На кухне темно. Я не включаю свет, чтобы Айзек не знал, что я здесь. Если он пытается избегать меня, я помогу ему. Но когда поднимаю взгляд, то вижу, что он стоит в дверях и наблюдает за мной. Мы смотрим друг на друга в течение долгого времени. Я чувствую беспокойство. Похоже, что у него есть что сказать. Думаю, что Айзек пришёл, чтобы выяснить ещё немного, но потом вижу что-то ещё в его глазах.
Он идёт ко мне. Один... два... три... четыре шага.
Айзек останавливается перед моими коленями. Мои волосы спутаны и непослушны. Я не помню, когда в последний раз прикасалась к ним. Они отрасли, прикрывая место, где раньше была грудь. Теперь они своего рода шаль, покрывающая верхнюю часть тела, так что, даже когда я голая, то не могу себя видеть. Я даже не потрудилась скрыть за ухом свою белую прядь, как делаю обычно при Айзеке. Она свисает перед моими глазами, частично заслоняя мне вид.
Айзек убирает мои волосы через плечо, и я невольно вздрагиваю. Затем он кладёт руки мне на колени. Их тепло жалит. Толкает их в стороны, раздвигая, и делает шаг вперёд, пока не стоит между ними. Он наклоняет голову, и наши рты почти соприкасаются. Почти. Пальцы обеих моих рук растопырены на столе позади меня, удерживая. Я чувствую прорези, которые оставила на столе. Резные фигурки, которые Айзек помог мне сделать. Он не целует меня. Мы никогда не говорили о том поцелуе, который разделили, когда думали, что умираем. Он дышит мне в рот, а его руки поднимаются вверх по моим бёдрам. Его руки как тёплая вода, омывающая мою кожу. Я покрываюсь мурашками. Мой халат задран к верхней части моих бёдер. Когда его ладони оставляют мои ноги, хочется кричать: «Нет! Я хочу ещё тепла», — но он захватывает полы моего халата и, потянув, открывает его, оголяя грудь. Мне холодно. Я цепенею. Айзек дотрагивается до моих шрамов. Моей бесплодной женственности. Замороженная... замороженная... замороженная... и затем я ломаюсь.
Я задыхаюсь и хватаю его за руки, толкая их прочь.
— Что ты делаешь?
Айзек не отвечает. Он поднимает руки к моей шее. Где бы он ни касался меня, я ощущаю тепло. Отклоняю голову назад, и его пальцы обводят мою челюсть.
— То, чего я хочу, — говорит он.
Я поворачиваю голову влево, пытаясь отстраниться от него, но Айзек запускает руку в мои волосы на затылке и покрывает поцелуями шею, пока я не начинаю дрожать. Я в невыгодном положении. Одной рукой стараюсь поддерживать себя, а другой удержать его от себя. В конце концов, моя рука выскальзывает из-под меня, и мы падаем на стол.
Айзек целует меня. Его поцелуй сначала жёсткий, будто он зол, но, когда я прикасаюсь к его лицу, мужчина смягчается. Когда он медленно скользит своими губами по моим, а его язык проникает в мой рот и обратно, я расслабляюсь. Мои ноги отрываются от стола и обхватывают его за талию. Тепло; тепло на внутренней части моих ног, тепло во рту, тепло зажато между моих ног. Айзек наклоняется и тянет мой халат, открывая себе путь. Я поднимаю руки, чтобы освободиться от халата и обнимаю его. Потом он перекатывает меня, так что я оказываюсь сверху. Я сажусь, и он поднимает меня за талию, пока я не соприкасаюсь с его эрекцией. Он здесь и прикасается ко мне. Всё, что нужно сделать — опуститься вниз, и Айзек будет внутри меня. И я хочу, чтобы он был. Потому что мне нужно трогать и быть тронутой.
Но Айзек не спешит. Он продолжает удерживать меня за талию. Думает о своей жене. Я думаю о его жене. Собираюсь сказать ему: «Забудь об этом», когда мужчина резко отпускает хватку на моей талии. Без замешательства, и без предупреждения, я опускаюсь на него. Из меня вырывается стон, громкий. Это стон, я вас уверяю. Одну минуту я была пуста, и в следующую — наполнена. Глубокая, медленная паника. Он не принадлежит мне. Что я делаю? Я пытаюсь подняться с него, но Айзек хватает меня за запястья и разворачивается, прижав к столу. Медленно целует, прикасаясь обеими руками к моему лицу, всё время медленно двигаясь внутри меня.
— Я хочу быть с тобой, — шепчет он мне в рот. — Прекрати.
И я прекращаю. Позволяю ему целовать, и гладить, и трогать, и не борюсь с ним. У нас был секс только один раз; в дождь, на карусели, и я сверху. Теперь всё ощущается не как секс. Это нечто более интимное. Никогда не занималась этим так, как сейчас. Ни с кем. Даже ни с Ником. Никогда не зарывалась пальцами в волосы мужчины и самозабвенно не стонала и не желала, чтобы он был так глубоко, как только может, потому что всё это ощущалось более реальным. И мужчина никогда не утыкался лицом в мою шею и не стонал так, как будто каждое движение внутри меня стоит этого.
Но мы здесь, на столе, двигаемся вместе и занимаемся тем видом секса, который душит, и одновременно является нежным и грубым. Айзек дотрагивается до меня везде. Его пальцы скользят по моей груди, спине и бёдрам. От этого я чувствую себя красивой, а не уродством, в которое меня превратила жизнь. Когда Айзек находится во мне, я забываю обо всём. Забываю, что я пленник, и что кости сломаны, и что мы чуть не умерли. Забываю, что у него кто-то есть. Забываю, что меня изнасиловали, и что у меня нет груди. Забываю, что я всю жизнь тяжело боролась за то, чтобы ничего не чувствовать. Айзек занимается любовью со мной, и всё, что я чувствую прямо в этот момент — что я чего-то стою.
Айзек несёт меня на кровать и опускает на матрац. Я чувствую его влажность на своём бедре, пока он забирается в постель и ложится рядом со мной. «Обними меня», — молча прошу я. Это лишь слова в моей голове, но Айзек приближается и обнимает меня. Я закрываю глаза.
Пим - пам, пим - пам...
Страх лёгким шагом танцует вокруг меня. Он обольстительно шепчет мне в ухо. Мы влюблены, страх и я. Он позвал меня, и я позволяю ему войти.
Прочь. Говорю я ему. Пусти, позволь мне уйти, позвольте мне уйти, дай мне уйти.
— Солги мне, Айзек.
Кончики его пальцев рисуют причудливый узор на моём плече.
— Я не люблю тебя.
Он не видит моё лицо, но оно искажается: ресницы, губы, линии морщин на лбу.
— Расскажи мне правду, Сенна.
— Не знаю, как, — выдыхаю я.
— Тогда солги мне.
— Я не люблю тебя, — заявляю ему. Я тону под тяжестью сказанного.
Айзек обнимает меня сзади, а потом нависает надо мной, его локти упираются по обе стороны от моей головы.
— Истина для ума, — говорит он, — ложь для сердца. Так что давай просто будем лгать.
Я целую человека, которому лгу. Он целует меня искренне. Я освобождена.
Через два дня Айзек заболевает. Это болезнь, которая пугает меня. Сначала, когда я спрашиваю, он говорит, что ничего серьёзного. Но теперь крошечные капельки пота собираются у него на лбу и над верхней губой, как конденсат. Я прищуриваю глаза, наблюдая за ним, пока мы едим. Мужчина явно заставляет себя есть. Его кожа выглядит как воск: блестящая и бесцветная.
— Хорошо, доктор, — говорю я, откладывая вилку. — Определи диагноз и скажите мне, что делать.
Я стараюсь шутить, но что-то во мне говорит, что дела плохи. У нас больше нет никаких антибиотиков. На самом деле у нас нет ничего. Чуть раньше я проверила наши запасы: пара тюбиков мази от ожогов и слишком много бинтов и спиртовых салфеток. Мы пытались сохранить энергию и использовали поленья из колодца, но и их становится всё меньше и меньше. Я вдруг понимаю, что слишком долго жду ответа от Айзека. Он уткнулся в свою тарелку, на самом деле не видя ничего.
— Айзек... — Я касаюсь его руки, и мои глаза округляются. — Я бы сказала, что у тебя жар.
Мои губы пересыхают. Я провожу по ним языком, наблюдая, как лихорадит Айзека.
— Давай отведём тебя наверх, хорошо?
Он кивает.
Через час Айзек начинает бесконтрольно дрожать. Я помню, меня тоже так трясло. Но моя дрожь была эмоциональной. Тело борется с недугами — эмоциональными или нет — одинаковым образом. Айзек всегда был тем, кто отгонял мою дрожь. Я не могу сделать то же самое для него. Ему нужно то, что моё тело не может ему дать.
Я не могу заставить его проснуться. Он так и не сказал мне, что делать. Его тело горит, сильно, но в комнате морозильник. Держать ли его в тепле или сбить температуру? Я сижу рядом с ним и пытаюсь молиться. Если я близко наклонюсь к лицу Айзека, то почувствую тепло, исходящее от его кожи. Никто не учил меня, как молиться. Я не знаю, кому молюсь: ожиревшему богу, который всегда ухмыляется? Богу с головой женщины и с туловищем мужчины? Богу с дырами на кистях рук и ступнях? Молюсь всему что можно. Мой рот движется со словами, умоляющими словами. Я никогда раньше не говорила с Богом. Отчасти винила его за всё плохое, что случилось со мной. Я утверждаю, что нет, но это не так. Обещаю никогда не винить Бога снова, если он только спасёт Айзека.
Думаю, он услышал меня, когда Айзека внезапно перестаёт трясти. Но когда я опускаю голову к его рту, то чувствую не глубокое дыхание. Я молюсь непосредственно Богу с отверстиями в руках. Он кажется тем, с кем нужно говорить. Бог, который познал боль.
— Это Айзек, — говорю я ему. — Он помог мне, и теперь здесь. Он не сделал ничего, чтобы заслужить это. И не должен умереть из-за меня.
Затем я обращаюсь непосредственно к Айзеку:
— Ты не можешь сделать так снова, — говорю я ему. — Это уже второй раз. Не справедливо. Сейчас мой черёд умирать.
Я наклоняюсь, касаясь своим лбом его. Хочу лечь на него и забрать его жар, но сейчас не время остужать. Поднимаю голову и смотрю на него сверху вниз. Боюсь оставить Айзека и пойти искать лекарства. Мы закрыли отверстие под столом несколько недель назад. Но может быть, он что-то забыл. Может быть, есть ещё лекарство там внизу: таблетки, которые упали на грязный пол. Чудо в тёмном углу. Знаю, что маловероятно, но не могу просто сидеть здесь и ничего не делать. Целую его в губы и встаю.
— Не умирай, — предупреждаю его. — Если ты умрёшь, я последую прямо за тобой.
Если он слышит меня, то угроза моей смерти сработает. Он будет держаться, только чтобы выжила я. Выскакиваю из комнаты и несусь на кухню. На этот раз столешницу легче оттеснить. Я сильнее. Хватаю фонарик и спускаюсь вниз по лестнице, которую Айзек оставил на месте. Зёрна риса всё ещё разбросаны по полу с того дня, когда я порвала мешок. Они впиваются в ступни через носки, и мои пальцы подворачиваются. Полы и полки пусты. Я провожу рукой вдоль них, испытывая удачу. Заноза застревает в ладони, и я вытаскиваю её. Металлический ящик с медицинским крестом на стене открыт. На полках ничего нет, только пыль. Я хватаю ящик и пытаюсь сорвать его со стены, но он привинчен болтами. Мои мышцы менее эффективны, чем мой гнев.