Богатые дети, конечно, делают это по-другому.
Коул качает головой и открывает книгу. «Анатомия зла».
Хм. Кто бы мог подумать, что футболист заинтересуется такими книгами? С другой стороны, я всегда придерживаюсь стереотипов.
– Ты разве не собираешься есть? – спрашивает Коул, не обращая на меня особого внимания. – Ты можешь взять мое.
– Она это не ест. – голос Эйдена звучит у меня за спиной, и я ненавижу мурашки, которые пробегают по моей коже из-за его присутствия.
Он отталкивает Коула в сторону и садится рядом со мной, протягивая две тарелки. В одной есть макароны. На подносе, который он ставит передо мной, салат и макароны без глютена.
– Где ты это взял? – Я поднимаю на него глаза. – В кафетерии нет такой еды.
– Теперь есть.
Теперь есть.
Просто так, он сделал так, чтобы она появилась.
Я не хочу, чтобы на меня произвело впечатление то, что он принес мне мое первое специальное блюдо в школе, но это происходит. Это самая заботливая вещь, которую кто-либо, кроме моих тети и дяди, делал для меня. Он запомнил и сделал так, чтобы она появилась.
Я бросаю на него взгляд из-под ресниц.
Быть на хорошей стороне Эйдена Кинга – Рай. Быть на плохой – кромешный Ад.
Пришло время выбрать, на какую сторону пасть.
Глава 25
Тетя и дядя почти не возвращаются домой в течение всей недели.
Обычно они переодеваются, набивают холодильник едой, а затем снова уходят.
Я ненавижу наш дом, когда никого из них в нем нет, особенно когда это продолжается несколько ночей подряд, подобных этой.
Здесь тихо и… холодно.
Ким провела несколько ночей со мной – и Киром. Мы учились, запоем смотрели последний сезон «Люцифера» и кайфовали под Coldplay.
Хотя у нее более утонченный вкус в музыке, чем у меня, мы всегда кайфуем под Coldplay.
На прошлой неделе мне каким-то образом удалось убедить Ким посидеть со мной за столом футбольной команды.
Я была одновременно шокирована и горда, когда она села за один стол с Ксандером и притворилась, что его не существует.
– Ты уверена, что не можешь остаться? Сегодня вечер пятницы, – спрашиваю я, стоя на пороге, когда она садится на ступеньки, чтобы завязать шнурки на ботинках.
– Я бы с удовольствием, но я не могу подвести Кира.
– Я знаю. – Ее отец вернулся из своих бесконечных дипломатических поездок, а мать наконец-то вышла из студии. Они обещали Кириану семейный ужин несколько месяцев назад, и сегодня их единственный шанс осуществить это.
– Мой дом обычно мертв, поэтому я понимаю, каково это, когда он оживает хотя бы ненадолго. – Я вздыхаю. – Развлекайся. Пришли мне фото Кира.
– Еще бы! – Ее губы кривятся. – Я надеюсь, что эти двое хоть раз побудут родителями, черт возьми, и не разочаруют его.
– Ким…
– Неважно. У Кира есть я. – Она пренебрежительно машет рукой, встает и смотрит на меня со странным выражением лица. – Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной обо всей этой штуке с Кингом, верно?
Я ненавижу, как у меня переворачивается все в груди при одном упоминании его имени.
– Штуке с Кингом?
– Ну, знаешь, той части, где ты кончила ему на лицо. Дважды?
Мои щеки пылают, и я жалею, что не могу спрятаться в какой-нибудь норе.
– Я надеялась, что ты забыла.
– Черт возьми, нет. – Она хихикает, подталкивая меня локтем. – Я ждала, когда ты признаешься.
– Я просто… – Я прислоняю голову к стене. – Я не знаю. Он такой напористый, и я чувствую, что если уступлю ему, то никогда не смогу сбежать. Не говоря уже о том, что он меня отвлекает. Кембридж не за горами, и я ни за что на свете не позволю отнять его у меня, особенно какой-то глупой драме, но…
– Но?
– Но я испытываю болезненное облегчение всякий раз, когда он приходит, загоняет в угол и не предоставляет выбора. Разве это не безумие?
– Все самое лучшее обычно безумно. – Она ухмыляется.
Я игриво толкаю ее за плечи.
– Ты не помогаешь.
– Элли, ты моя лучшая подруга, и я люблю тебя, но ты слишком… ограниченна. – Голос Ким переходит на взрослый тон, которым она разговаривает со своим младшим братом. – Ты так долго жила по правилам, что кажется, будто ты тридцатилетняя женщина, завернутая в тело восемнадцатилетнего подростка.
Мне следовало бы обидеться, но я не обижаюсь.
– Это неправда, – говорю я ей.
– Неправда? – Она бросает на меня взгляд типа «ты что, издеваешься надо мной?». – Ты не притронулась к мороженому, хотя твоей тети здесь нет. Я уверена, что одна-две ложки тебя не убьют, но ты даже не хочешь думать о том, чтобы пойти против воли своей тети.
– Подобный вид пищи разлагает организм.
– Ты себя слышишь? Ты говоришь точь-в-точь как твоя тетя, и это не комплимент.
– Ким!
– Я имею в виду, посмотри на свои интересы.
– И что с ними? – спросила я.
– Ты занялась йогой из-за своей тети. Ты любишь футбол из-за своего дяди. Черт возьми, ты едешь в Кембридж, потому что они его выпускники.
Я скрещиваю руки на груди.
– Тетя и дядя спасли меня от приемной семьи. Они дали мне безопасное, здоровое воспитание. Если бы не операция на сердце, за которую они заплатили, я бы умерла. Нет ничего плохого в том, чтобы желать им счастья.
– Конечно. Ты совершенно права. – Ким прислоняется к стене. – Но ты задумывалась о том, что, возможно, ты живешь их жизнью, а не своей? Может быть, именно поэтому тебя так необъяснимо тянет к Кингу.
– Что? Как это связано?
– Ты всегда жила по правилам. Он – нет. Он свободен в том смысле, в каком не свободна ты. Может быть, именно поэтому тебя к нему тянет.
Слова Ким задевают так глубоко, что я заметно вздрагиваю.
– Ты знаешь, в летнем лагере один буддийский священник сказал нам одну интересную фразу, – продолжает она.
– Какую?
– Души притягивают друг друга.
Даже после того, как Ким уходит, я стою как вкопанная у входа, а ее последние слова эхом отдаются в моей голове.
Души притягивают друг друга.
Душа Эйдена черная, так что же это значит для меня?
Я собираюсь зайти внутрь, когда замечаю движение. Черная машина припарковывается напротив дома, прямо под уличным фонарем. Окна затонированы, так что я не могу заглянуть внутрь.
Эта же машина стояла здесь до того, как я пошла в школу, и была после того, как я вернулась.
Зловещее предчувствие пробегает у меня по спине. Как будто я уже видела эту машину раньше.
Где?
Я запираю дверь на засов и включаю сигнализацию.
В доме так спокойно, жутко и… холодно.
Я сажусь ужинать, но на самом деле я не голодна. Я все равно ем, чтобы тетя не расстроилась, если найдет контейнеры такими, какими она их оставила.
Ты задумывалась о том, что, возможно, ты живешь их жизнью, а не своей? Слова Ким возвращаются, и я прогоняю их прочь.
Мне нужно поесть, потому что мое сердце снова барахлит. Я знаю, что мне следует навестить доктора Альберта, но сначала мне нужно принять участие в соревнованиях по легкой атлетике.
В прошлый раз доктор Альберт упомянул об операции. После нее я не только попрощаюсь с бегом, но и могу потерять драгоценные месяцы, которые мне следовало бы использовать для подготовки к поступлению в колледж.
Я намерена прожить этот год на полную катушку, а потом, когда придет время для операции, я ее сделаю.
Пока я ем, я играю в шахматы сама с собой, несколько раз выбивая черного короля.
Знаете, я люблю играть в шахматы. Ким ошибалась, не все мои интересы связаны с тетей и дядей. Даже несмотря на то, что именно дядя Джексон научил меня шахматам.
После нескольких раундов я отодвигаю доску и достаю свой телефон, чтобы проверить сайт школы.
Потом я вспоминаю, что впереди выходные.
Мой палец зависает над иконкой Инстаграма. Я даже не притворяюсь, что просматриваю каналы, а сразу перехожу к профилю Эйдена.
Он ничего не публиковал после той фотографии, на которой мы целуемся. Это так на него не похоже, учитывая, что он публикует посты по крайней мере раз в день.
Когда я впервые увидела эту фотографию, я была слишком подавлена, чтобы как следует ее изучить.
Теперь я успокоилась.
Почти.
Я увеличиваю изображение и вижу, насколько мы больны на самом деле. Выражение абсолютного собственничества на его лице. Выражение обреченности на моем.
Я прокручиваю страницу вниз до комментариев. На этой фотографии никакие девушки не набрасываются на него со всех сторон. Большинство из них – дружеские поддразнивания со стороны футбольной команды.
Ронан написал: «Тебе лучше извиниться за то, что ты украл мою славу в тот вечер, Кинг»
Я краснею, вспоминая, как он поймал нас.
Мой пульс учащается, когда я читаю последний комментарий. Он был опубликован всего несколько минут назад, и он от Сильвер.
«Закуска, что подают до основного блюда»
Я злобно тыкаю вилкой в пустую тарелку. В чем, черт возьми, ее проблема? Сначала я крестьянка, а теперь – закуска?
И этот ублюдок даже не удалил ее комментарий.
Я закрываю страницу и бросаю телефон на стол. Сделав несколько успокаивающих вдохов, я беру свои тарелки и мою их так спокойно, как только могу, не беспокоясь о том, чтобы загрузить их в посудомойку. Я едва не разбиваю посуду.
Вода все еще льется, я хватаюсь за край раковины обеими руками и тяжело дышу. Я всегда думала, что ревность свойственна слабым, неуверенным в себе людям, но, видимо, я тоже превращаюсь в одну из них.
Это ослепляет и пугает, то, как сильно я хочу причинить ей боль за то, что она вмешивается в то, что принадлежит мне.
Но опять же, Эйден не мой.
Не совсем.
Так что я злюсь по пустякам. И это бесит меня еще больше.
Я заканчиваю мыть посуду и удаляюсь в свою комнату заниматься. На данный момент это единственная логичная вещь в моей жизни.
Час или около того спустя я забираюсь в постель, стараясь не думать о том, что Эйден каждый день приносил мне мою еду. Как он позаботился о том, чтобы нас видели вместе в коридорах, чтобы никто больше не издевался надо мной. Как он приносил мне воду после тренировки. Как он с беспокойством наблюдал за мной, когда я бегала, как будто знал, что с моим сердцем не все в порядке.