Под давлением, весьма неохотно ля Темпа подтвердил показания Руполо, и Дженовезе был признан виновным в убийстве Боччия. В то время этот вердикт имел лишь чисто теоретическое значение, потому что никто даже и не подозревал, где столь долго мог скрываться Дженовезе. Именно этот факт в значительной степени стимулировал признание Руполо и ля Темпа. Даже представить невозможно, что могло бы случиться, сколько человеческих жизней, в том числе и жизнь самого Валачи, могли бы закончиться совершенно по-иному, если бы не один бывший полицейский из студенческого городка колледжа штата Пенсильвания. Во время войны он служил в Следственном управлении армии США в Италии.
Этот сотрудник Следственного управления, сержант Орандж К. Дикки, занимался расследованием деятельности черного рынка в тылу союзных войск в южной части Италии. В начале 1944 года, во время обычного допроса один подозреваемый-итальянец стал похваляться, что ничего не боится, потому что находится под защитой «дона Вито Дженовезе». Он описал его как человека, имеющего мощные связи в военной Администрации союзных войск. Дикки это имя ни о чем не говорило, но он запомнил его, потому что в голосе подозреваемого звучали нотки явного уважения к этому человеку. Затем, в мае того же года, Дикки раскрыл преступную группу, состоявшую из итальянских гражданских лиц и канадских дезертиров, которые по-хозяйски распоряжались огромными продовольственными запасами американской армии и переправляли их на черный рынок. Один из канадцев указал на Дженовезе, как главаря этой группы. Во фронтовой неразберихе было крайне сложно вести розыск, но наконец, 27 августа 1944 года по наводке одного из агентов Дикки поймал «дона Вито» и упрятал его за решетку.
Квартира Дженовезе в Неаполе привела Дикки в состояние полного изумления. Как он писал впоследствии, никогда в жизни он не видел такой роскошной обстановки, столь огромного гардероба, принадлежавших одному человеку. Еще более удивительными были пачка особо ценных пропусков, позволявших Дженовезе беспрепятственно передвигаться по оккупированным районам Италии, а также рекомендательные письма от американских офицеров, превозносивших его добродетели. Что характерно, в одном из них говорилось, что Дженовезе «абсолютно честен; оказал содействие в раскрытии нескольких случаев взяточничества и махинаций на черном рынке, в которых были замешаны так называемые доверенные гражданские лица». Там же были, в частности, отзывы о его работе в качестве переводчика в военных судах союзных войск, когда был взят Неаполь; в действительности, эту возможность Дженовезе использовал для того, чтобы подавить всякую конкуренцию на черном рынке.
В ту пору Дикки даже не подозревал, кем же является его подследственный в действительности. Очевидно, дон Вито все-таки нажил себе врагов, пока находился в фаворе у Муссолини. Через два дня после ареста еще один агент Дикки подсунул ему трактат по проблемам преступности в США, написанный в 30-х годах; в книге была фотография Дженовезе, он фигурировал в ней как известный гангстер-убийца. Когда Дикки предъявил ему фотографию, Дженовезе не стал отрицать очевидного и проворчал: «Да, это я. Ну, и что из этого?» Он еще не знал, что всего лишь две недели назад в бруклинском суде он был признан виновным в убийстве Боччия.
Менее ретивый чиновник оставил бы все, как есть, но Дикки направил уведомление о задержании Дженовезе в вашингтонскую штаб-квартиру ФБР, просто чтобы проверить, есть ли на Дженовезе какие-либо серьезные материалы. И лишь в конце ноября он получил подтверждение, что дон Вито разыскивается по обвинению в убийстве. Тем временем в Италии была организована мощная кампания в защиту Дженовезе. Его не только не отдали под суд за махинации на черном рынке, более того — Дикки было приказано выпустить Дженовезе из военной тюрьмы; либо направить его в тюрьму для гражданских лиц, либо вовсе отпустить, взяв с него подписку о невыезде. Поскольку Дикки был полон решимости содержать Дженовезе под стражей до тех пор, пока он не получит каких-либо распоряжений из Вашингтона, следователь перевел Дженовезе в самый надежный изолятор, какой он только смог найти в Италии, и внимательно присматривал за своим пленником.
Наконец, в декабре пришла информация из Бруклина, что ордера на арест и этапирование Дженовезе выписаны и скоро будут доставлены в Италию. Однако эти документы так и не поступили, и было похоже, что никто из военной администрации союзных войск ввязываться в эту историю не хотел. От Дикки все шарахались, как от прокаженного. Он даже съездил в Рим к главе американского сектора союзной администрации, подполковнику Чарльзу Полетти, который до призыва в армию был вице-губернатором штата Нью-Йорк и работал под руководством Томаса Е. Дьюи, но тот даже не пожелал обсуждать с ним этот вопрос. Дикки попытался было привлечь к этому делу внимание бригадного генерала Вильяма О'Дуайера, который, временно покинув свой пост окружного прокурора Бруклина, находился тогда в Италии. Безуспешно. О'Дуайер заявил, что дело Дженовезе его совершенно «не касается». Сержант Дикки вернулся в Неаполь, и тут его начальство объявило, что оно тоже «умывает руки». «Мне сказали, — признался Дикки, — чтобы я занимался этим на свой страх и риск и делал все, что считаю нужным».
Он решил доставить Дженовезе в Соединенные Штаты и передать его в руки правосудия. Когда Дженовезе узнал об этом, он предложил Дикки, который получал армейское содержание в размере 210 долларов в месяц, дать ему 250 тысяч долларов наличными, лишь бы он «забыл» о нем.
— Послушай, ты молод, — увещевал двадцатичетырехлетнего следователя Дженовезе, — есть вещи, которых ты просто не понимаешь. Именно так все дела и делаются. Забирай деньги, тебе их хватит на всю жизнь. Всем наплевать на то, что ты делаешь. Чего ради ты надрываешься?
Зимой 1945 года, когда Дженовезе понял, что Дикки на сделку не пойдет, он резко переменил тон. Он заявил Дикки, что тот еще «пожалеет» о том, что говорит. Затем, по мере того, как Дикки заканчивал приготовления к этапированию своего пленника на борту военного транспортного судна, настроение Дженовезе опять переменилось:
— Мальчик мой, — сказал он Дикки, — ты окажешь мне такую услугу, какую я еще ни от кого не получал. Ты отвезешь меня домой, в Соединенные Штаты.
Причина столь резкого изменения его настроения была весьма простой. Поскольку предотвратить его приезд в США не удалось, «Коза ностра» предприняла новые энергичные действия. Главный свидетель обвинения, Питер ля Темпа, узнав об аресте дона Дженовезе, в целях собственной безопасности попросил заключить его под стражу. Однако это ему не помогло. Находясь в бруклинской тюрьме, ля Темпа страдал расстройством желудка и принимал болеутоляющие средства. Вечером 15 января 1945 года в своей камере ля Темпа принял лекарство, лег спать. И не проснулся. Как показало вскрытие, в его организме находилось количество яда, способное «умертвить восемь лошадей».
Каким образом попал яд в коробочку с лекарством, так и осталось тайной, однако это событие однозначно закрыло вопрос об обвинении Дженовезе. Дикки привез-таки его в Бруклин, и помощник окружного прокурора Джулиус Гельфанд почти целый год пытался найти новые доказательства его вины. В конце концов, 10 июня 1946 года ему пришлось прийти в суд и признать, что доказательств, достаточных для обвинительного заключения, он не имеет.
— Других свидетелей (помимо ля Темпы), — заявил он, — которые могли бы дать соответствующие показания, обнаружить не удалось. Они либо исчезли, либо отказались рассказать то, что они знали об этом преступлении — из боязни мести со стороны Дженовезе или других главарей преступного мира. Они прекрасно понимают, что заговорить — значит умереть.
Судья, вынеся решение о недостаточности показаний Руполо для обоснования обвинения, заявил Дженовезе:
— Я не могу предсказать решения суда присяжных, но считаю, что если бы у обвинения имелись хоть какие-нибудь другие свидетельские показания, вам бы не избежать электрического стула.
Все присутствовавшие в зале суда заметили, что Дженовезе, которого явно раздражали все формальности, оттягивавшие его освобождение, встретил слова судьи снисходительной улыбкой, а на речь прокурора Гельфанда отреагировал «нескрываемой зевотой».
(В качестве вознаграждения за предоставленную информацию, в этой ситуации совершенно бесполезную, Руполо был выпущен на свободу. Однако его предупредили, что его решение покинуть тюрьму равносильно самоубийству. «Я использую свой шанс», — отвечал Ястреб. В течение нескольких лет его жизнь была заполнена всепроникающим страхом; он жил в постоянном ожидании смерти. В конечном итоге, 27 августа 1964 года его труп, крепко связанный веревками, оторвался от бетонных болванок, привязанных к его ногам, и всплыл на поверхность залива Джамайка-Бэй в Нью-Йорке. С момента его исчезновения прошло около трех недель. На его обезображенном теле обнаружены множественные раны груди и живота, нанесенные металлическим предметом типа пешни, затылочная часть головы отсутствовала. В 1967 году перед судом по обвинению в убийстве Руполо предстали четверо членов «Коза ностры»; мотив убийства — месть за его «стукачество». Все четверо были оправданы).
Валачи встретился с Дженовезе не сразу после его освобождения из-под стражи.
— У меня самого были неприятности, — вспоминал он, — и я не хотел сразу же соваться с ними к Вито. Он только-только вернулся из Италии, разделался с этим кислым делом, и мне не хотелось, чтобы он подумал, что я воспользовался удобным случаем. Да и потом кто знал, каким он стал после стольких лет, что мы не виделись?
«Неприятности» Валачи требовали внимания вершителей правосудия «Коза ностры». Он избил другого члена организации, и из-за этого ему теперь грозил суровый «суд». Хотя это и кажется странным применительно к тому миру насилия, в котором он жил, сам Валачи объясняет это так.
У нас еще со времен мистера Маранзано было жесткое правило: ни один член мафии не мог ударить другого. Это правило наиболее строго соблюдалось в Нью-Йорке. Конечно, это в Буффало тишь да гладь, или, скажем, в других городах, где всего одна «семья» и все держатся друг за друга. В Нью-Йорке иначе. Здесь пять «семей», — а вообще-то их шесть, потому что нужно считать и Ньюарк, штат Нью-Джерси, так что мы в Нью-Йорке по головам друг у друга ходим. Я имею в виду, что члены этих «семей» относятся друг к другу весьма враждебно, и при случае всякий старается переманить к себе «шестерку» другого, перенять клиентуру его букмекерской конторы или увести его постоянного клиента-заемщика. Из этого ясно, почему у нас такие строгости по части мордобоя.