Это моя вина. Айзек не должен быть здесь. Я разрушила его жизнь. Я никогда не читала книгу Ника. Только те несколько глав, которые Айзек читал мне, сидя на краю моей больничной койки. Я не хотела знать, как закончилась история. Вот почему избегала её. Но теперь я это сделаю. У меня появилось желание узнать, как Ник закончил нашу историю. То, что он должен был рассказать о том, как всё между нами закончилось. Это была его история, которая заставила меня написать ответ, и затем застрять посреди грёбаного Южного полюса. С моим врачом. Который не должен быть здесь.
Я готовлю ужин. Трудно сосредоточиться на чём-либо, кроме дара, который оставил для меня Смотритель Зоопарка, но боль за Айзека перевешивает мою одержимость. Я открываю три банки овощей и отвариваю макароны в форме бабочек. Смешиваю всё вместе, добавив немного консервированного куриного бульона. И несу тарелки в гостиную. Мы не можем больше есть за столом, поэтому едим здесь. Я зову Айзека. Он спускается через минуту, но только толкает пищу по тарелке, накалывает овощи друг на друга зубцами вилки. Это то, что он чувствовал, когда смотрел, как я ускользаю в темноту? Хочу открыть ему рот и засунуть еду в горло. Заставить его жить. «Ешь, Айзек», — мысленно умоляю я. Но он этого не делает.
Я оставляю его тарелку с едой, положив её в холодильник, который не очень хорошо работает, так как Айзек снял резиновый уплотнитель, чтобы сделать педаль для своих барабанов.
Ковыляю до карусельной комнаты, используя новый костыль. В комнате пахнет затхлостью и ощущается слабый сладкий запах мочи. Пристально смотрю на чёрную лошадь. Ту, что разделяет со мной пронзённое сердце. Сегодня она выглядит злее. Я наклоняюсь к ней, положив голову ей на шею. Слегка касаюсь гривы. Моя рука тянется к стреле. Я сжимаю её в кулак, желая вырвать и положить конец нашим страданиям. Но больше желая избавить от них Айзека.
Мои веки дрожат, пока мозг распутывает головоломку. Почему я решила, что Смотритель Зоопарка мужчина? Совсем не обязательно. Издательство провело исследование моих читателей и, в основном, это женщины от тридцати до сорока лет. У меня есть читатели-мужчины. Я получаю от них электронные письма, но, чтобы зайти так далеко... я должна представить женщину. Но я этого не делаю. Я вижу мужчину. В любом случае, я в его голове. Он просто персонаж, кто-то, кого я не вижу, но знаю, как работает его ум, когда он играет со мной в игры. И чем дольше я здесь, тем больше его образ принимает форму. Это моя работа; то, что я делаю хорошо. Если я смогу понять его сюжет, то смогу перехитрить. Вызволить отсюда Айзека. Он должен увидеть своего ребёнка.
Возвращаюсь к книгам. Осматриваю каждую из них. Моя рука чуть задерживается над книгой «Запутавшаяся», прежде чем останавливается на стопке с безымянной. Начну прямо с неё.
Я читаю книгу. Без пронумерованных страниц я вынуждена читать вперемешку. Это как упасть спиной в сугроб, не зная как глубоко погрузишься. Моя жизнь всегда была заполнена порядком, пока меня не взяли и не поместили в это место, чтобы гнить. Это место хаос, и чтение без нумерации тоже хаос. Ненавижу это, и всё же слишком порабощена словами, чтобы отказаться.
Книга о девушке по имени Офелия. На первой странице, которую я прочла, и которая, в принципе, могла быть пятой или пятисотой, Офелия была вынуждена отдать своего недоношенного ребёнка на усыновление. Не из-за родителей, как в большинстве таких историй, а из-за деспотичного мужа шизофреника. Её муж — музыкант, который пишет то, что некие голоса говорят ему писать. Так что, когда голоса сказали ему избавиться от пяти фунтовой девочки, он принудил Офелию, угрожая жизни её и ребенка.
На следующей странице я нашла девушку двенадцатилетней девочкой. Она обедает со своими родителями. Всё выглядит как нормальная семейная трапеза, но внутренний диалог Офелии пронизан элементами, которые предвещают, что девушка довольно странная и мыслит довольно странно. Она злится на само существование своих родителей, и на то, что их роль в жизни общества так проста. Сравнивает их с пюре, затем продолжает говорить об их неудачных попытках заменить её другим ребенком. «У моей матери было четыре выкидыша. Я воспринимаю это как попытку Бога сказать им, что они не должны испоганить ещё больше детей».
Я съеживаюсь на этой части, желая узнать больше о сломанной матке Кэрол Блит, но моя страница подходит к концу, и я вынуждена выбирать новую. И так в течение нескольких часов. Я собираю всплески информации об Офелии, которая кажется почти антигероиней. Офелия самовлюбленная; у Офелии комплекс превосходства; Офелия ни на чём подолгу не задерживается, ей становится скучно. Офелия выходит замуж за человека, который является противоположностью скуки, и дорого платит за это. В конце концов, она оставляет его и выходит за другого, но потом бросает и его. Я нахожу страницу, где она говорит о фарфоровой кукле, которую должна была оставить после развода со своим вторым мужем. Девушка оплакивает потерю куклы самым причудливым образом. Я собираю эти детали, пока мой мозг не начинает болеть. Пытаюсь разобраться во всём этом, привести в порядок, и тогда натыкаюсь на последнюю страницу. Она самосовершенствуется на последней странице книги. Когда я дохожу до последней строки, мои глаза вылезают из орбит.
«Ты будешь чувствовать меня каждый раз, падая назад».
Меня рвёт.
Айзек находит меня лежащей на спине, на полу. Он стоит надо мной, ноги по обе стороны от моего тела, и поднимает меня. Его глаза на миг исследуют лужу рвоты рядом со мной, прежде чем он дотрагивается ладонью до моего лба. Когда мужчина убеждается, что тот прохладный, то спрашивает:
— Что ты читаешь?
Я отворачиваю лицо прочь.
— Книга Ника?
Качаю головой.
Он смотрит на груду, которая ближе всего к тому месту, где я лежу.
— Ты знаешь, кто это написал?
Не могу смотреть на него, поэтому закрываю глаза и киваю.
— Моя мать, — отвечаю ему. Я слышу, как у него перехватывает дыхание.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
Я ковыляю на кухню. Мне нужна вода, чтобы сполоснуть рот. Айзек следует за мной.
— Как я могу быть уверен, что это сделала не ты? — он делает угрожающий шаг ко мне. Я спотыкаюсь о мешок риса. Тот падает. Я с ужасом наблюдаю, как зерно рассыпается по полу, собираясь вокруг моей голой ступни.
— Я привезла тебя сюда? Ты думаешь, что я притащила нас сюда, чтобы помереть от голода и от холода? Зачем?
— Как же удобно, что ты была той, кто освободил меня. Почему ты не была связана с заткнутым ртом?
— Прислушайся к себе, — отвечаю я. — Я не та, кто это сделал!
— Откуда мне знать? Откуда? — его слова остры, но он проговаривает их медленно.
Я переставляю ноги, и рис заполняет пространство между моими пальцами.
Мой подбородок дрожит. Я чувствую, что дрожит и нижняя губа. Зажимаю её между зубов.
— Думаю, тебе придётся доверять мне.
Он указывает на гостиную, где ящик и книги лежат в стопках.
— Твоя книга, книга Ника, и теперь книга твоей матери? Почему?
— Не знаю. Я даже не знала, что моя мать написала книгу. Я не видела её с тех пор как была ребёнком!
— Ты знаешь, кто это сделал, — говорит он. — В глубине души ты знаешь.
Я качаю головой. Как он может даже предполагать такое? Я искала ответы, подвергая обсессии свой мозг.
Айзек отступает, закрыв глаза ладонями. Его спина ударяется о стену, и он сгибается пополам, положив руки на колени. Похоже, мужчина не может дышать. Я протягиваю руку к нему, но затем опускаю её болтаться вдоль тела. Это неважно. Чтобы я не сказала, оно не изменит того, что я оторвала его от жены и ребёнка. Я причина одержимости этого психа.
Три недели спустя, Айзек снимает мой гипс. Он использует кухонный нож, чтобы разрезать его. Это тот же нож, который он носит с собой с нашего первого дня здесь. С широко открытыми глазами и тяжело дыша, мы следим, как пластиковый гипс отпадет. Что мы увидим? Насколько ещё я буду сломлена? В конце концов, видим только волосатую, тощую ногу, которая выглядит немного странно. Это напоминает мне о крови в чашке, свитер в ванной, камень во рту. Это просто визуально странно, и я не могу сказать, почему.
Я до сих пор должна использовать костыль, но мне нравится чувство свободы после того, как все эти недели я лежала в постели. Айзек так и не разговаривает со мной. Но солнце вернулось. Оно снова взошло. Мы прекратили использовать электричество, чтобы сохранить топливо в генераторе. Я прочитала всю «Запутавшуюся», но, на удивление, мне не было так больно, как от безымянной книги матери. Я увидела Ника немного по-другому, менее лощённого. Это лучшая работа Ниссли, но я не впечатлена его любовной запиской.
Айзек переносит оставшуюся часть продуктов из колодца под столом наверх. Он заполняет шкафы, холодильник и кладовую. «Так нам не придётся больше спускаться туда», — говорит он мне. У него уходит на это весь день. Затем мужчина возвращает стол на место. Когда доктор идёт в свою комнату, я спускаюсь из карусельной комнаты и прокрадываюсь на кухню. Я до сих пор в лёгкой одежде и мои ноги холодные. Чувствую себя голой без гипса. Прижимаюсь задней частью ног к краю стола и запрыгиваю на него. Отодвигаюсь назад, пока не сижу, со свешанными с края ногами. Мои ноги бегуньи выглядят веретенообразными и слабыми. Шрам бежит, как шов, поперёк моей голени. Я провожу по нему кончиком пальца. Начинаю выглядеть как сшитая кукла Эмо. Не хватает только пуговиц вместо глаз. Тянусь вверх, скользя рукой в отверстие в верхней части моего халата, дотрагиваясь пальцами до кожи на груди. И здесь шрамы. Уродливые. Я привыкла к тому, что изуродована. Кажется, что часть меня изъята, съедена болезнью, отрублена, раскроена на две части.
Интересно, когда уже моё тело устанет от этого и просто сдастся.
Я никогда не смогу бегать, как раньше. Я прихрамываю. И не сказала Айзеку, что моя нога постоянно ноет. Мне это нравится.