— Мне нужно, — сказала она твердо, — чтобы он дотянул до Дворца бракосочетания. Понимаешь? Любой ценой!
— Кто — он?
— Да вот, — кивнула девушка на охапку осенних листьев, и только тогда Лариса заметила, что поверх кучи лежит маленький лысый толстячок в черном смокинге.
Лариса пощупала пульс, легко перевернула бедолагу на спину и отпрянула:
— Да он, похоже, просто-напросто мертвецки пьян!
— А то я сама не знаю, — поежилась невеста.
— Так чего вы хотите от меня?
— Я хочу, чтобы он встал, пусть хоть на четвереньки, уж как получится, и оставался бы в частичном хотя бы сознании до того момента, пока нам в паспортах не поставят печати о регистрации брака, — отчеканила невеста. — Триста долларов вас устроит?
— При чем здесь скорая помощь? Выведением из запоев занимаются совсем другие службы. Вы ведь сказали по телефону, что у него сердечный приступ, так?
— А если приступ, — поджала губы невеста, — вы поставите его на ноги?
— Если приступ, мы положим его на носилки.
— Нет.
Девушка глубоко затянулась сигарой, выпустила целый фонтан дыма и сменила тон:
— Слушай, подруга, погибаю. Мне эта регистрация — во как нужна, — она полоснула кроваво-красным ногтем по горлу. — Я актриса. Ставка у меня в театре — копеечная. А у этого типа — своя строительная компания…
— Хоть две.
— Ну, ты что, не можешь его чем-нибудь кольнуть, чтоб поднялся? Ты пойми, я от Бога актриса. Я работу свою люблю и подрабатывать уборщицей в казино больше не хочу. Мне в кои-то веки попался богатый мужик. Квартиру купил из пятнадцати комнат.
Лариса смотрела на девушку безучастно.
— Да не смотри ты на меня так. Мне все эти тряпки и побрякушки — даром не нужны. У меня призвание, понимаешь… — По щекам девушки покатились слезы. — Я хочу играть в своем маленьком театрике. Дочка у меня… Три годика…
— Ладно, записывай телефон, — не выдержала Лариса.
Из складок платья невеста ловко извлекла сотовый и тут же набрала номер, продиктованный Ларисой. Поговорив, она удовлетворенно вздохнула:
— Обещал быть через десять минут. Не обманет?
— Нет.
— Приходилось пользоваться такими услугами? — с участием поинтересовалась невеста.
— Это мой знакомый. Звал как-то работать, — бросила Лариса и, уходя, с отвращением взглянула на жениха. — Что же вы так все-таки… ради денег…
— Так ты на него внимательно посмотри, — предложила невеста, — в нем что, кроме денег что-то есть?
— Но в первый раз и так…
— Почему в первый? Это мой третий брак, — искренне удивилась невеста.
Лариса быстрым шагом возвращалась к машине, пытаясь ответить себе на два вопроса. Действительно ли девушка расчувствовалась, разговаривая с ней, или она лишь талантливая актриса; и почему, черт побери, Наталья Гончарова похоронена как Ланская и нигде даже в скобочках самыми маленькими буквами не значится, что была она некогда любимой женой великого русского поэта. Это ведь так важно! Ведь если люди умеют притворяться, как эта девушка, значит, и Саша тоже мог… А если женщины забывают, что некогда их любили необыкновенные мужчины, то, значит, и она забудет…
Перед Невским машина попала в огромную пробку, и на Ларису снова нахлынули воспоминания. На этот раз самые жаркие — их первые поцелуи, первые объятия… Она передернула плечами, потому что даже теперь, через год, от этих воспоминаний мурашки бежали по телу. Вот ведь как бывает на свете. Один человек уходит, а другой застревает в прошлом, прокручивая и прокручивая в памяти каждый час минувшей любви…
Три месяца они ходили вокруг да около. Каждый боролся с собой. Правда, теперь он уже подъезжал к больнице на машине, вез ее в какое-нибудь маленькое кафе поужинать и послушать музыку. Но в конце концов неизменно раскланивался возле парадной и растворялся в темноте. От этих невинных хождений желание, с которым оба так мужественно боролись, только росло, и однажды они все-таки не смогли с ним больше бороться. Страсть захватила их на несколько месяцев — оглушила и ослепила. Они забыли, что у их любви нет будущего. Но ведь рано или поздно это открытие должно было их отрезвить…
Последние месяцы весны оказались самыми мучительными. Саша делал выбор, а она — ждала. Нет ничего тяжелее такого ожидания.
— Понимаешь, — говорил он, — с женой мы давно стали чужими людьми. Но Ирочка… Она же ни в чем не виновата…
Лариса навещала пару раз девушку еще тогда, когда та лежала в больнице. Слышала, как отзывались о ней медсестры. Они звали ее «сучкой избалованной», говорили, что родителей таких девочек отстреливать нужно, пока еще кого-нибудь не родили и не воспитали «людям на радость».
Но Саша любил дочку слепо.
— Ирочка очень чувствительная девочка, ты ее просто не знаешь, — говорил он. — Она без меня пропадет. Мать ее совсем не понимает…
А Лариса, оставаясь одна вечерами, терзаемая муками ревности, ехала к его дому и кружила неподалеку, поглядывая на освещенные окна. Сколько раз ей приходилось видеть Ирочку выходящей из подъезда под руку с мамой, щебечущую, кладущую голову той на плечо, кривящую губы вслед прохожим…
В глубине души копилась обида. Порой Лариса говорила себе, что она тоже ранимая и тоже ни в чем не виновата, порой убеждала себя, что родители на то и родители, чтобы любить своих детей, какими бы те ни были. Да и ситуация любовного треугольника всегда патовая: невозможно угодить всем.
Но Саша сделал свой нелегкий выбор. В конце весны, когда для Ларисы весь мир сделался серым, а под глазами от бессонных ночей залегли черные тени, он пришел к ней с легкой спортивной сумкой.
— Все. Больше я никуда не уйду.
Она была слишком потрясена, чтобы интересоваться подробностями. Только на следующий день, когда изъявления обоюдной любви оставляли время и мыслям, она вдруг осознала, что он не торопится на работу.
— У тебя выходной?
— Я все оставил жене. Фирму, машину, квартиру.
Лариса закусила губу. Ей ли не знать, чего ему стоил успех.
— Не горюй, — успокоил он. — Получилось один раз, получится и во второй. Только давай уедем! Так нам будет спокойнее.
— Куда?
— У меня родители в Карелии. Начнем все заново…
Они начали все заново, и в июне Лариса почти поверила, что нет женщины счастливее нее. В июле трижды ему звонила дочь. После этих звонков он часами молча курил на кухне, а Лариса тихо сходила с ума в пустой спальне. Казалось невероятным, что их совместное счастье оказалось таким коротким…
В августе Саша съездил в Санкт-Петербург. А вернувшись, вдруг сделался необычайно к ней нежным. Она отвечала на его поцелуи, глотая слезы. Она принимала их за прощание и со дня на день ожидала, что он скажет ей: «Прости, я ошибся…» Август тянулся медленно, как перегруженная повозка с трудом тянется за старой клячей, а Саша не торопился с объяснениями…
Самое смешное, что их вообще не последовало. Ни тебе «так получилось, Лариса», ни тебе «прощай». Просто ушел однажды утром и не вернулся.
Неделю она ждала и плакала от обиды и от злости на себя, что с обидой своей не может справиться. В понедельник вечером она почти ненавидела Сашу, упрекая во всех смертных грехах, во вторник днем трясущимися руками крутила диск телефона, обзванивая на всякий случай морги и больницы. В среду ей приснилось, что он умер. И она снова весь день плакала сначала от нестерпимой боли, что его нет на свете, потом — от обиды на собственную глупость — чего только не придумает брошенная баба.
В четверг каждый час ей в голову приходили новые мысли: что его похитили и требуют выкуп с жены, что он потерял память и заперт где-нибудь в психиатрической больнице, что отправился в лес и заблудился…
В пятницу, перешагнув через чувство собственного достоинства, она позвонила ему домой. Ранимая девочка Ирочка рявкнула, что такой здесь больше не живет, и швырнула трубку. В субботу, превозмогая стыд, Лариса навестила его родителей и обрисовала им ситуацию. Старики пожали плечами и посмотрели на нее с отстраненным сожалением. Они не одобряли разводов.
В воскресенье, выплакав все слезы, Лариса собрала вещи и вернулась в Петербург.
Ее с радостью взяли на прежнее место. Работы как всегда было больше, чем людей. В глубине души она продолжала ждать, но Саша как в воду канул…
Возвращаясь в машине на станцию, Лариса прикрыла глаза и провалилась в сон.
Ей снова было семнадцать. Она стояла у реки, теребя кончик косы. Она знала, что река эта соединяется с озером Бурным, а неподалеку от их детского дома есть местечко, которое называется Заветное. Еще дальше — Приозерск.
Она смотрела в воду, пытаясь унять бурю, разразившуюся в ее душе после разговора с Мартой. Лариса несколько раз глубоко вздохнула, задержала дыхание, шумно выдохнула, но сердце продолжало колотиться, а скулы сводило от напряжения. Ей хотелось плакать, но она чувствовала, что слезы выйдут злыми и облегчения не принесут.
Мысли будоражили, заставляли суетливо складывать кусочки мозаики собственной жизни, но толку от этого было мало. Сама для себя она была задачкой с множеством неизвестных. Как она попала в детский дом? Кто ее родители?
Эти и еще с десяток других вопросов она и задала сегодня Марте, но ни на один из них не получила ответа. Почему же от нее скрывают правду? И какое, интересно, Марта имеет право скрывать?.. Лариса задохнулась от возмущения. Любому нормальному человеку хочется знать, кто он и кому обязан жизнью!
Лариса смотрела в воду и, сама того не замечая, постепенно успокаивалась. На исходе жаркого лета зеленая река медленно двигалась на восток, как упитанная змея, неторопливо прокладывающая себе путь сквозь заросли кустарника. Плакучая ива склонилась к самой воде и пыталась ухватить зеленую непослушную тварь ветками. У самого берега бились потемневшие к осени блюдца кувшинок, казавшиеся без желтых цветов старыми девами — поблекшими и никому не интересными. А плеск воды у мостков звучал бесконечными сплетнями, в которых они находят утешение.