальное, но привлекательное лицо женщины средних лет — останется таким же приятным и свежим, застывшим в полушаге от увядания. А потом она умрёт. Потому что любая жизнь, сколько её ни продлевай, имеет свойство заканчиваться. Когда закончится её — Джоан знала. И как закончится, тоже.
Наверное, кому-то было бы непросто жить с таким знанием, но Джоан оказалась крепким орешком. И отлично держалась. К тому же она понимала: смерть от пули, которая её ждет, не настолько плоха, насколько может показаться. Тем более, ни на какую другую всё равно не приходится рассчитывать по озвученной выше причине: совесть. Жадная тварь, которая определяет всё, в том числе и грядущий конец. Впрочем, Джоан сама выбрала свою дорогу. И, к удивлению многих, продержалась на ней куда дольше, чем ей изначально предрекали.
Тем не менее если бы кто-то спросил Джоан, жалеет ли она о том, как сложилась в конечном итоге её жизнь, то услышал бы «нет». Джоан ни о чем не жалела. Даже о той прожорливой твари, которая столько лет прогрызала кровоточащие ходы то ли в её сердце, то ли в рассудке, то ли в душе, то ли везде сразу.
Да, с чувством вины вполне можно научиться жить. Однако по-настоящему это получается только тогда, когда ты берёшь на себя последствия совершенной ошибки. Настолько, насколько это вообще возможно.
Становится легче. Боль и муки совести не утихают совсем, но с ними получается мириться, их получается терпеть. Это позволяет не сойти с ума.
Не сойти с ума. Джоан усмехнулась.
— Мама! — позвали от двери. — Мама, идём к нам! Ты что здесь сидишь одна?
Она повернулась с улыбкой. Её дитя. Одно из многих. Но, пожалуй, самое любимое. Самое ласковое.
— Мама, — мальчишка в рваных джинсах защитного цвета и зелёной толстовке с капюшоном нырнул под руку сидящей женщине, устраиваясь на полу у её ног. — Идём…
И снизу вверх заглянул в глаза.
Ребёнок двенадцатилетний.
Оле Хансен. Образец эй пи семнадцать. Биологический возраст: двадцать один год. Рост: сто пятьдесят восемь сантиметров. Вес: сорок шесть килограммов. Три предпубертатных нейропрограммных перепрошивки. Психосоматические изменения в соответствии с последней записью: «Питер Пэн».
Джоан положила руку на вихрастую макушку. И мальчик, которому программой было заложено искать потерянную маму, доверчиво прижался щекой к её колену.