– Так дело-то, Афанасий Емельянович, не глядит, кого выбрать, а мужчине не годится на пуховиках валяться. Служба меня никогда не прельщала, в помещики записаться – скука пугала, да и поместье всего одно – не развернешься. Хотелось чем-то заняться, чтоб и душа горела, и силы было куда приложить, и ум. А там, где труд и его плоды есть, все дурное далеко отходит и забывается.
Елагин почувствовал в Галицком надрыв, словно этот человек прожил и живет в нескончаемо длинном изнуряющем одиночестве. Неожиданно его мудрый взгляд словно погрузился вовнутрь себя, и что он там видел – Афанасий Емельянович не знал. Но что-то подточило его, однако не сломало, возможно, даже возвысило над суетностью, от чего он убегал своим путем, обретая смысл. Наверное, поэтому он не кичился происхождением, был доступен и прост, не заступая за границы благоразумия. Елагину вдруг захотелось пооткровенничать с ним, поделиться своими метаниями и непониманием, сковывающим его, попросить совета, но не хватило решимости. А Галицкий очнулся, тряхнул головой и усмехнулся:
– Эх, жаль, потомства нет. Мой род обнищал, а я поднимаюсь. Трудно, через ошибки и ученье, но поднимаюсь. А кто после меня подхватит мое дело?
– Уж не знаю, чем вас утешить, – стеснительно произнес Елагин, вставая со стула. – Пора мне. Мирон Сергеевич, коль понадобится помощь... я всегда к вашим услугам.
Галицкий поблагодарил его с чувством признательности, проводил. Елагин шел к экипажу, думая о себе и о Мироне Сергеевиче, о том, что они разнятся во всем и, тем не менее, имеют схожесть. Думал о том, что ему нужен друг, который бы ободрил или отрезвил его, ведь так тяжко носить в себе непонимание.
Хоть и считал себя Виссарион Фомич стариком, однако при виде Прасковьи Ильиничны внутри вздрогнуло нечто забытое. Печать усталости ничуть не испортила ее, влажные и грустные глаза доставали до самого дна души, всякое движение было пронизано женственной сдержанностью, а вдовье платье лишь подчеркивало стать. Он вспомнил отзыв о ней Галицкого и согласился с ним: эта женщина достойна любви и уважения.
– Не желаете ли чаю? – спросила она.
– Не откажусь, сударыня, – согласился Зыбин, ведь разговор под чашку чая становится непринужденней. Прасковья Ильинична распорядилась подать чай и остановила нелюбопытные глаза на госте. – Я не желал вас беспокоить раньше, беря во внимание ваше горе, но совершено преступление. Мы обязаны разыскать преступника и наказать его.
– А заодно наказать и нас во второй раз?
Она поставила Зыбина в тупик. Виссарион Фомич надеялся, что эти же слова, сказанные ею графине Ростовцевой, не засели так глубоко. Прошло время, правда, незначительное, но все же Прасковья Ильинична должна желать покарать преступника, который убийством поставил ее и семью перед обществом в неловкое положение. Он ошибся.
Принесли чай, пироги, варенье. Любя поесть вкусно и много, Зыбин не отказался от удовольствия перекусить. Положив кусок воздушного пирога с яблоками на тарелку, он осмотрел блюдо, на котором были еще и пироги с начинкой из творога и вишни, которые непременно стоило попробовать. Вазочку с земляничным вареньем он придвинул ближе, чтоб не капало с ложки, откусил от пирога, следом сунул в рот ложечку ароматного варенья и прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом.
– Понимаю, сударыня, – вздохнул он, – вам горько, что так произошло. Вашего мужа нашли в странном месте, непонятно, зачем он снял квартиру... – и взглянул на нее. Нет, Прасковья Ильинична обладала редкой выдержкой и не стала плакать, жалея себя, не опустилась до жалоб на мужа. – Отсюда и обстоятельства смерти не ясны-с, то есть мы не можем найти причину. А коль не найдена причина, то и преступник не найдется.
Не с той стороны он начал. Долгополова слишком сердита на мужа, чтобы даже после смерти простить ему хождения по ночам неизвестно к кому и зачем. Впрочем, зачем – вопрос понятен, ответ на поверхности, а вот подобная поверхность Зыбина всегда настораживала. Если Долгополов и приходил к женщине, то кто эта женщина? Галицкая? Отчего же Прасковья Ильинична, узнавшая о связи мужа с Вики, не хочет из женской мести разоблачить ее? На этот вопрос у Виссариона Фомича тоже был поверхностный ответ: стыд. А стыд есть гордыня. Но тут уж ничего не попишешь, Прасковья Ильинична болезненно переживает случившееся. Он перешел ко второму куску пирога с творогом, а также к Шарову:
– А недавно, сударыня, был найден еще труп – некоего Юлиана Шарова. Нам стало известно, что ваш муж принимал участие в судьбе этого молодого человека.
– Да, он упомянул его в своем завещании.
Виссарион Фомич возрадовался: наконец-то она дает ответы, а не уходит от вопроса в молчание.
– Стало быть, вы знаете Шарова.
– Нет, я его не знаю.
– Как же так? – задвигал он бровями, недоумевая. Отхлебнув чая, чтоб протолкнуть большой кусок, Виссарион Фомич справился и проглотил его. А то, не дай бог, икота одолеет, конфуз выйдет. – Коль ваш муж покровительствовал Шарову...
– Я вообще не знаю, откуда Шаров взялся, – сказала Прасковья Ильинична. – Впервые я увидела его на похоронах, потом, когда зачитывали завещание. Муж оставил ему пять тысяч рублей.
– И вас сей факт не смутил? – Еще один кусочек – и довольно будет, решил Виссарион Фомич. – Вы не захотели узнать, чем обусловлена такая щедрость со стороны вашего мужа?
– Мне решительно все равно.
– Угу, – покивал он. – Ну, а как вы отнеслись к тому, что Шаров назначен управляющим в одном из имений вашего мужа?
– Управляющим? – Долгополова подняла брови. Кажется, и об этом она услышала впервые. Прасковья Ильинична опустила глаза и пожала плечами. – Ну, раз так решил Нифонт Устинович...
– Стало быть, вы не знали? – все же уточнил он.
– Не знала. Мой муж редко советовался со мной, да и с другими людьми тоже. Скрывать не буду, меня удивило упоминание в завещании этого молодого человека, но не более. Кстати, Шаров мне показался человеком неглупым, однако не совсем воспитанным.
– Что вы имеете в виду? – спросил Зыбин, выгребая ложечкой из розетки остатки варенья.
– Он вел себя несколько вольно. Все же из мещан, попал в чужой и приличный дом, а не соизволил вести себя скромнее. Гулял здесь, будто это его дом. Потом, когда огласили завещание, надулся. Думаю, он был недоволен той суммой, которую оставил ему мой муж.
– Что же, он большего желал? – изумился Зыбин.
– Полагаю, да. А на чем основан его расчет... я, простите, не знаю.
Виссарион Фомич опустил уголки губ, что выдавало его крайнее недоумение. Так ведь действительно – загадка с загадками.
– А кто зачитывал завещание? – полюбопытствовал.
– Господин Сытников.
– Благодарствую, сударыня, – утирая рот салфеткой, произнес он. – Пироги у вас знатные. Уж не гневайтесь за мое вторжение, служба обязывает. Мое почтение, сударыня.
– Прощайте, Виссарион Фомич, – встала она.
10
На стол Артем кинул фотографии, и надо было видеть его самодовольную физиономию. Каскадер снимки в руки не взял, лишь повертел головой, разглядывая товар. Тем временем Артем развалился на стуле, заказал пива. Поскольку Каскадер ни тпру ни му, он небрежно пододвинул фотографии ближе к нему со словами:
– Внимательно посмотри. Прошлого года выпуска, то есть прямо с конвейера сошла, аж блестит новьем. Беленькая, как снегурочка.
– Чья? – Указал глазами на снимки Каскадер.
– Какая разница?
– Огромная, – был краток Каскадер.
Его дотошность объяснима: если машина принадлежит большой шишке, то на ее поиски кинут чуть ли не армию с авиацией. И найдут. Когда хотят, всегда находят, – наверное, так думал Каскадер.
– Слушай, – придвинул к нему свой стул Артем, – я не знаю, чья она. Есть товар, скажи прямо: берешь или не берешь?
– Хочешь сказать, ты угнал тачку, при том не поинтересовался, чья она?
– Кто докажет, что я угнал? – схитрил Артем. Между прочим, действенно – выставляться невинной овцой и в то же время не давать конкретного ответа. Топорный прием, конечно, но этих граждан убеждает наглость, потому как они сами сделаны топором. – Кто видел, как я угонял? Ты? Так вот, Каскадер, тачка досталась мне по случаю, к примеру, в карты выиграл, или за долги забрал – это никого не касается. Я хочу ее сбыть, прошу полцены – все. Решай по-быстрому: нет – так нет, другому сосватаю. Мне бабки нужны срочно.
– Что ж сразу к этому другому не обратился?
– Слушай, Каскадер, я не лох, справки навел. Сказали, такие сделки надежней с тобой обделывать.
Видимо, Артем убедил его, потому что Каскадер взял снимки, просмотрел их. А машинка просто игрушечка, как тут не соблазниться? И соблазнился:
– Где сейчас твоя снегурочка?
– В надежном месте. Куда скажешь, туда доставлю.
– Пригони ее на Дагестанскую, это за железнодорожным вокзалом...
– Знаю.
– Буду ждать у магазина «Три поросенка». Часа хватит?
– С головой. Но учти, Каскадер, если меня надумал кинуть, или чего хуже сделать, то тебя сдаст ментам мой дружбан, для него мною конвертик оставлен к камере хранения. Это я так, на всякий случай, чтоб у нас с тобой все тип-топ было.
Каскадер не оскорбился, потому что недоверие между малознакомыми людьми в этой среде вещь естественная, он лишь сказал:
– Через час.
Артем вышел из клуба, запрыгнул в машину, но, только отъехав и проверив, нет ли хвоста, позвонил Киму Денисовичу:
– В половине двенадцатого на Дагестанской у «Трех поросят».
Приятель Кима Денисовича согласился помочь. Когда-то он купил здание бывшего Дома пионеров, требующее капитальной реконструкции и расположенное в людном месте, но имел право использовать его только по назначению. Тогда еще можно было спасти здание, но кому нужен Дом пионеров, или что-то другое в том же роде? Приятель выжидал. Наконец настал миг, когда делай что хочешь, раз ты владелец, но здание окончательно пришло в негодность, остались одни стены, да и то не ахти какие. Он решил продать стены хотя бы строительной фирме, а никто не покупал их из-за непомерно высокой цены.