Издалека по воздуху вдруг поплыл колокольный звон, смягчённый расстоянием, обозники начали креститься, скидывали шапки. Первей тоже перекрестился по-православному, он твёрдо усвоил одну важную заповедь — в чужой монастырь со своим уставом не лезут, и ни к чему навлекать на себя косые взгляды там, где этого можно легко избежать.
А впереди из-за деревьев уже отсверкивал золотом купол собора Святой Софии, главного новгородского храма. По сторонам торной дороги уже появились заборы, какие-то избушки, они становились всё крупнее, обрастали хозяйственными постройками, и сама дорога постепенно превращалась в улицу, с двух сторон зажатую заборами и постройками — это уже пошли новгородские предместья. Теперь Гнедку приходилось пробираться между санями, текущими сплошь в обе стороны, но умный конь уже завидел надвратную башню, в разверстый зев которой и стремились все, и пешие и конные, и прибавил ходу, не обращая внимания на тех несомненных придурков, которые валом валили из этих же ворот навстречу. Глупцы! Ну что может быть лучше конца дороги?
Ну разве что её начало…
— Ну, не знаю, не знаю. Слушай, как тебя по-батюшке…
— Первей Северинович.
— Да, так вот, Первей Северинович. С обозом санным ты, положим, до Колывани дойдёшь. Ну, до Ревеля, то есть. А вот дальше… Зимой морем никто не ходит. Так что придётся тебе в Колывани весны дожидаться где-нибудь на постое. Так уж не лучше ли тут, в Новгороде Великом? Тут и люди свои, и земля своя, и вера опять же… Ты православный, вроде?
— Православный.
— Ну вот. А что там, у немцев — и поговорить-то толком не с кем, душу отвести. Ты в Колывани-то раньше бывал?
— Не доводилось.
— Мерзкий городишко. Зимой особенно. Слякотно, сыро, как северный ветер с моря — хоть из дому носа не кажи, ей-богу. И дома все каменные, серые, мрачные, улицы сплошь камнем вымощены, узкие, что сточные канавы. И немецкие рожи кругом. Одно и хорошо у них — пиво наловчились варить, это да. Бывало, по торговым делам в Колывань попадёшь, так вот сидишь у камина, с кружкой в руке, а ветер в трубе завывает, так тоскливо… Нет, право слово, зимуй в Новгороде, Первей Северинович. Рождество вот на носу, а там и масленица — весело! А весной, как лёд сойдёт на Волхово, немцы сами сюда приплывут, с ними и уйдёшь, ног не натруждая.
Первей усмехнулся.
— Нет, Савелий Петрович. Не могу я столько ждать. Мне сейчас надобно.
Купец развёл руками, вздохнул тяжко.
— Ну, тебе решать. Только попомни моё слово — не уйдёшь ты из Колывани морем, до весны не уйдёшь. Мой обоз только после Крещения Господня дотуда доберётся, гавань колываньска вся подо льдом будет, да и сейчас уже там, наверное, ни одна ихняя когга в море не выходит — большинство ушли в Ганзу, а которые зимовать остались — те на приколе.
— Но есть ещё люггеры.
Купец разом помрачнел.
— Отчаянный ты парень, как я погляжу. Жизнь не дорога?
Первей снова усмехнулся, подлил купцу горячего глинтвейна, плеснул себе.
— Ты, по всему видать, опытный купец, Савелий Петрович. Расскажи мне про люггеров-то, что они за люди, а то я больше понаслышке.
— Да чего про них рассказывать. Разбойники морские, и весь сказ. До них, говорят, на море всё варяги озоровали, сладу с ними не было, так эти самые люггеры немецкие тех варягов разбойных извели под корень. Сам суди, что за люди.
Купец сделал глоток, другой, крякнул.
— Вкусно! Аж нутро всё прогревает. Научи, Первей Северинович, как такой добрый напиток у тебя выходит.
— Научу, чего там, — Первей снова подлил купцу. — только дорогонько выходит напиток сей, тут и имбирь, и корица… Зато от зимней стужи, а особо немецкой слякоти для здоровья самое первое дело.
— Ну, мы, чай, люди не бедные, для свово здоровья чего не жаль.
— Так когда обоз твой уходит?
Купец поскрёб в бороде.
— Да вот послезавтра и выйдем, пожалуй. Так что ежели дела какие остались тут у тебя, поспешай.
Купец снова отхлебнул из кружки, почмокал, смакуя.
— Позволь спросить тебя, Первей Северинович. Коня куда девать думаешь?
Рыцарь задумался. Действительно, это проблема из проблем. Гнедко… Возможно, на пузатой ганзейской когге ему ещё нашлось бы место, но на маленькой пиратской люгге, где и трюма-то толком нет…
«Родная, ты слышишь?»
«Да, рыцарь»
«Посоветуй, как быть. Ты же у меня умница»
Короткий бесплотный смешок.
«Чего тут думать. Купец-то тебе вопрос задал неспроста. Спит и видит купчина, как твоего Гнедка заполучить. Вот и продай ему»
«Как продай?» — рыцарь опешил. Ему даже в мыслях не приходило — как это так, продать друга…
«А вот так и продай. Купец его холить будет, лелеять, и зимует твой Гнедко в тёплой конюшне, как сыр в масле. А как вернёшься из-за моря, выкупишь его у купчины этого»
Первей задумался. Маневр был неплох, чего там…
«А ну как не захочет назад продать такого коня этот Савелий Петрович? Я бы сроду не отдал на его месте»
Короткий смешок.
«А не захочет продать — подарит, или обменяет на пуговицу. Пуговицы-то есть у тебя, или все растранжирил?»
Первей уже еле сдерживал смех.
— А и правда, купи-ка у меня коня, Савелий Петрович. Конь — цены ему нету!
Купец разом оживился, отставил кружку. Базар пошёл, базар! Настоящая жизнь!
Первей улыбался. Да, не забыть бы прикупить в здешнем торгу пуговиц десятка три. Мало ли какой народ повстречается — ростовщики, купцы, банкиры… Всем пуговицы до зарезу надобны.
Сосны буквально толпились вдоль дороги, раскачиваясь и поскрипывая, норовя кронами своими закрыть небо над узкой просекой. Сани скользили по укатанному глубокому снегу мягко, без толчков, плюс толстая подстилка из сена. Если прибавить к этому медвежью шубу да овчинную полость, которой были укрыты ноги рыцаря, то езда в санях превращалась в сплошную негу. Это же надо — теперь на ходу Первей высыпался так, как ни в одной корчме или гостинице! Это вам не немецкие колымаги на громоздких деревянных колёсах, скрипящих и визжащих порой так, что хоть уши затыкай. И чувствуешь себя в такой повозке, как в некоем пыточном устройстве, придуманном извращённым злобным разумом папских инквизиторов.
Всё тихо-мирно вокруг. Глухо топочут копыта коней, шелестят сани по снегу, вполголоса матерится возчик, чтобы не уснуть. Первей вновь почувствовал, как погружается, погружается…
«Ну здравствуй, мой рыцарь»
«Привет, Родная»
«Завтра обоз прибывает в Нарву, это уже немецкий город. Ты в курсе, что на землях Ордена Святая инквизиция имеет полную силу?»
«Я понимаю»
«А раз понимаешь, веди себя тише мыши. От купцов ни на шаг, всё время в их компании, подальше от немецких соглядатаев. Учти, за голову твою награда назначена, а охотников подзаработать везде немало»
«Напомни, Родная, как делается «раззява»?»
Короткий смешок.
«Ты опять придуриваешься. Учти, всех на своём пути тебе «раззявами» не сделать»
«Зачем всех. Только желающих подзаработать»
Пауза.
«Не надо. Я тебя уверяю, слух пойдёт впереди тебя, и в Ревеле тебя уже будут поджидать»
«Хорошо, моя Родная. Я полагаю, тебе виднее. В конце концов, в твоих интересах, чтобы я дожил до нашей свадьбы»
Шелестящий бесплотный смех.
«Да, уж ты постарайся, мой милый»
* * *
Нарвский замок торчал над берегом, словно перстом грозя своей сторожевой башней, нависающей над самой рекой. Река Нарова, или Нарва, как её звали немецкие захватчики, уже крепко была скована льдом, и только под стеной замка тут и там чернели промоины.
— Вот она, Нарова-крепость, — Савелий Петрович мрачно разглядывал замок. — Как заяли её немцы, так и не вылазят отсюда, уж, почитай, лет двести. Не отдают, едрить их в дышло! Таможню поставили, ишь…
— Много берут? — Первей тоже разглядывал замок. Для пешего штурма — куда как трудно, а вот если поставить на этом берегу пару-тройку хороших бомбард… И с той стороны, напротив ворот. Башня эта похоронит под собой всю крепость, когда рухнет…
— Много… — купец вздохнул. — Не скажу, что догола грабят, но где-то около того.
Первей раздумывал. А, была не была…
«Не делай этого»
«Родная, русские люди должны помогать друг другу, иначе немцы нас совсем заедят»
«Не делай этого!»
Рыцарь уже удобно устроился в санях в «позе лотоса», сосредотачиваясь. Вовремя — к обозу подходил немец-таможенник в сопровождении двух окованных железом верзил.
— Што фесёмм, коспотин купец?
— Да ни хрена не везём, герр рыцарь, — встрял Первей. — Откуда на дикой Руси доброму товару взяться? Весь путний товар нынче у вас, у немцев.
— Я, я, это так, — покачал головой немец, откидывая с возов дерюги и безразличным взглядом скользя по осетровым тушам, бочонкам с мёдом и икрой, восковым брускам… — Сопсем оскутель русский земля!
— Вот, примите, герр рыцарь, наш скромный дар, — Первей протянул таможеннику связку сушёных карасей, неизвестно откуда затесавшихся и валявшихся на дне саней, в сене. — Как говорится, чем богаты, тем и рады. С пивом очень даже хорошо.
Немец пронзительно глянул в глаза рыцаря, и Первей встретил его взгляд, до предела усиливая нажим. Глаза немца остекленели.
— Только это надо очень долго сосать, герр рыцарь.
— Я, я. Рас нато, путем сосать, — согласился таможенник. — Проесшайте…
Возы уже втягивались в лес, оставив за спиной грозящий палец Нарвского замка, когда Первей наконец вздохнул, расслабляясь.
«Родная, отзовись»
Шелестящий бесплотный плач.
«Нет, мой милый. Никогда нам не быть вместе»
Вот те на…
«Почему?»
«Да потому что ты мальчишка. Желторотик, взявшийся за непосильное дело. Ты погибнешь, и я ничего не смогу сделать»
Первей уже и сам клял себя. Действительно, что ему этот купчина? Ну обобрали бы его немцы, подумаешь… Дома на своих, русских мужиках наверстал бы.