Как и большинство журналистов, я остановился в грозненской гостинице «Французский дом». Вечером мы наливали себе по стакану водки со словами: «Дай Бог прожить нам еще одну ночь». Минуты через три раздавался рев бомбардировщиков. «Господи, сделай так, чтобы этот снаряд был не наш!» – прервав дыхание, замирал каждый из нас. Через несколько секунд раздавался взрыв: с потолка сыпалась штукатурка, дребезжали стекла – это означало, что смерть миновала и на этот раз.
Большинство чеченцев отправили своих жен и детей к родственникам в деревню, а в городе остались только боевики и местные русские. Авиация, без преувеличения, просто сносила центр города, где, к слову сказать, практически не было дудаевцев. Когда я после бомбежек выходил считать трупы, то соотношение было таким: на одного убитого боевика приходилось девять погибших мирных жителей – большинство славян.
Больше же всего поражало, что во время войны в Чечне не было антирусских настроений. В отличие от «цивилизованных» чехов и прибалтов, чеченцы не отождествляли простых русских с их правительством. Во время бомбежек российской авиации чеченцы и русские сидели в одних убежищах, и никому не приходило даже в голову обвинять местных славян в том, что Чечню бомбят их соплеменники.
«Остались, как водится, подвалы, из которых выползали люди. Их несомненный национальный облик, как и вообще совершенно русский облик Аргуна, делал произошедшее совершенно ирреальным… Тех двух стариков, которые врезались в наш разговор, звали Василий Кронштан и Мария Троценко. Они услышали слова капитана. «А вы знаете, что тут чеченцы творили с русскими людьми?». И заполошно закричали, наступая на вооруженного офицера: «Пока вы нас бомбили, они нас кормили!» – пишет в книге «Карта Родины» журналист и писатель Петр Вайль, и я безоговорочно ему верю.
Приведу еще такой пример. Как-то в начале своего пребывания в Грозном я взял такси. Таксистом оказался благообразный старик с внушительной седой бородой и в папахе. В дороге старец расспросил меня, кто я и откуда. Когда в конце пути я хотел расплатиться, то шофер категорически отказался брать с меня деньги: «Платить должен вам я, не вы. К сожалению, сейчас у меня нет лишних денег – вчера российская авиация разбомбила мой дом. Поэтому просто огромное вам спасибо за вашу благородную работу!»
В такой ситуации почти все журналисты встали на сторону чеченцев. При этом ненужную нам информацию (например, о массовых гонениях на русских в Чечне) мы отбрасывали на подсознательном уровне, так как она не вписывалась в нашу стройную картину мира.
Недавно я прослушал интервью с очень «просепаратистским» журналистом Семеном Пеговым, работающим в ДНР-ЛНР. Журналист (а по нему видно, что он честный) говорит, что, когда он видит разбомбленные украинской армией дома мирных жителей, убитых женщин и детей, то для него очевидно на чей стороне правда. Семен, именно также я рассуждал в Чечне, но жизнь оказалась сложнее.
«Наступила очередь плохих!»
Увы, после вывода российских войск из республики я не узнал столь полюбившийся мне народ. В Чечне стали захватывать в заложники журналистов, включая тех, кто делал всё для победы сепаратизма.
«Чему ты удивляешься?! Просто в начале они тебе свои хорошие качества показывали. Теперь наступила очередь плохих», – посмеялся над моей растерянностью пожилой русский учитель из Грозного.
Действительно, такое поведение не было удивительным. Горцы славятся своим гостеприимством и широтой души, поэтому практически никто из них не будет мелочным настолько, чтобы ограбить журналиста, путешествующего по Чечне с несколькими сотнями долларов. Другое дело, когда за представителя прессы стало возможным получить миллионный куш. В этом случае искушение часто оказывалось слишком сильным.
Кстати, существует версия, что первый захват заложников инспирировал Борис Березовский. Якобы он понимал, что широко проафишированный выкуп за бешенные деньги спровоцирует новую волну похищений, что в свое очередь повлияет на отношение журналистов к любимым им прежде сепаратистам.
Как бы там ни было, но к началу второй войны российскую прессу уже было не узнать: былой поддержке «движения сопротивления» не было и в помине. Вспоминаю свой приезд на вторую чеченскую. Я слушал те же разговоры о бомбежках мирного населения, но былого сочувствия у меня уже не было. Да и ко многим своим собеседникам я стал относиться более критически. Так, помню, был в одной семье и разговорился с мужчиной, приехавшим воевать из Москвы.
– А кем вы были в Москве?
– Бандитом, – честно ответил собеседник.
Журналистские типажи
Впрочем, на второй чеченской журналистов почти не было, и, к тому же, они за редчайшим исключением, передвигались с российскими военными.
А вот на первой чеченской журналисты действовали вполне самостоятельно, и их было просто очень много.
Наиболее многочисленная группа – это стрингеры западных фотоагенств. Чтобы не платить в случае гибели репортера страховку, крупные компании предпочитали нанимать внештатников, польстившихся, в первую очередь, на достаточно большие суммы.
Так, российский стрингер, работавший на западные СМИ в зонах конфликтов бывшего СССР, мог заработать в день более 200 долларов США. Помню, что часто вместо приветствия в Чечне произносилась фраза из знаменитого фильма о шпионах «Мертвый сезон»: «На кого ты работаешь?»
Немаловажный мотив для поездки в «горячую точку» – желание прославить свое имя в журналистике. Нередко журналисты получали мировую (или, по крайней мере, всероссийскую) известность, передав всего лишь один репортаж.
И, наконец, в «горячие точки» нередко ездили люди с ярко выраженной авантюристической жилкой, которые чувствуют себя неуютно в мирной жизни. Часть из этих людей были настоящие фанатики. Пожалуй, наиболее ярко этот тип представлял бывший главный редактор «Новых Известий» Валерий Яков.
Помню, в бытность этого человека начальником репортерского отдела в «Известия» его сотрудник жаловался мне, что начальник послал его в Таджикистан «походить по чумным баракам».
В реальности Валерий не думал, что совершает плохой поступок, просто он сам, ради хорошего репортажа, пошел бы в такие места, не задумываясь. Начальник отдела попросту не понимал, что не все люди также готовы пойти на любые жертвы, ради славы, как он.
Кстати, этого посланного «на чуму» корреспондента я невольно очень подвел. В Таджикистане, мы были одновременно, и мне удалось обнаружить в этой стране авиабазу афганских летчиков, воевавших с талибами. Яков был в ярости: «Почему Ротарь нашел, а не ты?". Гнев был совершенно незаслуженный, мне попросту повезло, но фанатики не понимают оттенков.
Каюсь, что частично таким авантюристом был и я. Помню разговор с одним интеллигентным, закончившим МГУ чеченцем, в доме которого я останавливался в Грозном. Как-то он не выдержал: «Полевые командиры… Кухонные командиры. Как мне это все уже надоело! Когда же все это кончится? Тебе-то что! Ты сюда погарцевать приезжаешь, а мне здесь жить!»
Женщины на войне
Однако, почему-то особенно много любителей «острых ощущений» было среди женщин.
Многие из них упивались военной романтикой. Так, одна из моих знакомых поехала в Чечню во время отпуска. Самое интересное, что материалов в свою редакцию эта дама почти не передавала: ей вполне хватало ощущений фронтовой жизни.
Около года в Чечне провела украинская журналистка, якобы работая стрингером на никому неизвестные агентства, а в реальности просто тусуясь. Конец этой женщины трагичен – обвинив в шпионаже, ее убили боевики.
Часто среди таких журналисток попадались женщины с довольно своеобразной психикой. Так, одна корреспондентка фактически хвасталась историей своего изнасилования боевиком. Дело в том, что женщина пожаловалось на насильника его командиру, и тот приказал расстрелять преступника. Эту историю женщина рассказывала, не стесняясь, при своем женихе всем знакомым.
Кстати, про эту даму рассказывали и такую историю. Как-то в подмосковной электричке на нее напал бандит с ножом. Женщина сжала лезвие ножа рукой, и окровавленной ладонью провела по лицу бандита. Тот позорно бежал.
Иногда «изнасилование» использовалось просто как прием для резкого карьерного взлета. Так, одна из ныне очень известных скандальных журналисток объявила тележурналистам, что ее изнасиловали солдаты на войне водной из бывших союзных республик.
Репутация у дамы была такова, что над этим сообщением смеялись даже боевики противоборствующего лагеря. Но дело было сделано: журналистка мгновенно стала известна на всем постсоветском пространстве.
Многие журналистки восхищались «настоящими мужчинами» – чеченскими боевиками и даже вступали с ними в сексуальные связи. Особенно везло Шамилю Басаеву – многие женщины очень хотели пополнить им «коллекцию своих любовников».
Длительные и серьезные романтические отношения с одним из чеченских полевых командиров были у одной из российских журналисток, погибшей в Чечне при невыясненных обстоятельствах. А одна французская журналистка и вовсе вышла замуж за полевого командира из чеченского аула Шали. Бурный роман «Париж – Шали» был светской новостью номер один у работающих в Чечне репортеров.
Запомнилась мне и чешская журналистка Петра Прохазкова. Ee взгляд на ситуацию в Чечне был несколько наивным и чересчур эмоциональным. Петра, например, все время проводила параллели между вводом советских войск в Чехословакию в 1968 и нынешнем российским в Чечню: «Они ведут себя абсолютно одинаково!». На самом деле, между этими двумя событиями, на мой взгляд, не слишком много общего.
Биография этой женщины очень характерна для военной журналистки. Петра работала на войнах в Нагорном Карабахе, Грузии, Чечне, Афганистане, Кашмире, Восточном Тиморе. В 2000 году чешка занялась в Чечне гуманитарной деятельностью, в частности открыла приют для детей-сирот.