Во дворе послышался конский топот, лязг железа. Дверь распахнулась, и в заведение вошёл невысокий бритоголовый монах в сопровождении двух здоровенных парней, также одетых в короткие дорожные рясы. Монах выглядел вполне мирно, зато на груди парней в разрезе скромного одеяния ясно и недвусмысленно поблескивала броня. Торговец индульгенциями — явление обыденное на дорогах Европы, подлежащей руке Римского Папы…
«Ну вот и деньги твои приехали, герр рыцарь»
«Как, прямо здесь?! Отнять деньги у смиренных слуг Господа — тяжкий грех, и масса хлопот в придачу»
«Отнять — как грубо… Этот торговец святостью подвержен одной крайне пагубной страсти — страсти к игре. Сейчас они выпьют, закусят и сядут играть в домино. Однако их трое, нужен четвёртый, а никто, кроме тебя, не умеет…»
«Я тоже не умею, если разобраться»
«Неважно. Играть стану я, ты будешь просто класть кости»
— О! Герр рыцарь умеет играть в домино?
— Немного, святой отец.
— Похвально, весьма похвально… По одному талеру для начала?
— Можно.
Торговец индульгенциями явно обрадовался — играть втроём, да ещё на пустой интерес, это ж совсем не то. И потом, герр рыцарь сам желает пожертвовать толику своих средств смиренным слугам Господа, грешно отказать…
Первей с затаённой усмешкой наблюдал, как перемигиваются смиренные божьи слуги, разглядывая свои кости. Бритоголовый с соратниками были уверены в успехе — трое опытных игроков против одного!
— Ну, начнём, помолясь… — монах перекрестился и со стуком положил первую кость. Соратник немедленно присовокупил свою, ход перешёл к Первею.
«Родная?»
«Два-три»
Игра покатилась по кругу. Сухо щёлкали костяшки, фигура на столе росла. К игрокам мало-помалу подтягивались зеваки — всё какое-никакое развлечение.
— Игра! — бритый растопырил пустые ладони, демонстрируя отсутствие фишек. Сгрёб с блюда серебряные монеты. — Ну что, ещё по одной?
— Нет, по две! — изобразил нарождающийся азарт рыцарь, мешая костяшки.
Снова защёлкали фишки по столу, выстраиваясь в изогнутую фигуру. Первей клал свои почти не глядя, руководствуясь указаниями Голоса, украдкой наблюдая за противниками.
— Игра! — на этот раз пальцы растопырил охранник слева, здоровенный монах в броне.
— Так… — Первей закусил губу. — По четыре!
Теперь уже вся таверна сгрудилась вокруг игроков.
— Игра!
Горка серебра на блюде росла и росла. Зеваки начали перемигиваться — вот сейчас герр рыцарь проиграет коня и меч, потом штаны…
— Игра! — Первей с сухим треском впечатал последнюю фишку и раскрыл ладони. — Играем ещё?
— Конечно! — в глазах бритого появился нездоровый блеск неконтролируемого азарта.
«Бери!» — шелестит в голове бесплотно.
Ещё никогда рыцарь не был настолько исполнителен, как теперь. Его пальцы находили нужные костяшки в россыпи безошибочно, даже без слов. Как и почему? Откуда ему знать… Он Исполнитель.
— Игра! — Первей потянулся к блюду с серебром, — Хватит или ещё?
— Нет, постой… Погоди! — бритоголовый с лязгом положил на край посудины несколько золотых. Публика загудела — однако, игра-то далеко не шуточная…
— Игра! — рыцарь снова показал пустые ладони. — Пожалуй, что и хватит, святой отец…
— Нет! — торговец индульгенциями дрожащими руками извлёк откуда-то из-под рясы немалых размеров кожаный кошель, развязав, высыпал деньги на блюдо. — Играем!
И снова костяшки с сухим треском ложатся на чисто выскобленный стол. Теперь трое монахов клали их с такой силой, будто орудовали боевым топором.
— Игра! — Первей потянул к себе тяжёлое блюдо.
— Нет! — похоже, бритоголовый не умел проигрывать. — Ганс, наш сундук!
— Но, святой отец…
— Я сказал!
Монах извлёк из сундучка толстую кипу пергаментов.
— Это индульгенции, сын мой, всё, что осталось. Отпущение грехов ныне, и присно…
— Святой отец, ну зачем мне брать чужие грехи? — улыбнулся рыцарь.
— Не пренебрегай, сын мой, ибо к ним приложил руку свою сам Папа! — глаза торговца индульгенциями опасно блестели.
— Ну что ж… — сдался под таким напором Первей. — Играем!
Фигура на столе росла, шум за спиной, наоборот, стихал с каждым ударом костяшки. Зеваки затаили дыхание.
— Нет хода!
Монахи выложили оставшиеся костяшки. Бритоголовый вперил взгляд в единственную фишку, зажатую в руке рыцаря. Первей улыбнулся и тихонько, без стука выложил — «пусто-пусто»
— Рад был познакомиться с вами, святой отец.
— Нет, постой… погоди… как же так… — святой отец безумно блуждал глазами. Рыцарь встал, ссыпал выигранные монеты в кошели, плотно завязал. Прикинул в руке толстую пачку индульгенций.
— В знак уважения к святой церкви нашей, позволь пожертвовать это на нужды её, святой отец! — Первей веером рассыпал пергаменты на столе.
— Да благословит тебя Всевышний! — губы бритоголового прыгали.
«Какое расточительство, слушай…»
«Не придуривайся. Как ты намерен их реализовать?»
Подковы звонко цокали по булыжной мостовой, сработанной на немецкий манер. И застройка здесь тоже была немецкая — вместо бревенчатых изб и теремов, или белёных мазанок за плетнями сплошная стена из домов, прилепившихся друг к другу, с высокими острыми кровлями из черепицы и перекрестьями фахверков на фасадах. Да, город Щетин давно уже утратил славянские черты, превратившись в немецкий Штетин.
Неяркая вывеска — змея, обвившая чашу — висела на крюке, давая понять, что здесь находится зелейная лавка, которую учёные монахи-католики именовали «аптека». Первей огляделся — да, всё точно. Это здесь…
Внутри заведения было сумрачно и прохладно, на стенах висели связки сушёных крыльев летучих мышей и прочие столь же приятные на вид ингредиенты. Над аптекарской же стойкой было подвешено к потолку чучело отвратительного чудовища — крокодила, кои, по рассказам бывалых людей, водятся в далёкой Индии и прочих жарких странах. Первей усмехнулся. Судя по всему, эти немцы отчаянный народ, раз вместо ворожей-травниц вверяют своё здоровье столь сомнительным заведениям.
— Чем могу служить, герр рыцарь? — неслышно возник за стойкой маленький человечек с бритым лицом и умными, цепкими глазами.
— Меня просили передать вам привет, мастер Шварц, — улыбнулся Первей. — Сапиенти сат.
Глаза аптекаря сделались ещё более умными и гораздо более цепкими.
— Слушаю вас внимательно, герр рыцарь.
— Мне нужна «тёмная свеча». Та самая.
Аптекарь помедлил.
— Это будет стоить…
— Я знаю.
— Хорошо, герр рыцарь.
Немец нырнул куда-то в недра заведения и через пару минут вернулся со свёртком.
— Герр рыцарь знает, как ей пользоваться?
— Да, мастер Шварц.
— Учтите, она выносит только свет звёзд, и никакой другой. И не выносит жара.
— Я знаю, почтенный, — чуть улыбнулся Первей.
Расплатившись с аптекарем, он сунул свёрток за пазуху и вышел. Конечно, алхимикам так и не удалось открыть секрет превращения свинца в золото, и философский камень они так и не нашли. Зато наизобретали массу любопытнейших вещей, начиная от сулемы и пороха и кончая вот этой «свечой». Если подложить её в пороховой погреб, скажем, большого корабля, отправляющегося в плавание — разумеется, делать это нужно в полной темноте — то можно быть уверенным, что корабль назад не вернётся. Рано или поздно кто-нибудь откроет люк погреба ясным днём, а свечка эта выносит только свет звёзд. И никакой другой…
«Куда теперь, Родная моя?»
«Вперёд, мой рыцарь! Ну то есть назад…»
Город выглядел столь идиллически-мирно, что невозможно было представить, будто бы тут могут твориться какие-либо чёрные дела. В отличие от Щетина, превращённого в немецкий Штетин, Познань пока сохранила и древнее название, и яблони за заборами. Правда, яблонь уже оставалось не слишком много…
«Родная, я так и не понял, что за Приговор?»
«Приговора, собственно, нет»
Первей даже притормозил коня.
«Совсем не понял… В таком случае, зачем мне туда идти? Я не любитель публичных экзекуций»
«А вот идти тебе туда нужно»
«Да зачем, объясни толком?»
«Я не знаю, зачем. Я знаю, что нужно, и всё тут. И не приставай с пустыми расспросами. Я знаю только то, что знаю»
Рыцарь вздохнул, тронул поводья, и Гнедко послушно возобновил движение. Ладно… Надо так надо. Раз уж Голосу Свыше неизвестно, зачем, нужно просто идти и не раздумывать. Наверняка на месте будет видно, что, зачем и как»
«Правильный образ мыслей» — короткий бесплотный смешок.
Площадь уже была довольно плотно заполнена народом. Первей усмехнулся — ещё лет двадцать назад, верно, она была бы полупустой. А вот в немецких землях тут столпилось бы почти всё население городка, включая мамаш с младенцами. Народ легко привыкает к зверствам.
В центре городской площади была сооружена здоровенная поленница, обложенная хворостом. Посреди поленницы торчал столб, и к нему была прикручена цепями женщина. Рыцарь пригляделся и вздрогнул. Нет, не может быть… Если эта женщина злодейка…
«Она не злодейка. Она столь добра, что пребывание в этом мире для неё невыносимо. Мир отторгает святых, да будет тебе известно»
Женщина стояла, голая по пояс, с искалеченными пыткой грудями и заведёнными над головой руками, закованными в кандалы. Её взгляд выдавал боль и страдание, но отчаяния в нём отчего-то не было. Она встретилась с рыцарем измученным, но светлым взглядом, и вдруг слабо улыбнулась.
Первей закусил губу.
«Что мне делать, Родная?»
«Без понятия»
«Я не спросил, с понятием или нет! Я спрашиваю, что мне сейчас делать?! Этого так оставлять нельзя! Скажи, ну скажи — как я могу её спасти?!»
Пауза.
«Ты не сможешь этого сделать, рыцарь» — шелестящий вздох. — «Тебе не позволено. Она умрёт сегодня»
Между тем человечек в мантии начал что-то зачитывать гнусавым голосом, держа перед собой бумагу. Очевидно, приговор несчастной. Не Приговор, а приговор — и в отличие от первого вторые очень часто несправедливы.