ышнего. Конечно, далеко не все хунвэйбины отряда «Великий поход» думали именно так, их цели тоже состояли далеко не в том, чтобы только стать причастными к ней, чтобы только самовыражаться, самоутверждаться, бросать вызов духу подсознания. Если история объективна и справедлива, то она должна признать и подтвердить, что все поступки и действия хунвэйбинов в самом начале культурной революции были только самовыражением, самоутверждением; всеобъемлющий выход наружу всего того, что накопилось в груди и давило ее, приводил к крайним формам героизма, к стремлению бросить вызов к пересмотру истории, к деформации ответственности общества за сумасбродные идеи. Они совершенно не разобрались, была ли нужда участвовать в этой авантюре, не осознали, что она собой представляет.
Две газеты снова опубликовали передовые статьи, четко указавшие, что непрерывный поток отрядов хунвэйбинов «Великий поход» говорит всем левым революционерам о том, что организация великого шествия, проводимого во всех уголках страны, является неотвратимой задачей левых революционеров.
Руководители Центрального комитета по делам культурной революции заявили: хунвэйбины и левые революционеры шествуют по всей стране, восхищая замечательную родную землю, и это совершенно необходимо!...
Председатель Мао опубликовал новейшие указания: великое революционное шествие — это очень хорошо.
Многие миллионы листовок с заявлениями руководителей Центрального комитета по делам культурной революции, новейшими указаниями председателя Мао, обращением председателя Мао к широким революционным народным массам, к хунвэйбинам и всем левым революционерам, дававшее ответы на их думы, распространились по всей стране.
Председатель Мао думает о нас, мы еще больше думаем о нем. Великий поход ускоренным шагом спешил в Пекин, спешил под крылышко председателя Мао. Радуя многоуважаемого председателя, маленькие генералы-хунвэйбины и все левые революционеры были душой и сердцем вместе с многоуважаемым, но слишком, слишком, слишком опаздывали.
И тогда они на востоке и западе, на юге и севере страны, на всех станциях стали перехватывать пассажирские поезда, насильно занимать их и спешно мчались в Пекин. Великий поход на полпути сворачивал свои знамена и, прибыв на поездах в Пекин, снова разворачивал их и с приподнятым настроением, геройским видом, как вихрь устремлялся на улицы Пекина. Во всяком случае, никто не спрашивал их как они прибыли: пешком или на поездах.
Поднявшись на трибуну Тяньаньмэнь, председатель Мао многократно восклицал: «Да здравствуют хунвэйбины! Да здравствует народ!».
Сегодня уже очень трудно проверить достоверность высказываний руководителей Центрального комитета по делам культурной революции и новейших указаний председателя Мао того времени. Но я для того, чтобы написать эту свою исповедь, брал слова их выступлений и новейших указаний из заимствованных у разных людей сохранившихся подлинных листовок или газет, а также из слышанных самим и запомнившихся мне слов великого вождя «да здравствуют хунвэйбины» и «да здравствует народ».
Каждый раз подолгу простаивая на трибуне Тяньаньмэнь, Мао Цзэдун постоянно прохаживался от одного края трибуны к другому, все время махал рукой, часто вместе с тысячами других людей сам повторял «да здравствует председатель Мао, пусть миллионы лет живет председатель Мао». Кроме того, он на открытой машине, естественно стоя, выезжал к многотысячным массам людей. Днем он проводил смотры, ночью вынужден был удовлетворять горячее желание миллионов людей — «мы хотим встретиться с председателем Мао». Только во время дневного смотра он часто простаивал на ногах до четырех часов. Нельзя не признать, что это вредило здоровью старого человека, которому уже перевалило за семьдесят.
Центральный комитет по делам культурной революции начал тревожиться и выражать беспокойство за состояние здоровья председателя Мао.
Было проведено восемь грандиозных смотров, люди, имевшие счастье сопровождать его, почти каждый раз менялись. Во время первого смотра некоторые из них держали в руках драгоценные красные книжицы,[33] при втором смотре они уже и не знали, что может понравиться владыке. Или карикатурные зарисовки или список «хрущевцев», опубликованный в газетах.
Политическое чутье хунвэйбинов и всех левых революционеров обострилось реагируя на все изменения в стране. Сегодня пролетарский и отдельно буржуазный штабы только распространили листовки, а завтра срочно появятся другие. Попробуй угонись. Да и положение двух решительно расколовшихся и размежевавшихся штабов Центрального комитета тоже было неустойчиво, все время находилось как бы в динамике.
Центральный комитет по делам культурной революции обратился к стране с экстренным оповещением, в котором говорилось, что количество хунвэйбинов, хлынувших в Пекин со всей страны, каждый день растет, и если даже мобилизовать население уличных комитетов города, то все равно с работой по приему их в столице не справиться. Выражал надежду, что хунвэйбины поймут трудности столицы, позаботятся о председателе Мао и, руководствуясь общими интересами, отложат поездки в столицу.
Экстренное оповещение не возымело действия.
На самом деле великое шествие превратилось уже в бесплатный туризм. Для миллионов людей это был благоприятный случай, чтобы извлечь пользу из великого шествия. Питание, жилье, передвижение — и никаких затрат, с момента образования КНР это был первый прекрасный шанс наиболее полного претворения в жизнь преимуществ социализма. Если в то время китаец мог хотя бы один раз съездить в Пекин, то это уже было вдвойне почетнее, чем один раз посетить Нью-Йорк или Париж нынешнему китайцу, то был счастливый шанс, дарованный свыше. «Открыть глаза, увидеть свет» — это слова, которые на устах каждого китайца, выезжающего сегодня за рубеж. В то время хунвэйбины ничего подобного не могли сказать. Однако такая цель несомненно существовала. И даже была преимущественно абстрактной целью революции. Что касается кинокадров, снятых крупным планом в сохранившихся фильмах новостей, где люди с горячими слезами на глазах кричат в экстазе «да здравствует», то это лишь одна сторона великого шествия, а не все ее стороны. Не следствие ли это воздействия общего настроения ажиотажа? Если бы тогда также, как и сейчас, журналист мог на месте события, держа в руках микрофон, брать информацию, и спросил бы проливающих слезы людей, почему они плачут, вероятно, многие ответили бы так: «другие плачут — и я плачу, слезы сами льются».
Если посмотреть в историческом плане, если говорить в целом, то китайская нация как раз является нацией, которой очень недостает идеала. Поэтому она рассматривала великое шествие как неизбежный результат психологии поклонения и чувства горячей любви, что на самом деле чересчур высоко идеализировано и романтизировано. Если бы им самим пришлось тратиться на питание, жилье и переезды, то люди, которые в то время прибывали в Пекин, едва ли удовлетворились бы тем, чтобы просиживать все время в доме собраний.
Вскоре нашу организацию хунвэйбинов распустили и я, не долго думая, вступил в другую. Я все время должен был состоять в какой-нибудь хунвэйбиновской организации, быть ее членом. Для меня это было очень выгодно.
В тот день наша организация тронулась в путь. Прибыв на вокзал, мы оккупировали все поезда, которые шли в сторону Пекина. Везде, включая вагоны, подновили лозунги. Они призывали «следовать указаниям Центрального комитета по делам культурной революции, беречь многоуважаемого председателя Мао», утверждали о том, что «встреча с председателем Мао — это великое счастье, а его здоровье — еще большее счастье», там было много других известных всем лозунгов и призывов.
Уже находившиеся в поездах хунвэйбины разных школ и организаций разъяснили нам права и обязанности, правила поведения, предупредили, чтобы никто не выходил из вагонов. Однако по поводу наших намерений никто не спорил, так как правда была на нашей стороне. В общении с нами они придерживались позиции «стратегического противостояния».
Потом мы часто и беспорядочно ложились на рельсы, задерживая на 2–3 часа отправление поездов. В тот день шел мелкий моросящий дождь. Ползать по промокшим шпалам и холодным рельсам не назовешь удовольствием. Сейчас, вспоминая это, понимаешь, что те строптивые поступки держались на психологии самоутверждения и самовыражения. По крайней мере, сам я был такой. Уберечь председателя Мао — это то дело, ради которого стоит разок самоутвердиться, самопроявиться. Возможностей утверждать себя, выражать себя, горячо любить председателя Мао очень мало. Но сделать это не легко. Такой случай надо ловить, так как второй раз он может не подвернуться.
Сегодня, когда социологи и политики ведут всестороннюю критику и осуждают великую культурную революцию, почти все они без меры преувеличивают вред культа личности. Психология культа китайца, особенно ханьца,[34] на самом деле лицемерна.
Когда я со своей компанией под бесконечным, неутихавшим осенним дождем лежал на мокрых шпалах и холодных рельсах, я в душе знал, что те мои действия ни в коем случае не могут не иметь положительных последствий. Я предвидел, что после завершения великой культурной революции такие мои действия обязательно получат очень высокую политическую оценку. А значит поступать так имеет смысл. Мощное желание утвердить себя, выразить себя постепенно вырастило в моем сердце ростки приспособленчества, развившиеся в неблаговидную цель.
У всех нас одежда промокла насквозь. Каждого трясло от холода, все проголодались. Некоторые уже поднялись, намереваясь уйти.
— Уходить нельзя! — крикнул я, — Держитесь стойко и мы победим! Кто хочет уйти, тот ничуть не предан многоуважаемому председателю Мао!
Вставшие снова легли.
Один наш компаньон с мегафоном в руках прохаживался по перрону вокзала, мобилизовывал хунвэйбинов, находившихся в вагонах: «Выходите из вагонов! По-настоящему следуйте указаниям председателя Центрального комитета по делам культурной революции, на деле горячо любите боевых друзей председателя Мао — хунвэйбинов. Пожалуйста, выходите! Председатель Мао может прожить 150 лет, мы всегда будем иметь возможность встретиться с ним! Был бы лес, дрова найдутся...»