ьм, и о любви, мимо которой прошёл.
«Теперь жить незачем», — закончила Раваналона, прижимая кусок пожелтевшей бумаги с чёрной рамкой некролога. Я отпустил грехи. Похоронили её на тюремном кладбище, и вскоре имя на могильном кресте стёрлось.
Эти письма и медальон — версии одной истории, и я надеюсь, что на небе нашлась истина, их примирившая.
СМЕРТЬ ФЕОФИЛА БЕЗБОЖНИКА, ЕРЕСИАРХА ИЗ АНТИОХИИ
Он объявился в Святой земле, когда пророки ещё не стали диковинкой, а мир не устал от богословских споров. Он был наполовину иудеем, сыном городского булочника, и в ранней юности выпекал хлеб. Однако закат её встретил уже на дороге, попрошайничая и не гнушаясь воровством. Длинный язык и пустое брюхо быстро наполняли его котомку. Ходил ли он, подобно апостолам, по капищам бедуинов, бог которых — палка, воткнутая в конский помёт? Посещал ли шатры тюрок, для которых бог — небо, а молочной белизны кобыла — посланник бога? Или измерял шагами пустыню, посреди сыпких песков которой вёл бесконечные споры с египетскими отшельниками? Истории он стал известен, лишь когда начал проповедовать в синагогах. «Мир — криптограмма, — учил он, — истина противоречива». И, проповедуя непознаваемость мира, развивал собственную космогонию, отводя каждому небу своего князя. А ратуя за свободу воли, называл её жалкой. Дороги Кесарии и Вифинии помнят его сгорбленную фигуру. Среди погонщиков верблюдов он поносил древних идолов. Среди благочестивых иудеев выступал поборником старины. На базарных площадях его не раз собирались побить камнями, его пытались схватить власти, но он ускользал, как ящерица, оставляя хвост слов. Он владел арамейским, коптским и латынью. Его спутниками были стоптанные сандалии, дорожная пыль и рой мух. Свиту ему составляли блудницы и беглый раб, с которым он делился ржаными лепёшками и вином из тыквенной бутыли. Лицо он имел грубое и постное, с бородавкой на бараньем носу, который зажимал двумя пальцами, когда сморкался.
И лишь этим прерывал свои странствия по мирам горним и дольним.
С воспалёнными глазами, с языком, прилипшим к гортани, — таким застаём мы Феофила в окрестностях Антиохии, посреди хитонов и туник, посреди презрения и любопытства, посреди народов, ещё не объединённых Распятием. Взобравшись на холм, он проповедовал толпе, льнувшей к нему, точно пчела к мёду.
— Я бродил по свету, надеясь извлечь из глубин истин одну Истину, я погружался рыбой в бездны всех учений, я взлетал птицей в поднебесье всех богов, я искал Слово, но находил слова. И цена этих слов — ничто! Они говорят, что Бог для человека, как отец для сына. Они говорят, что дела Его совершенны, а мудрость непостижима. Но какая же это мудрость, если её не постичь? — Он размахивал руками, точно пугало, и ветер трепал его козлиную бородку. — Нет, наши судьбы в руках мальчишки! Зачем Он слепил нас? — Распахнув одежду, Феофил обнажил желтевшие кости и ноги, покрытые жёстким волосом. — Затем же, что и бегемота, орла и змею! Или вы ставите себя выше?
Ответом ему была тишина.
Выгнув шею, Феофил стал похож на ворона.
— Горшкам не ведом горшечник. Их не спрашивают, откуда взять глину и куда продать! К чему молитвы? Глина не может разжалобить гончара!
— Откуда тебе знать? — раздалось снизу. — Или ты Бог?
— Бог? — подняв руку, Феофил высморкался, демонстрируя овечий профиль. — Да вас давно бросили! Ваши слёзы для неба, как помои! Я, Феофил, которого зовут Безбожником, смеюсь, когда слышу о Божьем милосердии. Посмотрите на укусы скорпионов под своим рубищем, взгляните на мозолистые руки, почерневшие от мотыг, — это и есть его следы?
В толпе рассеянно кивали. Только Феофиловы блудницы и солдат, опершийся на копьё, смотрели во все глаза.
— Вы приписали Богу злонравие, а себе — собачью покорность. Вы надеетесь жертвами смягчить Его гнев, пробудить любовь. Но вам не сломить Его равнодушия!
Он расхохотался, уперев руки в бока.
Солнце слепило. Прикрываясь ладонями, внизу старались встать в длинную феофилову тень.
— «Где много богов, там нет Бога?» — оттопырил он ухо.
Ему под ноги полетел рыбий хвост. Подняв, Феофил долго его вертел, прежде чем оттолкнулся языком от пересохшего нёба:
— То, что я скажу, также истинно, как то, что в ваших домах ютится голод, а черепа мертвецов точат черви. Нас, как муравьёв, созерцает Создатель. Который для Его Создателя — такой же муравей! Есть пирамида создателей, есть множество богов. А Бога нет! Этого отсутствующего Бога бессмысленно призывать любить нас. Но я призываю вас возлюбить этого отсутствующего Бога. Возлюбите Его, как самих себя, и тогда Он будет существовать в месте, надёжнее заоблачных высей, — в ваших сердцах. Бог существует благодаря вашей вере, а не вы — благодаря милости Бога! И вы можете наречь Его именем сына или дочери, осла или мула, потому что у Бога нет имени, у Него бесчисленное множество имён.
Он бросил вниз рыбий хвост.
— Как можно звать того, у кого нет имени? — загудела толпа. — Как можно любить того, кого нет?
— А Сущего на небесах можно?
В голосе Феофила звенела издёвка.
— Но Он обещал спасение!
Феофил стукнул кулаком по лбу:
— Ах, я забыл, что вы Его видели!.. Вы даже протыкали копьём Ему рёбра!
Горизонт уже разрезал солнце. Повеяло прохладой. Феофил открыл рот, но из толпы насмешливо закричали:
— Уж не Феофил ли — неведомый Бог?
Он осёкся.
— Не святотатствуй! — призывали его. — Поклонись Христу!
Феофил погладил бородку, точно снимая с неё слова.
— Висящему мешку? Его чудачествам? Он вынудил к предательству, а потом обещал за это вечные муки. Он говорил притчами, будто мало простых и ясных слов. Он подкупал чудесами, которые легко повторить.
В подтверждение Феофил, высморкавшись, достал рыбий хвост и снова бросил вниз.
В толпе зашептались. Раздвинув толпу, на холм поднялся убогий.
— Христос лечил бесноватых, — состроил он рожу. — А ты?
Феофил влепил ему пощёчину.
— Я тоже. Или подставишь другую?
Убогий присел на корточки.
— Болтать все могут, — обнажил он кровавые дёсны. — А способен ли ты пострадать за своего отсутствующего Бога?
— Как мы — за Царство Небесное! — закричали снизу.
Феофил вскинул голову.
— Могу и просто так! Чтобы убедить вас, надо поразить? Так распните меня!
Он насмешливо замолчал.
— Ну, что же вы? Или не хватает духа? Вам не нужно разрешение ни прокуратора, ни синедриона, я, Феофил, даю его вам!
Он победно посмотрел вниз.
А там уже на скорую руку сколачивали крест из засохшей смоковницы.
— Недаром ваш Бог — сын плотника! — срывая голос, завопил Феофил. Но его не слушали. Раздев, потащили к кресту. Верёвки натянулись, и дерево, скрипнув, вознесло тело.
— У меня нет ангела с огненным мечом! — орал Феофил с креста. — Мой отец не на небесах, а давно в земле, но и мне доступно быть вашим Богом!
Многие с ужасом отвернулись. Блудницы рыдали. Утешая их, раб сжимал феофилову котомку.
— Жизнь — как ручей, который нащупывает русло, — кричал Феофил в лучах заходящего солнца. — А смерть — как запруда.
Задрав головы, в него со смехом тыкали пальцами, оскорбляя, крестились.
— Отпустите, — прохрипел Феофил, и все увидели его слёзы.
Солдат, прекращая мучения, проткнул его копьём.
Расходились, опустив глаза, топча босыми ступнями холодевшую, как мертвец, землю.
— Не всякий распятый — Бог! — выкрикнул вдруг убогий. — Не допущу, чтобы поганили святыню!
И стал трясти крест. Гвозди из запястий Феофила выпали, и мёртвое, грешное тело рухнуло на землю.
Феофиляне утверждали, что Безбожник умер в четвёртом часу стражи, что луна сделалась как кровь, а воздух — как полынь, и в сгустившемся мраке поднялась буря.
То, что в предместье Иерусалима разыгрывалось как трагедия, в окрестностях Антиохии повторилось как фарс. «Феофил профанировал образ Христа, — пишет современный нам апологет, — но разве факт того, что этот образ профанируется и сакрализуется с одинаковой лёгкостью, не является признаком вечного?»
Пресвитер антиохийского прихода, которого по странному совпадению звали Феофилом, осудил палачей. Но в дальнейшем к Безбожнику были не столь благосклонны. «Иисус пожертвовал собой ради нас, Феофил — ради своей гордыни! — писал один из отцов церкви, громя феофилян. — Взошедший на крест не стал Снизошедшим до креста!»
После гибели Феофила его преемником стал беглый раб. Свидетель землетрясения, уничтожившего Антиохию, он объяснял его небесной карой, хотя учитель и отрицал вмешательство богов в людские дела. Вспоминая его тыквенную бутыль, феофиляне верили, что он превращал воду в вино, кормил рыбой и лечил прикосновением.
Останки Феофила смешались с пылью дорог, по которым он бродил, а душа, если, вопреки его прозрениям, такая всё же существует, переселилась в мир, который он заслужил, — мир скорби и бунта.
СМОТРИТЕЛЬ ЧУМЫ
Эту историю я вообразил на даче, глядя, как бутылки пускают «зайчиков», а сухие комья чернозёма на садовых клумбах оттеняют жадное цветение роз. Она перенесла меня в Европу XIV века, в которой под красной маской правил король-чума. Неприступные замки не могли остановить его армию серых крыс. Их беспощадные орды обложили маленький городок. Напрасен был дым сожжённых деревень, напрасно звонили колокола, бич Божий олицетворял крысиный хвост. И горожане спрятались в угольные ямы, отгородившись от мира землёй, как раньше — стенами.
Годы уносили все страхи, кроме одного — покинуть подземелье. Первое время ходили слухи о смельчаках, совершивших вылазки. Пьянея от свободы, они бежали из мест, отданных на растерзание чуме. Но оставшихся пугало их невозвращение. А когда страх въелся в плоть, ведущие наружу люки замуровали, превратившись в кротов. По прошествии веков город, герб которого — лопата, представлял огромный лабиринт вырытых улиц-лазов, переулков-штолен и отсеков-келий. Копируя дождевых червей, его обитатели изобрели подземные автомобили — «землеройки». Пользуясь тем, что вес