Виталий Третьяков вроде бы не возражал против тех моих редких поездок. Но, спустя несколько лет, уже мой новый начальник Алан Касаев попросил меня полететь с Владимиром Путиным в Узбекистан и Туркмению. Виталий Товиевич был недоволен: «Зачем послали Ротаря?! Он же на встречу с Путиным в рваной майке и шортах придет!»
Между прочим, после этой поездки я мог бы до конца жизни гордиться, что мне нахамил «сам Путин». На пресс-конференции прямо в аэропорту каждому журналисту разрешалось задать один вопрос, а я попытался задать два, и российский президент достаточно жестко меня оборвал.
После «ссоры» с Путиным я решил прогуляться в город и спросил, где выход из аэропорта, у какого-то узбекского чинуши. Но он был настолько потрясен организацией встречи с великим россиянином, что просто не стал мне отвечать.
Халявы
Хотя в перестроечные годы журналисты оказались лишены распределителей, у них появились новые привилегии. Почти все центральные СМИ отправляли своих сотрудников на недельку отдохнуть заграницу. Дело в том, что в каждую такую газету регулярно приходили халявные приглашения от разных структур.
Впрочем, первую такую поездку я организовал себе где-то в 1993 году сам. Уж, не помню, как я познакомился с каким-то греком-киприотом, предложившим мне поехать за его счет на Кипр в обмен на статью о туризме в этой стране. Я пришел к тогдашнему начальнику отдела общества в «Независимой», и он сразу же дал мне согласие.
До этого я был только в соц-странах и Афганистане. По-английски говорил плохо. Помню, я не понимал, когда греческие таксисты на улице спрашивали меня: «Whereareyoufrom?». Также я не понимал фразу «Оnecocktailfree». «Что за свободный коктейль?» – рассуждал я.
Мне также запомнилось, что девушки из нашей русской группы сначала проявляли ко мне просто бешенный интерес, но он тотчас же кончился, когда они узнали, что я халявщик. Потом я наблюдал, как их каждый вечер увозили из отеля на машинах греки.
Следующую мою такую халявную поездку мне организовал уже мой начальник Александр Гагуа. Совет Европы прислал приглашение (все включено) в НГ на заседание организации, а мой начальник подарил ее мне.
Дело был накануне 1 апреля, и меня классно разыграла моя тогдашняя жена, заявившая мне, что заседание Совета Европы переносится в Москву, о чем я и сообщил Гагуа. Он важно надул щеки: «Мне об этом ничего неизвестно!».
Поездка прошла хорошо. До зала заседаний я так и не дошел, да от меня этого и не требовалась! Потом поехал в Париж, где и погостил недельку у дочки знаменитого российского демографа Анатолия Вишневского.
«Мой друг – товарищ Заря»
Но такие поездки были мелочевкой. Более круто был поехать от какой-нибудь солидной фирмы. Они и в отелях пятизвездочных селили, и подарки дарили. Но в такие поездки, как правило, ездили заместители главных редакторов.
Однако один раз мне все же повезло. Во время первой чеченской войны я в качестве «гида-проводника» (сейчас это называют очень русским словом «фиксер») работал в Чечне с московским собкорром южнокорейской газеты Джуном (фамилию не помню).
Хотя Джун мне заплатил за поездку (и неплохо), он считал меня после такого «страшного приключения» близким другом и обещал мне организовать халявный тур по Южной Корее. Я, если честно, не особо ему поверил, так как подобные обещания иностранцы давали мне довольно часто, а выполняли редко.
Но для начала несколько слов о Джуне. В 80-е годы прошлого столетия он был студенческим активистом коммунистического движения по кличке «товарищ Заря». Товарищ Заря был руководителем коммунистической подпольной ячейки и даже принимал экзамен по учебнику «История КПСС» на японском языке, привезенным контрабандой из Токио. Жизнь студента была очень бурной – стычки (по сути бои) с полицией происходили ежемесячно. В одной их таких потасовок Джуну выбили глаз.
Увы, все хорошее кончается. Джун был арестован и приговорен к тюремному заключению. В тюрьме ему в качестве воспитательной меры давали читать Солженицына.
Но, к счастью, Джуна, его дед был классиком корейской литературы, и то, что внук такого знаменитого человека томится в тюрьме как политический заключенный, создавало для Кореи не слишком хороший имидж. Решение было найдено: Джуна решили воспитывать от противного и отправили для ознакомления в СССР.
Попал он туда уже в перестроечные годы, и может именно поэтому «прозрение» произошло очень быстро. Пустые полки магазинов, вороватые партийные босы, проститутки (и «это в стране победившего социализма!») – нет, такой «коммунизм» бывшему подпольщику явно не понравился.
Когда мы познакомились, Джун уже превратился в процветающего буржуазного журналиста и любил повторять вариант известной поговорки: «Если ты коммунист в двадцать лет – то у тебя есть сердце, а если ты коммунист в тридцать, то у тебя нет головы».
Хотя у Джуна и была голова, сердце у него было по-прежнему добрым. Мы довольно часто с ним сидели в клубах – караоке. Причем, несмотря на мои протесты (как русский человек я этого совершенно не понимал), Джун обязательно брал девушек, работающих на консумации. Программа была всегда одна: дородные украинки открывали нам спиртные напитки, а Джун под караоке пел песню «Русский солдат Алеша».
В заключение начинался рассказ девушкам о нашей чеченской поездке, Джуник называл меня близким другом и клялся, что скоро я поеду в Южную Корею.
– Опять напился, – уныло думал я.
Но как-то я был в командировке в Африке и оттуда позвонил жене.
– Тут Джуник рвет и мечет. Какая-то южнокорейская фирма делает турне для журналистов. Уже давно должны были уехать, но не едут – ждут, когда ты вернешься.
Оказалось, что фирма GoldStar поменяла название на LG и для закрепления своих позиций на русском рынке решила организовать поездку журналистов в Южную Корею.
За консультацией кого из журналистов послать обратились к Джуну. Он составил список: Известия – журналист на усмотрение редакции, Коммерсантъ – журналист на усмотрение редакции, АиФ – журналист на усмотрение редакции, Независимая Газета – только Игорь Ротарь!
Поездка в Корею прошла неплохо. Мы жили в пятизвездочных отелях, питались в самых дорогих ресторанах, а в заключение еще и получили подарки на сумму под тысячу долларов (мне, например, видеокамеру подарили). Кстати, разбалованные зам. главных редакторов были недовольны: мало дали!
«НГ» в судьбоносные моменты
Путч (1991 год)
Говоря на чистоту, первой моей реакцией было драпать заграницу. Благо, как раз 19 августа, один мой приятель уезжал в Венгрию, и в его автомобиле было место для меня.
Но потом все же я решил побороться. В эти дни мы ночевали в Независимой (спали на столах), делали материалы о путче, которые потом были опубликованы в Общей Газете. Одновременно, мы якобы защищали НГ от возможного штурма ОМОНом. На самом деле, как остроумно сказал ныне покойный Александр Анин, для «штурма» бы хватило одного омоновца: гаркнул бы, и все бы разбежались.
Кстати, одновременно руководство НГ предпринимало (или подумывало предпринять) попытки договориться с путчистами, чтобы газета выходила и после путча (я считал такую соглашательскую тактику предательством).
Поэтому, когда по вечерам я выходил из НГ раздавать листовки в городе (вспоминался советский стишок: маленький смуглый ловкий/ в руках у него листовки), то мой начальник Александр Гагуа просил не брать с собой редакционное удостоверение.
И еще одна деталь почему-то запомнилась: по утрам из Белого дома к нам приходили молодые ребята-бизнесмены и пили пиво из банок. Для меня это тогда немыслимая роскошь была.
Расстрел «Белого дома»
От расстрела «Белого дома» я пострадал и лично. Это был единственный случай, когда в «Независимой Газете» не взяли мой материал.
В принципе, конечно, это была совсем не моя тема (я занимался Средней Азией и Кавказом), но пропустить такой сюжет я не мог. Как только по телевизору сообщили, что у парламента собираются люди, я взял такси и поехал туда. Водитель по дороге развлекал меня рассказами, как он защищается от хулиганов-пассажиров, и даже продемонстрировал мне огромный нож.
Он всей душой был за «белодомовцев» и вызвался меня отвезти бесплатно, если я еду туда, как защитник.
Я не стал врать и сказал, что я журналист, да еще и из либерального СМИ.
Первым, кого я увидел у «Белого Дома», был мой преподаватель географического факультета МГУ, в настоящее время заведующий кафедрой того же факультета Вячеслав Бабурин.
Об этом человеке стоит сказать несколько слов особо. На геогрфаке он производил на меня впечатление очень веселого и доброго человека и даже как-то выручил меня в сложной ситуации. Но я не мог ему простить одного – Бабурин уверял, что верит в коммунистические идеалы. Более того, он хвастался тем, что ушел с экономического факультета, так как большинство студентов осуждало ввод советских войск в Чехословакию, а он считал это «правильной вынужденной мерой».
Я тогда, как пламенный антикоммунист, просто не мог поверить, что человек может так думать и подозревал Бабурина в двуличии. Сейчас я не сомневаюсь в искренности Вячеслава. Кстати, Бабурин прекрасно знал о моих взглядах, спорил со мной, но ему и в голову не приходило меня заложить.
Бабурин, как опытный походник, организовал разжигание костров у «Белого дома» («люди не должны мерзнуть»). Меня угостили чаем. Те, с кем я говорил, не производили впечатление «красно-коричневых фашистов» – обычные неплохие люди, потерявшие всё во время перестройки (я-то как раз от нее только выиграл).
Кстати, забегая вперед, мне запомнился эпизод из какого-то западного репортажа: от колонны, идущей на штурм «Останкино», отделяется чистенький старичок, чтобы доброжелательно объяснить западному репортеру: «Это революция!». Сказав эту фразу, пенсионер с гордостью вернулся в колонну. Те, с кем я беседовал у парламента, были приблизительно такие же люди.