— Я не говорю о принятии лекарств, — отвечает Айзек. — Ты должна поговорить о том, что произошло. Психотерапевт — это совсем другое.
— Мне не нужен мозгоправ, — произнесла я. — Я в порядке. Справляюсь. — Идея консультирования ужасала меня; все ваши сокровенные мысли выставлялись в стеклянный ящик, чтобы быть исследованными кем-то, кто потратил годы на изучение как правильно судить мысли. Разве можно считать это нормальным? Есть что-то извращённое в процессе и в людях, которые решили выбрать эту профессию. Как мужчина, решивший стать гинекологом. Какой тебе от этого прок, урод?
Айзек наклонился вперёд, пока не оказался чересчур близко к моему лицу, и я видела радужки его глаз, чисто серые, без каких-либо пятен или цветовых вариаций.
— У тебя посттравматический синдром. К тому же, у тебя диагностировали рак молочной железы. Ты. Не. В порядке, — он оттолкнулся от стола и встал. Я открыла было рот, чтобы отрицать, но лишь вздохнула, наблюдая, как его белый халат исчезает за дверью кафетерия.
Он был не прав.
Мои глаза нашли шрам, оставшийся с той ночи, когда я порезала себя. Он всё ещё розовый, кожа вокруг него плотная и блестящая. Айзек ничего не сказал, когда нашёл меня истекающей кровью, не спросил, как и почему. Просто исправил это. Я встала и отправилась за ним. Если кто-то будет копаться в моей груди с помощью скальпеля, я бы предпочла, чтобы это был человек, который появился и всё исправил.
Когда я нашла его, Айзек стоял у главного входа в больницу, руки в карманах. Он подождал, пока я не подойду к нему, и мы, молча, пошли к машине. Мы были достаточно далеко друг от друга, чтобы не соприкасаться, но достаточно близко, чтобы было ясно, что мы вместе. Я осторожно скользнула на переднее сиденье, сложила руки на коленях и уставилась в окно, пока машина не очутилась на моей подъездной дорожке. Я собиралась выйти — на полпути между автомобилем и дорожкой — когда доктор опустил руку мне на плечо. Мои брови сошлись вместе. Я почти чувствовала, как они соприкасаются. Я знала, чего он хотел. Чтобы я пообещала, что увижусь с психотерапевтом.
— Хорошо. — Я оказалась вне его досягаемости и пошла к дому. Вставила ключ в замок, но руки дрожали так сильно, что я не могла повернуть его. Айзек подошёл ко мне сзади и положил свою руку на мою. Его кожа показалась мне тёплой, будто он просидел на солнце весь день. Слегка зачарованная, я наблюдала, как он использовал обе наши руки, чтобы повернуть ключ. Когда дверь распахнулась, я застыла на месте, спиной к нему.
— Сегодня вечером я собираюсь домой, — произнёс он. Айзек был так близко, я чувствовала, как его дыхание колышет кончики моих волос. — Ты будешь в порядке?
Я кивнула.
— Позвони мне, если я тебе понадоблюсь.
Я снова кивнула.
Поднявшись по лестнице к себе в спальню, я забралась в постель в одежде. Я так устала. Мне хотелось спать, и я всё ещё могла ощущать его руку на своей руке. Может быть, сегодня снов не будет.
Следующим утром пошёл снег. Внезапный февральский снег покрыл деревья и крыши в моём районе кремовой глазурью. Я бродила из комнаты в комнату, останавливалась у окон и рассматривала открывающиеся из них виды. Около полудня я устала смотреть в окна, почувствовала медленный приступ головной боли, начинающийся у висков, и уговорила себя выйти на улицу. Это будет полезно для тебя. Тебе необходим свежий воздух. У дневного света нет зубов. Мне хотелось прикоснуться к снегу, подержать его в руке, пока он не начнёт её обжигать. Может быть, он мог бы очистить меня от последних месяцев.
Я прошла мимо куртки, висевшей на вешалке, и распахнула входную дверь. Холодный воздух ударил по ногам и залез под мою футболку. Футболка — это всё, во что я была одета. Ни свитеров, ни колготок под трениками. Тонкая бежевая футболка висела вокруг меня, как облинявшая кожа. Я босиком ступила на снег. Когда я сделала несколько шагов вперёд, из-под ног раздался звук, напоминающий мягкий вздох. Мой отец сошёл бы с ума, если бы увидел меня. Кричал бы на меня, требуя, чтобы я надела тапочки даже тогда, когда зимой я ходила по кухонном полу босиком. Заметила свежие следы шин, которые покрывали одну сторону моей подъездной дорожки в форме подковы до того места, где обычно парковался Айзек. Может, это был почтальон. Я оглянулась через плечо, чтобы посмотреть, не стоит ли посылка у меня на пороге. Там не было ничего. Это был Айзек.
Он был здесь. Зачем?
Я подошла к середине проезжей части и зачерпнула снег, сжимая его в ладони и осматриваясь вокруг. И вот тогда я кое-что заметила. Лобовое стекло моей машины было очищено от снега. Машины, которую я никогда не ставила в гараж, хотя сейчас стоило бы. Что-то было под щёткой стеклоочистителя. Я несла горсть снега до машины и остановилась лишь тогда, когда оказалась у двери со стороны водителя. Любой желающий мог проехать мимо моего дома и увидеть полураздетую женщину со снежком в руке, рассматривающую заснеженный «Вольво». Под дворником был коричневый конверт. Я выпустила из ладони снежок, и он приземлился жёстким комком мне на ногу. Конверт был тонкий, завёрнутый в продуктовый бумажный мешок. Я повертела его в руках. Он написал что-то на нём синим шрифтом. Буквы разбежались по бумаге неряшливыми беззаботными линиями. Каракули врача, которые вы можете встретить на медицинской карте или рецепте. Я прищурилась, рассеянно слизывая капли снега с руки.
«Слова». Вот что он написал.
Я несла конверт внутрь, вертя его в руке. На одной стороне картона была прорезь. Я сунула палец внутрь и вытащила диск. Он был чёрный. Обычный диск, на который Айзек что-то записал.
Заинтересовавшись, я вставила диск в стерео систему и нажала на «плэй» большим пальцем ноги, а сама растянулась на полу.
Музыка. Я закрыл глаза.
Тяжёлые ударники, слова женщины... её голос беспокоил меня. Эмоциональный, с каждым словом переходящий от тёплого воркования к более жёсткому тембру. Мне это не понравилось. Слишком неустойчивый, непредсказуемый голос. Биполярный, я бы сказала. Я встала, чтобы выключить его. Если это была попытка Айзека приобщить меня к своей музыке, ему стоило попробовать что-то менее...
Слова. Они вдруг захватили меня и удерживали, качали в воздухе; я могла пинаться и извиваться, но была не в состоянии спрятаться от них. Я слушала, глядя на огонь, а затем слушала с закрытыми глазами. Когда диск закончился, я включила его и снова слушала то, что он пытался донести.
Вытащив диск из проигрывателя, я засунула его обратно в конверт. Мои руки дрожали. Я пошла на кухню и затолкала его вглубь своего ящика, отведённого для всякой ерунды, под каталог «Нюман Маркус» (Прим. ред.: американский элитный универмаг, в котором представлены бренды премиум-класса) и кучи квитанций, перевязанных резинкой. Я была взволнована. Мои руки не могли прекратить двигаться: я пропускала сквозь пальцы пряди волос, залезала в карманы, теребила нижнюю губу. Мне нужно очиститься, для чего я отправилась к себе в кабинет, чтобы впитать бесцветное одиночество. Я лежала на полу и смотрела в потолок. Обычно белый очищал меня и успокаивал, но сегодня слова песни нашли меня. «Я напишу!» — подумала я, встала и двинулась к своему столу. Но, даже когда пустой документ Word предстал передо мной — чистый и белый, я не смогла выплеснуть на него какие-либо мысли. Я сидела за столом и смотрела на курсор. Он казался нетерпеливым, моргая и ожидая, когда я найду слова. Единственные слова, что я слышала, были слова из песни, которую Айзек Астерхольдер оставил на лобовом стекле. Они вторглись в моё белое пространство мышления, пока я не захлопнула свой компьютер и не спустилась вниз по лестнице к ящику. Выкопала картонный конверт оттуда, куда его затолкала, и выбросила в мусорную корзину.
Мне необходимо отвлечься. Осмотревшись кругом, первое, что я увидела — холодильник. Сделала бутерброд с хлебом и холодными закусками, которыми Айзек продолжал заполнять мой отдел для овощей, и съела его, сидя по-турецки на кухонном столе. Вместе со всей его ерундой в стиле «спасти землю с помощью гибридов и переработки» он был фанатиком газировки. В моём холодильнике были пять видов пожирающих желудок и кишащих сахаром содовых. Я схватила красную банку и забралась на стол. Выпила её всю, наблюдая, как падает снег. Затем я выкопала диск из мусора. И слушала его десять раз... двадцать? Я потеряла счёт.
Когда Айзек вошёл через дверь, где-то после восьми, я сидела, завернувшись в одеяло перед огнем, обхватив руками колени. Мои босые ноги пританцовывали в такт музыке. Он остановился как вкопанный и смотрел на меня. Я не хотела смотреть на него, поэтому просто продолжала пялиться на огонь. Доктор прошёл на кухню. Я слышала, как мужчина убирал остатки беспорядка от приготовления бутерброда. Через некоторое время он вернулся с двумя чашками и передал мне одну. Кофе.
— Ты ела сегодня. — Он сел на пол и прислонился спиной к дивану. Айзек мог бы сесть на диван, но сел на пол со мной. Со мной.
Я пожала плечами.
— Да.
Айзек продолжал смотреть на меня, и я съёжилась под пристальным взглядом его серебристых глаз. Затем до меня дошло, что он сказал. Я не готовила себе с тех пор, как всё случилось. Я бы умерла с голоду, если бы не Айзек. Приготовление бутерброда – первый раз, когда я приняла меры, чтобы выжить. Значение слова казалось как тёмным, так и светлым.
Мы сидели в тишине и пили наш кофе, прислушиваясь к словам, которые он мне оставил.
— Кто это? — мягко спросила я. Смиренно. — Кто поёт?
— Её зовут Флоренс Уэлч (Прим. ред.: английская исполнительница, неизменная солистка группы «Florence and the Machine»).
— А название песни? — я украдкой взглянула на его лицо. Он слегка кивнул, поощряя меня продолжить расспросы.
— «Landscape».
На языке у меня вертелась целая тысяча слов, но я крепко держала их в горле. Я не очень хороша в разговорах. Но хороша в письменной форме. Я играла с углом одеяла.