венного оформления на самурайские мечи из монастыря Исияма Гобо был огромный спрос.
В годы правления Кэн-нё, четырнадцатого настоятеля монастыря, тоже бывшего самурая высокого ранга, Исияма Гобо в конце XVI столетия прославился на всю Японию. Прославился своей непоколебимой верой и мужеством.
Дело в том, что среди князей того времени, ведших бесконечные войны с соседями, внезапно начал выделяться некто Ода Нобунага, обладатель небольшого владения в провинции Овари, основными чертами личности которого были честолюбие, коварство и жестокость.
Маленький замок в Нагоя, полученный в наследство от умершего отца, Ода превратил в самый настоящий военный штаб. Здесь он разрабатывал планы своих дерзких набегов на соседние земли. В 1560 году он разгромил войска крупного феодала Имагава и, расправившись с одним из самых мощных противников — домом Китабатакэ, — присоединил к своим владениям богатую провинцию у Тихого океана Исэ.
А в 1568 году Ода Нобунага осадил столицу и, разбив правительственные войска, взял Киото и низложил сёгуна.
Казалось бы, какое нам дело до его военных демаршей? Но дело в том, что Ода Нобунага с самого начала своей «творческой» деятельности ненавидел Путь — Путь веры воина. Веры для него не было, а его собственный путь превращался в кровавую просеку.
Особую ненависть Ода Нобунага испытывал к монастырю самураев Исияма Гобо. В 1570 году (первый год Гэнки) Ода предъявил ультиматум главному настоятелю монастыря — Кэн-нё. Он требовал безоговорочной капитуляции, полного подчинения Исияма Гобо новому правителю, а также передачи ему огромных ценностей монастырского города. Думаю, нетрудно догадаться, что Кэн-нё ответил ему категорическим отказом.
Их борьба, борьба монастыря самураев и нового диктатора, продлилась одиннадцать долгих лет. Много раз воины из монастыря не только отбивали ожесточенные атаки, но и сами переходили в наступление: ведь это были не просто монахи, а профессиональные воины, да и сам Кэн-нё оказался талантливым военачальником. Он великолепно ориентировался в быстро меняющейся военной обстановке, делал правильные стратегические и тактические расчеты. Более того, осажденные монахи-самураи наносили серьезный урон войскам Ода. Все операции возглавлял военный совет при настоятеле монастыря.
Так что все многократные попытки Ода взять крепость каждый раз заканчивались громким провалом. Так продолжалось до тех пор, пока он не решился на последний штурм. Ода пришел к выводу, что расположенный на вершине монастырь можно взять, опоясав войсками все склоны и укрепления. Многомесячная осада полностью изолировала Исияма Гобо от окружающего мира. Медленно поднимаясь вверх и сжимая кольцо осады, воины забросали крепость зажигательными смесями. Монастырь был сожжен. В огне погибли и все его обитатели. Три дня и три ночи пылал Исияма Гобо. После пожара на огромном пространстве, согласно документам, остались лишь горы пепла. Перестал существовать один из богатейших центров самурайской культуры, богатейшее хранилище древних рукописей, книг и многих уникальных ценностей. Остались только легенды о мужественных монахах-самураях и понимание того, что Путь веры — это все равно Путь воина.
В «Кодексе Бусидо» сказано:
«…предания о Пути Самурая помогают постигать буддизм».
«Самураи былых дней больше всего боялись умереть в кровати. Они надеялись встретить свою смерть на поле битвы. Священник тоже ничего не достигнет на Пути, если в этом он не будет подражать воину».
Помните фильм «Достучаться до небес»? В нем есть знаменитый диалог про море. «Ты когда-нибудь видел море?» — спросил главный герой у своего друга. Обреченные на смерть, больные раком, главные герои кинофильма, никогда не видевшие моря, решают, что в оставшееся им для жизни время они непременно должны его увидеть. А из нашей компании никто никогда не видел океана. И вот когда мы приехали к побережью Тихого океана, мы поняли: это встреча с Небывалым. Добирались мы на автобусе, а потому водную гладь океана разглядели не сразу. Мы лишь почувствовали запах, запах, который трудно описать словами: он упорно пробивался сквозь аромат растений, зарослями стелющихся у побережья. Этот пьянящий коктейль ароматов до сих пор манит меня вернуться туда, в Хамамацу, и ощутить его вновь. Скинув обувь, мы босиком двинулись через дюны в сторону океана. А в дюнах мы были поражены, увидев пару слепленных из песка фигурок, одна из которых должна была изображать борца сумо, а вторая — какого-то восточного мудреца.
Всему помешал (вернее, почти помешал) японский полицейский, подбежавший к нам со всех ног и принявшийся что-то оживленно выкрикивать. Оказалось, надвигается цунами и ходить по побережью очень опасно. Что ж, так даже интереснее! Подойдя к берегу, мы ахнули от восторга — волны и в самом деле были невероятно огромные, таких никто из нас никогда не видел. Японцы играли с приливом и отливом у берега, кучка забавных индусов в своих традиционных одеждах тоже пытались зайти по колено в воду, но тут же отскакивали назад. Мы же, скинув одежку, бросились в волны.
Как же это было здорово! Волна высоко подбрасывает тебя, потом ты, словно зависнув в воздухе, балансируешь на ней вверх-вниз, причем вода держит тебя так, что даже не надо грести руками, и настойчиво утягивает тебя в сторону океана. Вдоволь наплававшись в прохладной воде, мы, словно заново родившись, выбрались на берег. На берегу нас спас от холода ставший традиционным во время последующих поездок на океан горячий кофе с сахаром, который продается здесь в автоматах в банках. Мы сели на берегу и стали наблюдать за закатом. Вот она, настоящая Страна восходящего солнца! Впрочем, заходящее за океан солнце не менее прекрасно.
«Остров Чипингу — на востоке, в открытом море; до него от материка тысяча пятьсот миль. Остров очень велик; жители белы, красивы и учтивы; они идолопоклонники, независимые, никому не подчиняются… Богатый остров, и не перечесть его богатства», — писал в 1298 году в «Путешествиях» Марко Поло.
И тут, на океане, грани реальности и грани зеркального ее отражения как бы стираются. Волны океана приносят настоящую Японию…
Последний из шести длинных клинков рассек кору дерева. Митома презрительно хмыкнул.
Гейша тоскливо отвернулась от окна. Дарить наслаждение юному Митоме было совсем иным, нежели его отцу, нежному и обходительному любовнику. С Митомой гейша не чувствовала ничего, кроме ужаса.
Зайдя в покои, Митома даже не глянул в сторону гейши. Он любовался игрой мускулов на своей правой руке.
Слуги судачили друг с другом — обычное дело, когда им казалось, что за ними никто не наблюдает.
— Молодой господин безумен, совершенно безумен.
— А старый господин слишком уступчив. Он должен отослать сына на войну или ко двору сёгуна, пусть Митома приносит пользу. А господин лишь оплачивает кровавые забавы Митомы.
— Ему же нужен наследник. Никогда не пошлет он юного господина на войну.
— А я думаю, юный господин не отказался бы от участия в битвах. Он ненавидит родной дом.
— А ведь его любят здесь. Нет, он точно безумен, совершенно безумен.
— А вы видели, как он уродлив, когда смеется?
— А его голос режет слух, вот до чего неприятен. У меня каждый раз ледяная дрожь пробегает по спине, когда он отдает мне какие-либо приказы…
— …Нет ли возможности использовать в политических целях участие моего сына в том состязании? — спросил старик.
Советник задумался на мгновение.
— Все можно использовать в политических целях, мой господин, действительно все. Времена сейчас непростые, голод и насилие стали истинными правителями страны. Это только простой народ думает, что у нас все хорошо. Вот пусть и посмотрят на знатного отпрыска с мечами в руках.
— Но они будут ненавидеть его. Им никогда не восхищаются. Он некрасив, тело его сложено непропорционально, а голос Митомы неприятно режет уши. Они будут ненавидеть его. А если он победит? Если повергнет героя из народа? А если победят и убьют его? Если он не выдержит? Он же нужен мне, без него все мои труды были бы напрасны, без него все, что принадлежит нашей семье, станет пылью времени!
— И что же вы хотите, мой господин? Вы многие годы не дозволяете ему участвовать в подобных состязаниях. Боитесь потерять его.
Старик укрыл лицо в руках, ибо все золотые слова мудрости не могли уберечь его от забот.
Пальцы Митомы сошлись на нежной шее гейши, отец заплатил ей, она не будет сопротивляться, но он все равно ждал протеста, хоть какого-нибудь жалкого, слабого протеста. Ее лицо становилось все краснее и краснее, но она теперь казалась ему куда прекрасней обычного. Гейша тронула струны его души.
Митома даже влюбился в нее, так красиво она умирала. Митома застонал, как от страсти. Однако он не знал, что делать с влюбленностью в смерть, и отпустил ее. Гейша закашлялась — значит, будет жить — и зарыдала.
Митома подхватил ее на руки и принялся покачивать из стороны в сторону. Гейша жалась к нему, а он поглаживал ее длинные волосы и тоже плакал, взахлеб, словно маленький ребенок, потому что теперь понял. Никогда ему не получить сразу выживание и любовь, надежду и смерть, свободу и освобождение. А жизнь — это проклятие с тысячей переломанных пальцев.
У Г. Востокова мы можем встретить замечание о том, что между двумя крайними точками жизни — рождением и смертью — самурай «легко может стать на время христианином»[16].
Так ли это? И могли столкнуться два пути и две веры?
В «Записках» капитана В. М. Головнина, пробывшего в плену у японцев с 1811 по 1813 год, мы читаем: «Япония стала известна европейцам в первой половине XVI века; первые открыли сие государство португальцы; тогда дух завоевания новооткрываемых земель господствовал над сильнейшими морскими державами того времени в высочайшей степени. Португальцы приняли намерение покорить Японию…»