– Второй выстрел, – приказал в микрофон командир корабля.
– Есть – второй выстрел! – сразу ответил динамик.
Орудийная башня снова вздрогнула.
Всем показалось, что разрыва не было слишком долго.
Наконец, далеко позади за баржей вырос большой молочный цветок.
– Перелет! – констатировал командир корабля. Теперь к недовольству в его голосе прибавилось и удивление. – Что это у нас с Кондаковым, а, Борис Петрович? – обратился он к старшему помощнику. – Из башни, всегда тютелька в тютельку бил, с первого раза мишени на дно опускал, а тут? С такого смешного расстояния и – два промаха. Электроника что ли барахлит, а?
Старший помощник изобразил на лице гримасу недоумения:
– В порядке была электроника. Два раза программу прогоняли. Сам не пойму, что это с ним!
Ефим оглянулся: профессор едва не уткнулся длинным лисьим носом в пульт изделия «С».
Командир корабля наклонился к микрофону, хотя это было не нужно: чуткий микрофон улавливал его голос с любого расстояния и громко скомандовал:
– Третий выстрел!
– Есть третий выстрел! – ответил динамик.
Всем показалось, что стальной пол под ногами вздрогнул. Орудийная башня на носу, будто подпрыгнула. Ее сизый грибообразный корпус сполз набок. Из открытых смотровых щелей ударили струи темно-бурого дыма.
Находящиеся в рубке оцепенели.
Как выяснилось позже, третий снаряд разорвался прямо в зарядной части орудия. К счастью, никто не пострадал. Согласно измененным по настоянию профессора Вулканова условиям эксперимента, штатного боевого расчета в башне не было. Управление огнем велось дистанционно из центрального отсека, расположенного под бронепалубой.
Акраконов торжествовал. Уж он-то к плачевным результатам эксперимента никакого отношения не имел: он даже отказался подписывать лист согласований.
Однако, как это ни странно, сам профессор Вулканов отнюдь не горевал. Более того, его живые лисьи глаза прямо-таки лучились радостью.
Дело дошло до того, что, не объясняя причину своего хорошего настроения, он вечером притащил в жилой домик бутылку марочного коньяка и кастрюлю люля-кебабов из близлежащего армянского ресторана.
Артур пил коньяк, смотрел на довольного профессора, и на его лице проступало растерянное выражение человека, чувствующего, что его обманывают, но не понимающего, в чем.
Ефим тогда тоже еще не все понимал до конца.
Но о многом уже догадывался.
Когда Артур ушел, они с профессором вышли на балкон подышать сырым морским воздухом.
Невдалеке дрожали огни портовой окраины Новороссийска.
– Профессор, а чему вы, собственно, так радуетесь? – спросил Ефим. – Стрельбы пришлось прервать… Испытания прибора сорвались.
– Как это сорвались? – повернулся к нему, блестя глазами Вулканов. – Напротив, они состоялись. И очень успешно! Я желал , чтобы ни один снаряд не попал в баржу. Мое желание исполнилось! Баржа осталась целой и невредимой. Изделие «С» обеспечило связь с Большим Сознанием и передало Ему мое желание. Большое Сознание выстроило события так, что ни один снаряд в цель по разным причинам не попал! – профессор пожевал тонкими лисьими губами и негромко добавил: – Испытания прибора «С» завершились успехом. Я бы даже рискнул сказать: полным успехом!
– Подождите, профессор! – упрямо возразил Ефим. – Но ведь это может быть простым совпадением! Обычные артиллерийские промахи в первых двух случаях, и бракованный снаряд в третьем! Причины того, что баржа осталась целой – вполне обычны. Для объяснения случившегося не требуется вмешательства какого-то Сознания Вселенной!
– В том-то и дело! – поднял палец Вулканов. – В том-то и дело, что Вселенная управляет событиями через обычные физические законы. В данном случае, скажем, законы баллистики и поведения взрывчатых смесей. И никак иначе! Чудес не бывает! Зря вы их от нее ждете! Никакой мистики! Одна скучная реальность!
27. В кафе «Наука»
Майор шел по поселку, погруженный в размышления.
Фиолетовый воздух густел. Вздымающийся над поселком силуэт водонапорной башни стал угольно-черным. На востоке еще неярко, бледной манной крупой высыпали первые звезды.
К дому профессора можно было попасть двумя путями. Мимикьянов почему-то выбрал длинный. И, как вскоре оказалось, поступил правильно.
Проходя мимо кафе «Наука», он заглянул в его ярко освещенное окно. И сразу увидел: за ближним к стеклу столиком сидела Эмма Панеш. А рядом с ней – человек, представившийся некоторое время назад, как полковник Тубальцев.
«Интересно! – сказал себе майор. – Очень интересно!»
Он не стал заходить в кафе в дверь с улицы, а сначала поднялся на веранду и проник в кафе через нее. Выгода этого входа состояла в том, что рядом с ним высилась решетчатая перегородка, покрытая вьющейся зеленью. За ней можно было оставаться невидимым для остальных посетителей «Науки».
Войдя в кафе, майор, кошкой проскользнул за перегородку. Ни Эмма, ни Тубальцев его не заметили. К счастью для майора, стоящий за перегородкой столик оказался пуст. Ефим тихо опустился на стул и посмотрел на зал сквозь решетку.
Интересующие его лица сидели совсем недалеко.
По иронии судьбы, за тем же столиком полгода назад закончился роман между ним и театральной критикессой.
В тот день они созвонились в обед и договорились встретиться здесь, в кафе «Наука», в восемь вечера.
Ефим пришел в кафе минут на десять раньше, но Эмма уже сидела за столиком.
Когда он попытался поцеловать ее в щеку, она демонстративно уклонилась.
– Я тебя уже час, как жду! – недовольным тоном произнесла она.
– Мы же договорились в семь. Сейчас без пяти! – начал оправдываться Ефим.
Эмма ничего не ответила и мрачно присосалась к соломинке, опущенной в высокий бокал с коктейлем.
– Что случилось, Эмма? – спросил майор.
Идя на свидание, он рассчитывал на приятный вечер, но понял, что ошибся. Причем, Эмма вела себя так, будто он был в чем-то перед ней виноват.
Она продолжала тянуть коктейль, словно не слышала вопроса. Наконец, не глядя на него, она раздраженным голосом сказала:
– Этот кретин, наш главный редактор, сказал, что я написала не театральную рецензию, а собрала бабские сплетни! Вот, что случилось!
Ефим попытался ее утешить:
– Ну и ладно! Чего ты так расстроилась? Такой вот ваш главный редактор грубый человек! Ты же не сегодня его узнала? Что он первый раз такое говорит? Забудь про свою работу! Все наладится! Давай, я закажу тебе коньячку!
– Да отстань ты со своим коньячком! Видишь, я не в себе! А ему – все шутки! – зло произнесла критикесса.
Мимикьянов почувствовал себя без вины виноватым.
Он сидел, не зная, что сказать. И поймал себя на мысли: он вообще боится говорить. Вдруг его слова снова вызовут беспричинный взрыв раздражения. День у него тоже выдался не из удачных. Он поругался с Гошей по поводу отчета в Москву, и сил для нервных поединков у него не было.
«Ну, вот так! – сказал он себе. – Вот и хозяйка у бродячей собаки появилась! Улыбнется, – виляй от радости хвостом. Прикрикнет, – сиди, хвост поджавши. Хорошую ты жизнь себе выбрал, парень!»
– Давай прогуляемся! На улице – теплынь! Весной пахнет! – осторожно предложил он.
– Ты помолчать можешь, а? – не глядя на него, отозвалась Эмма, прижимая ладони к вискам.
Ефим посидел, потом поднялся и нарочито спокойно сказал:
– Ну, дело хозяйское! Наше дело предложить. Ваше дело – рассмотреть. А я так – прогуляюсь. Не нравится что-то мне здесь сегодня. Неуютно как-то…
Он направился к выходу, смотря только перед собой. Открывая входную дверь, он все-таки оглянулся.
На лице Эммы проступало удивление.
«Действительно, – подумал тогда Ефим, – собака посмела быть недовольной! Какая наглость с ее стороны!»
Этой встречей в кафе «Наука» их роман и закончился. Хотя остывал он уже давно.
Потом они несколько раз сталкивались в поселке, перебрасывались какими-то словами, но отношения распались. Общая нервная система разделилась на самостоятельные замкнутые контуры. Ничего их больше не связывало. Ничего. Разве, воспоминания? Но воспоминания, это, все-таки, не жизнь. Это – всегда прошлое, которое уже высохло.
Перед Эммой и Борисом Тубальцевым стояли высокие бокалы с воинственно торчащими пластмассовыми соломинками и низкие вазочки с шариками мороженого.
Один из охранников Тубальцева стоял у барной стойки и тихо беседовал с высокогрудой барменшей Ксенией. Второй смирно сидел в углу за вазочкой с мороженым.
Ефим прислушался. И сразу различил слова, произносимые знакомыми голосами.
– Поймите, Эмма, это – очень важно! – говорил Борис Игоревич.
Видимо, для убедительности, он положил свою руку на женскую ладошку.
– Я понимаю! – ответила глазастая белка и высвободила ладонь.
Сделала она это очень осторожно, вкладывая в жест двойной смысл. С одной стороны, безмолвно произнесла ее рука, я не из тех женщин, кто только и ждет, чтобы мужчина к ним прикоснулся, но, в тоже время, должна признаться, лично ваше прикосновение мне приятно.
– Ну, вот и отлично! – энергично произнес Тубальцев и присосался к пластмассовой трубочке.
«А, ведь Эмма вполне может быть агентурным внедрением главка в поселке… – сказал себя майор. – Вполне она для этого подходит… Вполне! Не замужем. Детей нет. Амбиций не меряно. Журналистка. Москвичи вообще в качестве информаторов любят иметь журналистов, а, особенно, естественно, журналисток… Да, это, и правильно. Журналист – по профессии человек с острым глазом, умеющий наблюдать. Он обладает и, хотя бы, зачатками аналитического мышления. Профессия дает предлог для того, чтобы совать свой нос куда угодно, не возбуждая подозрений. А молодая женщина к тому же приятна любому обществу, и подсознательно всегда вызывает меньше подозрений, чем мужчина… Что же может быть, лучше для роли информатора? Так что, очень возможно, как раз по сигналу критикессы москвичи сюда и прилетели… А чего она мне голову каким-то Золотым числом морочила? Или это ей, действительно, Ювеналов какую-то ерунду ей наплел?..»