Третья Марта бежала с Данилой в горы и просиживала дни напролет над пропастью, дна у которой не было видно, в надежде вернуть себе сына. Но надежде ее не суждено было сбыться. Зато суждено было спасти чужих детей…
…Милиция нагрянула в дом неожиданно, и забрали всех: Дмитрия, Галю, Машу и Женю. Марта узнала об этом только на следующий день, когда Данила добрался до их укрытия. Это было равносильно их смерти. Если дознаются про Лешу, то… А Марта? Долго ли она еще надеется укрываться в лесу? Ведь наверняка кто-нибудь расскажет о ней и о Даниле. Их станут искать… Не лучше ли самим объявиться?
Единственное, что удерживало Марту от желания разделить участь своих пусть бывших, но все-таки друзей, было исчезновение Андрея и Вади. По счастливой случайности, их не оказалось дома, когда нагрянула милиция. Но куда же они подевались? Не может же Андрей скитаться по лесу с трехлетним ребенком. Да и погода испортилась: сырость, холодные туманы.
Данила говорил, что Андрей сам все это подстроил. Но Марта еще не привыкла верить каждому его слову. Уж очень много необычных вещей он говорил порой. Да и как он мог знать всё то, что утверждал с такой уверенностью? Ведь мысли человека не передаются на расстоянии.
После ареста ребят Марта заболела. Сначала каждую ночь ей снился один и тот же сон. Их выводят в солнечный дворик, строят в ряд, лицом к стене, и дальше — выстрелы… Она вскрикивала и просыпалась в слезах, задыхаясь от боли. В конце концов она стала чувствовать себя так, словно ее уже расстреляли. В груди — жгло, горло сдавливало поминутно, и было невыносимо трудно дышать. Боль разъедала все тело, Марта с трудом вставала, чтобы добраться до обрыва, куда ее тянула неодолимая сила.
Что она больна, Данила заметил не сразу. Поначалу он считал, что ее состояние связано с переживаниями последних дней.
Безжизненная и погасшая, она стала похожа на призрак. Только случайно коснувшись ее руки, Данила почувствовал, какой у нее жар. Но слишком поздно… К вечеру Марта лежала без чувств…
С тех пор как пропал Андрей, у больницы вертелись люди. Не исключено, что и внутри поджидали.
Следующий день не принес облегчения. Марта таяла. Лицо стало землисто-серым. Всего дважды она открыла глаза и сделала два глотка воды. Данила без сна просидел возле нее почти двое суток. Он ничем не мог ей помочь. Единственная надежда, которая у него оставалась, был знак. Петраков говорил, что с его помощью можно лечить людей. Только не упоминал — как. Данила прикладывал листок с изображением имени к телу Марты, но ничего не происходило. Он сам часами смотрел на знак, пытаясь передать Марте свои силы для борьбы с болезнью. Результата — никакого. В конце третьего дня он почувствовал, что она умирает. Ей осталось несколько часов, а то и меньше. Она не дотянет до ночи.
И только тогда он понял, что любит Марту. И понял — как любит. Когда Марта открыла глаза, его отчаяние было абсолютным. Они смотрели друг на друга, быть может, в последний раз. То, что он тогда сделал, он сделал, повинуясь одному лишь своему отчаянию.
— Смотри, Марта, — сказал он и поднес к самым ее глазам свой листок…
Прошла минута или две, пока Марта смотрела на знак. А потом она снова погрузилась в забытье. Данила держал ее за руку всю ночь, боясь пропустить момент ее ухода… Но это была уже третья его бессонная ночь, а потому на восходе он задремал возле нее, как верный пес, и проспал до полудня. Когда солнечные лучи добрались до его лица, он во сне еще почувствовал ужас и резко поднялся.
Марта смотрела на него и слабо улыбалась.
— Не хотела будить тебя, — сказала она. — Принеси мне воды…
Через неделю она уже была на ногах. Но больше не ходила на край обрыва, не умоляла его идти в деревню, чтобы узнать хоть что-нибудь.
Иногда она просила его дать ей листок и часами, не отрываясь, смотрела в него, будто считывая свою судьбу.
Надвигалась зима. Уже выпал и растаял первый снег.
— Нам пора выбираться отсюда, — спокойно сказала она как-то вечером. — Здесь все закончилось.
У Данилы сохранились документы Бориса. Фотография у него в паспорте была маленькая, семилетней давности. К тому же борода меняет любого. Документы для Марты раздобыли по случаю. Молодая цыганка попала под поезд. Вокруг толпилось много народа, Данила вернулся из толпы с паспортом. С тех пор она стала Мартой Беловой — так звали цыганку. И никогда никому не называла своего настоящего имени.
Они вернулись в Ленинград. Квартира Марты оказалась опечатанной. Данила не рискнул возвращаться к тетке. Устроились в области. Марта — учительницей, Данила — электриком. Через год у них родилась дочь…
Но разве может мать забыть своего ребенка? Разве может успокоиться ее сердце тем, что появился другой? Марта часто уезжала в город. Данила никогда не спрашивал ее, зачем она ездит. Он знал. И не мешал ей.
Марта разыскала Ангелину — сестру Андрея. Долго ходила вокруг да около, знакомилась с ее приятельницами, пока не узнала, что Андрей так и не вернулся в Ленинград. Связи между ними практически нет. О брате она ничего не знает и вспоминает его с большой неохотой.
Когда их дочери исполнилось восемь месяцев, Марта прочла в газете о показательном суде над сектой «новых христиан» в маленьком городке, который не был назван. Говорилось лишь, что дело было где-то в Приморском крае. В статье говорилось, что преступный организатор секты пока не пойман и скрывается, но след его уже взяли районные правоохранительные органы. О том, был ли с ним ребенок, ничего сказано не было, зато говорилось, что «вину сектантов трижды усугубляет тот факт, что они вовлекали в свои ряды несовершеннолетних, а порой и совсем маленьких детей, заставляя участвовать в отвратительных церемониях жертвоприношений и поклонения идолам. На алтарь клали белого голубя, и именно ребенку вменялось в обязанность умертвить птицу…»
— Это он, — сказала тогда Марта. — Помнишь, ты как-то сказал, что он уже не остановится. Ты ведь это имел в виду?
— Что-то вроде, — ответил Данила, хмурясь. — Но это только начало.
— Думаешь, его не поймают?
— Даже если и поймают… Лагерь не сделает его лучше, скорее наоборот.
— С ним Вадик.
— Наверно.
— Еще вчера я думала, что если мой сын жив, то все в порядке. А теперь мне кажется, что с ним может случиться нечто похуже смерти.
Из глаз Марты катились слезы, но она не замечала этого.
— У него могут быть и другие дети. И он может их…
С того самого вечера возле дома, когда Данила впервые близко столкнулся с Андреем, между ними образовалась странная связь. Каждый раз, думая о нем, Данила закрывал глаза, и с ним творились странные вещи. Он не видел Андрея, нет. Он не знал его мыслей. По крайней мере, оформленные в слова они не звучали в его голове. Но он чувствовал его. Он как будто знал, что происходит в душе Андрея, ощущал его состояние.
Данила долгое время убеждал себя, что такого быть не может, что просто ревность к бывшему мужу Марты не стерлась еще; что образ Андрея, всплывающий время от времени, это не более чем его собственный страх. Но со временем он понял, что это некий ущербный телепатический контакт, протекающий между ними через Марту и ее ребенка. В это можно было верить или нет, но избавиться от этого было невозможно.
— Дети, — сказал он Марте, — это лучший материал. Из них можно лепить все что угодно. Дети ничего не знают о добре и зле. Им можно преподнести это знание как угодно…
— Галя. Ты помнишь, Галя говорила, что беременна. Как ты думаешь?..
Им стоило огромных трудов выяснить, что стало с остальными. Но в конце концов они узнали, что ребята получили по десять лет исправительных работ и раскиданы по разным зонам. Первой они нашли не Галю, а Машу. На встречу с ней отправился Данила, потому что отправлять Марту было небезопасно. Вдруг бывшая подруга поднимет шум?
Данила никогда не узнал бы в женщине, которая вошла в комнату для свиданий, милую девушку с университетским образованием, которую он видел несколько раз мельком. Перед ним была женщина с безжизненным взглядом и циничной улыбкой.
— Еще один, — процедила она, выплевывая слова. — Ну, что будем делать?
Конвоир, считавший Данилу троюродным братом заключенной, строго посмотрел на Данилу.
— Маша, — Данила взял ее за руку и крепко сжал, — тебе большой привет от сестры Марты, ты ведь не забыла нас, правда? Помнишь тетю Таню? А Марту помнишь? Я сбрил бороду, поэтому ты меня не узнаешь. Помнишь Ленинград?
Маша подняла на него затравленный взгляд:
— Марту?
Он сильно сдавил ей руку.
— Да, сестру…
— Ленинград…
Маша вдруг зарыдала, уронив голову на руки. Конвоир, наконец, оставил их одних. Деться из тесной комнатушки им было некуда, а Данилу обыскали перед входом.
Он сбивчиво, поминутно оглядываясь на дверь, рассказал Маше о том, что они хотят усыновить ребенка Галины, пока та не выйдет на свободу. Ведь детский дом может за десять лет переехать, расформироваться или того лучше — усыновит ребенка кто-нибудь. Тогда уж точно никогда не узнаешь где он и как.
— Смешные вы люди, — утерев слезы, сказала Маша. — А как же моя? А с Женькой как?
Данила не сразу понял, о чем она говорит. Маша родила ребенка за две недели до того, как состоялся суд. Сначала ей еще позволили держать девочку при себе. А теперь она не имеет о ней никаких известий. «Должно быть, все еще где-то здесь, на Алтае…»
— Заберите и наших, иначе он заберет. Он ведь так ждал этого!
Маша попала в самую точку. Именно так Данила и чувствовал Андрея в последнее время. Ему нужны были эти дети. Они были связаны с ним уже одним фактом рождения, а такие связи посильнее веры, угроз и обольщений. Эти дети в его власти с самого начала.
Он обещал Маше забрать всех. И просил писать на главпочтамт хотя бы раз в год: вдруг амнистия. Раз в год на имя Марты Беловой. Дети будут в надежном мес