Еще в январе одна тысяча девятьсот девяносто первого года, воровато оглянувшись, катя наклонилась в мою сторону и злобно прошипела, что она костями ляжет, но человек, что оставил ее и ее будущего ребенка без отца и мужа, сядет в тюрьму очень надолго. В настоящее время в деле уже два полных тома, и скоро, наверное, будет заведен еще и третий том. Катя, с упорством, достойного лучшего применения, носит в кабинеты сменяющим друг друга следователям кипы бумаг, справок и заключений о состоянии здоровья и не рожденного еще малыша и, судя по этим бумагам, жить Кате остается все меньше, а ребенок, чья жизнедеятельность внушала опасения буквально у всех докторов, о чем они и писали в своих бумагах. Борясь за жизнь ребенка, Катя проходила все исследования и все анализы, о некоторых их них я и через двадцать лет ничего не слышал. Очевидно, что список медицинских процедур брался бедной женщиной из «Большого советского медицинского справочника», путем перелистывания всех страниц, от «А», до «Я».
За прошедшие месяцы руководство неоднократно предлагало мне написать рапорт на увольнение, соблазняя меня какими-то неведомыми благами, если я пойду под суд не как милиционер, а как гражданский человек. Со своими предложениями они мне так умудрились надоесть, что я на эту тему больше с ними вообще не разговаривал, молча вставал и уходил.
Скрипнула дверь кабинета.
— Громов, Беляева, заходите! — из глубины присутственного места донесся приятный женский голос.
Глава восемнадцатаяПетля затягивается
— Все пришли? — следователь прокуратуры, молодая деваха в сереньком деловом костюме даже не подняла голову от разложенных на столе бумаг, когда Беляева, а за ней я, вошли в кабинет: — Присаживайтесь.
Я опустился на дальний стул у окна, а Беляева, с протяжным стоном, одной рукой придерживаясь за стол, а другой поддерживая округлый живот, тяжело плюхнулась на стул у стола следователя.
— Что с вами? Вам плохо? — следователь сочувственно посмотрела на беременную.
— Да, очень плохо. Каждый день постоянные боли, сплю пару часов в сутки всего. Боюсь, не доношу ребеночка.
— Так может быть «скорую» вызвать?
— Да, нет, спасибо, я уже привыкла. Только за ребенка очень волнуюсь. Он еще не родился, а уже такие проблемы со здоровьем. И, наверное, родиться инвалидом. Если бы такие уроды — обвиняющий перст Беляевой с ярким маникюром уперся в меня: — в милиции не работали, то все бы у меня и ребенка было хорошо.
— Тогда, раз вам так плохо, давайте не будем терять время. — Следователь открыла потертую и, исчерченную кучей значков и номеров, картонную папку: — Но эти формальности в любом случае надо выполнить. Давайте начнем. Я, старший следователь Дорожной районной прокуратуры Города юрист первого класса Клейменова Светлана Григорьевна уведомляю вас, что что постановление о прекращении производства по уголовному делу номер… по признакам преступления, предусмотренного частью второй статьи сто семьдесят один уголовного кодекса РСФСР, вынесенное следователем Дорожной прокуратуры юристом второго класса Степаненко, отменено постановлением прокурора Города. Производство по указанному уголовному делу возобновлено, ведение дальнейшего расследования возложено на меня. Пожалуйста, вот здесь оба распишитесь, что с данными постановлениями ознакомлены.
— Ну наконец то! — Беляева придвинула к себе бланки и начала ставить подписи там, куда ложился изящный пальчик следователя: — Может быть хоть в этот раз прокуратура прекратит прикрывать этого мерзавца.
— Не волнуйтесь, Катерина Семеновна, мне даны самые строгие указания довести дело до логического завершения, и я это обязательно сделаю. Все, Катерина Семеновна, на этом вы свободны, постараюсь вас лишний раз не беспокоить. Всего вам хорошего.
— Да вы уж беспокойте, ничего страшного, лишь бы только дело до суда довести. А то, страшно подумать, три раза дело незаконно прекращали. Я конечно свечку не держала, но ваши коллеги дело прекращали по самым надуманным предлогам.
— Катерина Семеновна, давайте моих коллег обсуждать при нем не будем! — построжела голосом следователь.
Да, конечно, вы абсолютно правы. Мне вот сказали, чтобы в дело приложить материалы о состоянии здоровья меня и ребеночка! — Катя взгромоздила на стол следователя больную кожаную сумку и стала доставать оттуда бумаги:
— Вот справка из больницы, что у меня гипертонус, а вот заключение, что у плода неритмичное сердцебиение.
— Да, да, конечно, обязательно приобщу. — следователь уткнулась в медицинские документы: — А тут не написано, какой у вас срок?
— Двадцатая неделя.
— То есть вы на пятом месяце?
— Ну да, у нас пятый месяц жизни.
— И произошло все четыре месяца назад?
— Ну я точно не помню уже, ну где-то так. — Катерина погладила себя по животу.
— Я просто для себя хочу понять…Вы утверждаете, что признаки беременности у вас уже были видны?
— Светлана Григорьевна, не ведите себя так, как ваши коллеги! — голос беременной женщины задрожал: — У нас в семье сразу признаки беременности проявляются, можете об этом мою маму спросить. Меня каждый следователь об этом спрашивал неоднократно, и вы туда же.
— Извините, наверное, я не совсем внимательно дело прочитала, тем более мне его вчера вечером передали. — следователь явно смутилась: — Я просто по себе сужу, у меня живот только на шестом месяце полез. Ну, наверное, вы правы, у каждого свои особенности. Еще раз извините, не смею вас больше задерживать, Катерина Семеновна, всего вам хорошего. А вас Громов я попрошу задержаться, у меня серьезные вопросы по вашей биографии.
— У него еще и биография не в порядке, куда только КГБ смотрит. Наберут в органы по объявлению, а потом народ от репрессий страдает — громко фыркнула потерпевшая и быстрым шагом вышла из кабинета.
Следователь, неожиданно для меня, на цыпочках, подскочила к закрывшейся, и высунула голову в коридор. Когда в тишине прокуратуры громко хлопнула выходящая на улицу дверь, женщина плотно прикрыла свою и вернулась за стол.
— Сучка! Гипертонус у нее. Я три месяца с гипертонусом ходила и ничего. А ты, Громов, не улыбайся, я ничего смешного в твоей ситуации не вижу. Ее кто-то грамотный консультирует, это раз. А, во-вторых, у нее в городской прокуратуре есть рука, и больше дело прекратить по реабилитирующим тебя основаниям нам не дадут. Прокурору это ясно позавчера в городской сказали. Поэтому, я не знаю, что делать. Может денег ей дать?
— Ходили к ней, Светлана Григорьевна, насчет денег узнать. Она однозначно сказала, что нет.
— Ты ходил?
— Нет конечно. За меня ходили, но она даже разговаривать не стала.
— Ну понятно. Тогда плохи твои дела. Я не знаю, кто на тебя зуб имеет, но если у них выход на суд есть, то сам понимаешь, последствия могут быть самые печальные.
— Можно мне дело еще раз почитать?
— Можно, имеешь право.
Я быстро пролистывал тонкие листы, вшитых в картонные папки. Содержание большинства из мелькающих перед моими глазами документов я помнил практически дословно.
— Я почему здесь нет фотографий?
— Каких фотографий?
— Я еще первого следователя просил направить к нам запрос. Ее, потерпевшую, когда утром в отдел доставили, ее в дежурной части фотографировали на уровне ростовой линейки, как положено. В фас и в профиль. А фотографий ее здесь нет.
— Ну-ка, ну-ка. — юрист первого класса отобрала у меня папки уголовного дела, и сама уткнулась в опись дела: — Ну, да. Вот, запрос на истребование фотографий я вижу, а ответа нет. Я поняла, разберусь с этим вопросом. Ну и ты не расслабляйся, решай вопрос с прекращением дела, от нас особой помощи не жди, у нас руки связаны.
— Я понял вас, Светлана Григорьевна, спасибо за совет. Могу идти?
— Можешь. — следователь уткнулась в какую-то бумажке в середине первой папки: — Если что решишь, то сразу звони. Телефон я тебе вот, на бумажке написала. Я тебя вызову примерно через неделю, и мы должны в этот день что-то решит. Больше времени мне не дали. Давай, иди.
На службу идти не хотелось — похоже руководство меня уже вычеркнуло меня из «списка живых», и только отсутствие подписи под рапортом об увольнении, что от моего имени составил отдел кадров, мешает ему забыть проблемного сотрудника как страшный сон.
Я вышел из районной прокуратуры и остановившись на крыльце, завертел готовой. Можно было пойти в сторону станции метро «сердце Города» и ехать к родителям с пересадками, но удобнее, или пройти пешком через Тихий центр и быстро доехать через Новый мост, но автобуса можно было прождать не менее часа, а потом давиться в переполненной металлической «консервной банке». Солнце уже хорошо грело, но консервативные сибиряки — гости и жители Города, осторожно снимали с себя теплую одежду, и в автобусе меня сто процентов зажмут горячие, потные тела сограждан. Но сегодняшняя встреча с «терпилой» меня взбесила и мне хотелось быстрее сесть в машину и забрать у родителей пса, поэтому я пошел в сторону автобусной остановки.
Минут через пять, проходя через сквер у будущей Водной академии, я увидел небольшую толпу что-то громко обсуждающих граждан. Любопытство сгубило кошку, и меня тоже — я двинулся к людям, но не доходя десяток шагов, разглядел, что центром народного бурления является мой личный враг. На скамейке, с видом умирающего лебедя, сидела и размазывала слезы по опухшему, с черными потеками туши, лицу Катерина Семеновна Беляева. Я остановился, попытался развернуться и дать стрекача, но Катька уже подняла глаза и что-то крикнула, показывая на меня. Два десятка недобрых глаз уставились в мою сторону. Не ожидая ничего хорошего от попыток выяснить, что случилось, я повернулся и пошел прочь.
— Гражданин! Гражданин, я к вам обращаюсь, остановитесь. — не успел я сделать десяток шагов, как услышал за спиной чей-то требовательный голос.
Считая, что требовать здесь и сейчас от меня никто ничего не вправе, я энергичным, быстрым шагом, продолжил свой путь.