– Ну те-с, а что думает мадемуазель Манкевич по данному вопросу?
Аполония откидывала крышку парты и поднималась. Ее ответы доставляли учителю явное удовольствие. Вскоре она превратилась в лучшую ученицу класса. По всем предметам она неизменно получала только 12 баллов, высшую отметку. Однажды вечером воспитанницы собрались в дортуаре и принялись за любимое дело: выбирали первых по уму и знаниям, по красоте, по уродству, по глупости, по непослушанию. Надо ли говорить, что Аполония Манкевич оказалась первая по знаниям. Впереди реально замаячила сокровенная мечта каждой институтки – шифр. Высочайший знак отличия по окончании Института, металлический вензель царствующей императрицы.
Аделия и Леокадия радовались успехам сестры и не подозревали, что виноват в этом господин Хорошевский. Просиживая часами над книгами и тетрадями, Аполония только и думала, как от ее правильного и красивого ответа вспыхнут глаза Андрея Викторовича. Как он с особым удовлетворением покачает головой и с нажимом выведет в журнале «12» против ее фамилии. Другие науки ей также давались легко, за исключением китайской грамоты – философии Тезауруса. Впрочем, тут никто не мог похвастаться глубиной познания.
Постепенно Андрей Викторович занял все пространство ее души. Где бы она ни находилась, она всегда думала о нем.
Реформы Хорошевского шли со скрипом. Поначалу начальница поддержала новации молодого инспектора. Да и как не поддержать, он был прислан главой Попечительского совета принцем О-им! Сама Императрица в письме выразила пожелания лучшего и гуманного переустройства учебного заведения. Но постепенно и начальница, видя, как далеко могут зайти нововведения, стала потихоньку и исподволь тормозить реформы.
Классные дамы объявили войну инспектору и учителям, которые его поддерживали. Мадемуазель Теплова возненавидела не только самого Хорошевского, его товарищей, но заодно и тех учениц, которых он выделял на своих уроках. Аполония также стала объектом ненависти классной дамы. Та почему-то решила, что девушки, подобные Аполонии, склонные к самостоятельным рассуждениям и поступкам, изначально порочны и опасны для других. Раздражение классной дамы усилилось, когда стало известно о сватовстве господина Липсица к Аделии. Все классные дамы, лишенные радости мужской любви и возможности замужества, болезненно восприняли эту новость.
Однажды после ухода жениха Аделии сестры возвращались в дортуары и попались на глаза Тепловой. Веселые, смеющиеся девушки повергли ее в страшное негодование.
– Как вы смеете так громко и неприлично смеяться? Так развязно вести себя? Немедленно ступайте по своим дортуарам!
Смех замолк, сестры поспешили в разные стороны. Теплова, догоняя Аполонию, ядовито добавила:
– А тебе и вовсе нечего радоваться! Чудеса дважды не случаются! Вряд ли и для тебя найдется такой же выгодный жених. Так что придется вместо сестрицы отправиться в Калугу!
Увы, тут старая ведьма была права. Аполония и сама с печалью постоянно думала об этом. Вряд ли молодой муж, обзаведясь семьей, пожелает жить под одной крышей со всей родней своей супруги.
Между тем наступил торжественный день выпуска Аделии, а затем и ее венчание. Аполония и Леокадия простились с сестрой, обуреваемые сложными чувствами. Радость, любовь смешались с горечью и даже, стыдно сказать, завистью. У старшей теперь начиналась иная, счастливая жизнь, полная любви, семейных забот. А они оставались в сумрачных казенных стенах Института, и что их ждет впереди, никто не знал.
Удивительно, но Хорошевский как будто понял, что происходит с его ученицей. Однажды он остановился посреди рекреационного коридора и участливо поинтересовался, отчего у мадемуазель Манкевич такой потерянный вид. Она подняла на него глаза и только покачала головой. Она не могла вот так, посреди коридора, при всех поделиться с ним своей тоской и страхом. Андрей Викторович, желая ее подбодрить и утешить, погладил ладонью по голове. По всему телу девушки пробежала волна доброты и участия. В тот же миг Аполония увидела на другом конце коридора Теплову, которая сверкала глазами и возмущенно фыркала, глядя на эту, как она выразилась, фамильярность.
Дни летели за днями. Теперь Аполония училась в старшем выпускном классе и носила зеленое камлотовое платье. Лека перешла из младшего, «кофейного» класса в средний и ходила в голубом. В приемные дни приезжала Аделия, одна или с Антоном Ивановичем. Нарядная, оживленная, с большой корзинкой гостинцев, она вызывала всеобщую зависть институток. Ее счастливое замужество превратилось в местную институтскую легенду. Однажды она приехала одна и в большом волнении, схватив Аполонию за руку, произнесла:
– Все решилось! Я говорила с Антоном Ивановичем, и он согласился!
– Согласился на что? – удивилась Аполония.
– Как на что? Он согласен, чтобы после выпуска вы жили с нами под одной крышей, одной семьей до той поры, пока не выйдете замуж, или сколько захотите.
Аделия счастливо засмеялась. Сбывалась ее мечта жить всем вместе, как в детстве, но только теперь роль любящей и заботливой матери большого и дружного семейства достанется ей. Аполония нежно, с благодарностью обняла сестру. Но потом медленно, с расстановкой, произнесла:
– Это просто замечательно! Антон Иванович благородный и добрый человек. Хорошо, что Лека будет жить с тобой, ей это совершенно необходимо, ей меньше всего досталось домашнего тепла…
– Лека? Почему ты говоришь только о Леке?
– Видишь ли, в последнее время я много думала о своем будущем и поняла, что мое призвание – учить, быть с детьми, нести им знания и добро.
– Бог мой! – обомлела старшая. – Ты что же, намерена еще остаться в Институте?
– Да, ты правильно поняла. В педагогическом классе, пепиньеркой.
– А что потом? Станешь классной дамой или земской учительницей? Какой убогий удел! Ведь ты же не бедна, на твое имя в банке положены большие деньги. Зачем тебе эти казенные стены? Неужели ты так все это любишь? – недоумевала госпожа Липсиц.
– Да не стены она любит, а своего Андрея Викторовича! – брякнула Лека, до этого сидевшая молча.
Сестры обомлели.
– Иногда желательно держать язык за зубами и прежде подумать, чем говорить, – жестко сказала Аполония.
Итак, впервые вслух была произнесена ее страшная тайна, в которой она сама себе боялась признаться, а вот невоздержанная на язык младшая сестрица возьми да и брякни! Но надо отдать должное ее проницательности. Зная болтливость Леки, Аполония никогда не обсуждала с ней ничего важного.
– Боже ты мой! – схватилась за голову Аделия. – Этого нам еще не хватало!
– Не расстраивайся, Деля! Лека глупость сказала!
– Нет, вовсе не глупость! Это и дураку понятно, ведь ты сама не своя, когда видишь его, краснеешь и бледнеешь… – затрещала Лека.
– Замолчи! – зашипели на нее обе старших сестры. – Вокруг столько ушей!
– Прости, Деля, прости! – Аполония снова обняла сестру. – Ты хотела как можно лучше устроить нашу жизнь. Я решила немного по-иному. Давай посмотрим, как получится?
Аделия долго не могла смириться с идеей сестры посвятить себя педагогическому поприщу. Но Аполония настояла на своем. Ее желание было доведено до сведения начальницы, и та вызвала кандидатку к себе.
– Мадемуазель, я слышала, что вы желаете остаться в педагогическом классе и провести еще три года пепиньеркой в стенах Института?
– Да, мадам. Я желаю в дальнейшем посвятить себя делу воспитания и образования, как вы, мадам, или… – Аполония сделала над собой усилие, – или как мадемуазель Теплова.
– Похвальное стремление! Баллы у вас высокие, и в рапортах вы не отмечены. Не так ли, мадемуазель Теплова? – обратилась начальница к классной даме, которая присутствовала при разговоре. Та кивнула, но поджала губы, потому что обвинить Аполонию в существенных нарушениях она не могла по причине их полного отсутствия.
– Одно обстоятельство смущает меня, – продолжала начальница. – Вы не бедная девушка, у вас хорошее приданое. Ваши родственники, как мне известно, собирались взять вас в свой дом. Перед вами открываются более заманчивые, яркие для молодой особы перспективы. Нет ли в желании остаться в Институте некоего другого намерения?
– Мадам, – твердо выдержав взгляд начальницы, ответила Аполония. – Именно все то, что вы перечислили, и говорит об искренности моего желания. Не от безысходности я выбираю этот путь. – При этом девушка выразительно взглянула на ненавистную классную даму. Та вспыхнула и надулась, как жаба. – Это осознанный выбор! Я хочу делать что-то полезное, и делать это хорошо!
– Что ж, похвально! – Начальница откинулась в кресле с высокой спинкой. – Я думаю, что публичные экзамены вы сдадите без труда, так что считайте себя отныне пепиньеркой.
Наступил выпуск. Девушки, с которыми она прожила шесть лет, нарядные и веселые, разъезжались по домам. Аполония уже в сером платье пепиньерки брела по опустевшим на короткое время коридорам и думала: «Впереди опять ученье, книги. Но за все это есть награда – его добрые близорукие глаза будут совсем рядом».
Глава 11
Если Аделии выпала честь стать местной легендой, Аполонии – первой ученицей, то младшей сестре Леокадии Манкевич досталась сомнительная честь принадлежать к тому немногочисленному отряду учениц, которых называли «отчаянные». Проказы, непослушание, вызывающее поведение, а иногда совершенная грубость – вот что отличало «отчаянных» от прочих учениц. Тут Лека была в первых рядах. Став пепиньеркой и часто помогая классным дамам, Аполония с ужасом наблюдала выкрутасы младшей сестрицы. На ней были опробованы новые методы воспитания. Ничего не выходило. Ребенок был совершенно неуправляем.
– Но что же делать? – горестно вздыхала и разводила руками Аделия в приемные дни, когда ей в очередной раз говорили о безобразном поведении сестры. – Она самая маленькая, ей меньше всего досталось любви! Но ничего, я заберу ее к себе после выпуска!
Аполонии теперь приходилось быть начеку. Она побаивалась неугомонной и болтливой Леки. Вдруг снова выболтает ее секрет? Но Лека только на первый взгляд производила впечатление совершенно неразумного существа. На самом деле, как и старшие сестры, она неплохо училась. Но ее свободолюбивая натура бунтовала против жесткой дисциплины заведения, его казенного духа.