Я совершенно явственно услышала их звон:
«Il pleut, il pleut bergere,
Presse tes blancs moutons…»[133]
— Слушайте! Что это? — воскликнула я.
Это были звуки ударов в дверь Бычьего Глаза.
Мы ждали. Я подумала, что в тот момент даже Луи верил, что наступил наш последний час.
А потом… удары вдруг прекратились. Вбежал паж, чтобы сообщить нам, что гвардейцы отогнали толпу от дворца.
Я села и закрыла лицо руками. Мой сын тянул меня за юбку.
— Мама, что они все делают?
Я прижала его к себе. Я не могла говорить. Моя дочь взяла брата за руку и сказала:
— Ты не должен сейчас беспокоить маму!
— Почему же? — хотел он знать.
— Потому что ей надо очень о многом подумать.
Я думала: они убьют моего сына! Он улыбнулся мне и прошептал:
— Все хорошо, мама. Муффле здесь!
— Значит, все хорошо! — ответила я ему шепотом.
Он кивнул.
В Cour Royale[134] и в Cour de Marbre[135] народ звал герцога Орлеанского. Я вздрогнула. Насколько глубоко герцог был замешан в этом?
Элизабет посадила дофина к себе не колени. Меня утешало то, что Элизабет была с нами.
— Мама, твой Chou d’Amour голоден! — сказал мой сын.
Я поцеловала его.
— Ты будешь кушать совсем скоро!
Он кивнул.
— И Муффле тоже! — напомнил он мне, и все мы улыбнулись.
Толпа вокруг дворца вызывала короля.
— Король — на балкон!
Я взглянула на Луи. Он вышел. Они, должно быть, восхищались им, ведь он не показывал никаких признаков страха. Они не должны были знать, что он ничего не чувствует.
В апартаменты пришел Лафайетт. Он был явно удивлен, что толпа ворвалась во дворец. Ведь они дали ему слово.
Меня ничуть не удивляло, что его прозвали генералом Морфеем. Он крепко спал в своей постели, в то время как убийцы вломились во дворец.
Приехал граф Прованский вместе с герцогом Орлеанским. Оба были чисто выбриты и напудрены. Прованс выглядел холодным, как обычно, а Орлеанский — хитрым. Потом мадам Кампан сказала мне, что многие клялись, что ранним утром видели его переодетым среди бунтовщиков и что именно он показал толпе дорогу к моим апартаментам.
Лафайетт вышел на балкон.
— Король! — заревела толпа.
Лафайетт, поклонившись, представил короля. Генерал поднял руку и сказал им, что король теперь согласен с Декларацией прав человека. Уже удалось достичь многого, и он полагает, что теперь они пожелают вернуться домой. Он, командир Национальной гвардии, просит их об этом.
Неужели он ожидал, что они повинуются ему? Не может быть, чтобы он был настолько глуп. Этот человек играл роль — роль героя этого часа.
Разумеется, толпа не двинулась с места. Они собирались получить то, ради чего пришли сюда.
Потом чей-то голос крикнул:
— Королева! Королева — на балкон!
Этот крик был подхвачен. Теперь он перешел в оглушительный рев.
— Нет! Ты не должна… — сказал король.
Аксель был рядом. Он сделал шаг по направлению ко мне, но я взглядом приказала ему держаться подальше. Он не должен обнаруживать нашу любовь перед всеми этими людьми. Это могло только создать дополнительные проблемы.
Я сделала шаг по направлению к балкону. Моя дочь начала плакать. Я сказала ей:
— Все хорошо, дорогая! Не бойся, моя маленькая Мусселина! Эти люди всего лишь хотят видеть меня.
Аксель вложил в мою руку руку моей дочери и, подняв моего сына, передал его мне на руки.
— Нет! — воскликнула я.
Но он подтолкнул меня к балкону. Он верил, что люди не причинят вреда детям.
Когда я появилась там, воцарилась тишина. Потом они закричали:
— Не надо детей! Отошлите детей обратно!
Тогда я почувствовала уверенность в том, что они собираются убить меня. Я повернулась и передала дофина мадам де Турзель. Дочь попыталась уцепиться за мой халат, но я оттолкнула ее назад.
Потом я вышла на балкон одна. В ушах у меня что-то жужжало, но, возможно, это был шепот, раздававшийся подо мной. Казалось, у меня ушло несколько минут на то, чтобы сделать этот один-единственный короткий шаг. Словно бы само время остановилось, и весь мир ждал, когда я пересеку порог между жизнью и смертью.
Я была одинока и беззащитна перед этими людьми, которые пришли в Версаль, чтобы убить меня. Я сложила руки поверх своего бело-золотого полосатого халата, в который я поспешно закуталась, когда меня подняли с кровати. Мои волосы рассыпались по плечам. Я услышала, как чей-то голос крикнул:
— Ну, вот и она, эта австрийка! Стреляйте в нее!
Я наклонила голову, словно приветствуя их. Вокруг по-прежнему стояла тишина.
Я не знаю, что произошло за эти секунды. Знаю только, что французы — действительно самый эмоциональный народ на свете. Они любят и ненавидят с большим неистовством, чем остальные. Все их чувства чрезвычайно сильны, возможно, потому, что они чрезвычайно скоротечны.
Мое явное бесстрашие, может быть, моя исключительная женственность, мое холодное безразличие к смерти на короткое время тронули их.
Кто-то крикнул: «Да здравствует королева!» И другие подхватили этот крик. Я взглянула вниз, на море лиц, на этих людей с дурной репутацией, с их ножами и дубинками, с их жестокими лицами. И я не боялась их.
Я поклонилась еще раз и вернулась обратно в комнату. Там меня встретили смущенным молчанием, которое продолжалось несколько секунд. Потом король обнял меня со слезами на глазах, а дети, вцепившись в мою юбку, плакали вместе с ним.
Но это была всего лишь короткая передышка. Толпа снова закричала:
— В Париж! Короля — в Париж!
Король сказал, что этот вопрос нужно обсудить с Национальной Ассамблеей. Ее членов нужно пригласить приехать во дворец.
Но люди снаружи становились все более настойчивыми.
— В Париж! Короля — в Париж! — скандировали они.
Сен-При был мрачен. Аксель — тоже.
— Они ворвутся во дворец! Совершенно ясно, мсье де Лафайетт, что у вас недостаточно сил, чтобы сдержать их! — сказал он.
Лафайетт не мог отрицать этого.
— Я должен предотвратить кровопролитие! Я мирно поеду в Париж! — сказал король.
Он повернулся ко мне и поспешно произнес:
— Мы должны быть вместе… Мы все!
Потом он вышел на балкон и сказал:
— Друзья мои! Я поеду в Париж вместе с женой и детьми. Я доверяю то, чем дорожу больше всего, любви моих добрых и верных подданных.
Послышались радостные крики. Их путешествие закончилось успешно. Их миссия была выполнена.
Лафайетт вошел в комнату с балкона.
— Мадам, вы должны обдумать это! — сказал он серьезно.
— Я уже обдумала. Я знаю, что эти люди ненавидят меня. Я знаю, что они намереваются убить меня. Но если такова моя судьба, я должна принять ее. Мое место — рядом с моим мужем.
Был час пополудни, когда мы покинули Версаль. Прошедший накануне дождь уступил место солнечному свету, и стоял чудесный осенний день. Но хорошая погода не могла улучшить наше настроение.
В карете, в которой ехали мы с королем, находились также наши дети, мадам де Турзель, граф и графиня Прованские и Элизабет.
Я никогда не забуду эту поездку. Хотя мне предстояло испытать еще большие унижения, пережить еще большие трагедии, она стоит особняком в моей памяти. Запах этих людей, их злобные лица рядом с нашим экипажем, кровожадные взгляды, которые они бросали в мою сторону! Это долгое, медленное путешествие заняло шесть часов. Я чувствовала в воздухе запах крови. Кто-то из этих дикарей убил гвардейцев, и теперь они несли на пиках их головы впереди нас. Полагаю, это было мрачное предупреждение о том, что они собирались сделать с нами. Они даже заставили парикмахера сделать прически на этих головах. Этот несчастный человек был вынужден делать это под угрозой смерти, испытывая отвращение и тошноту.
Верхом на пушке ехали пьяные женщины, выкрикивавшие друг другу непристойности. Мое имя часто упоминалось. Но я испытывала к ним слишком сильное отвращение, чтобы заботиться о том, что они говорили обо мне. Некоторые женщины, наполовину обнаженные, потому что они не позаботились о том, чтобы сменить юбки, шли под руку с солдатами. Они разграбили королевские амбары, и экипажи были нагружены мешками с мукой, которые бдительно охраняли солдаты. Базарные торговки приплясывали вокруг нашей кареты и кричали: «Нам больше не нужен хлеб! Мы везем с собой в Париж пекаря, жену пекаря и его мальчишку!»
Мой маленький сын хмыкнул:
— Я так голоден, мама! Твой Chou d’Amour не завтракал, не обедал…
Я утешала его, как только могла.
Наконец мы приехали в Париж. Мэр Байи приветствовал нас при свете факелов.
— Какой это замечательный день! Наконец-то парижане могут видеть в своем городе его величество со своей семьей! — сказал он.
— Надеюсь, что мое пребывание в Париже принесет мир, гармонию и подчинение законам! — гордо ответил Луи.
Как бы мы ни были измучены, все же нам пришлось ехать в ратушу. Там мы сели на трон, на котором до нас сидели короли и королевы Франции. Король попросил Байи передать людям, что он всегда испытывает удовольствие и доверие, оказываясь среди обитателей своего доброго города Парижа.
Когда Байи повторял эти слова, он пропустил слово «доверие». Я сразу же заметила это и напомнила Байи о его оплошности.
— Вы слышите, господа? Ведь так получилось даже лучше, чем если бы моя память не подвела меня! — сказал Байи.
Они высмеивали нас. Они делали вид, будто обращаются с нами как с королем и королевой, в то время как на самом деле мы были всего лишь их пленниками.
Потом нам дали короткую передышку. Нам позволили переехать из ратуши в Тюильри — в этот мрачный, пустынный дворец, который они выбрали для нас.
Тюильри и Сен-Клу
Никто не поверил бы в то, что произошло с нами за последние сутки, и что бы он ни представил себе, все это будет далеко до того, что нам пришлось вынести.