бо взорванных на нашей планете. Как известно, после этого взрыва нагловатая Америка несколько поджала хвост и не стала больше говорить с СССР с позиции силы.
Занимаясь этими испытаниями, о которых я тогда конечно ничего не знал, он подвергался не раз смертельной опасности. Однажды он вернулся после командировки в таком виде, что моя мама издала крик ужаса. Все лицо отца и его руки было обожжены так, что почти не оставалось нормальной кожи. Он потом очень долго восстанавливался после страшного ожога, который получил не в результате ядерного взрыва, а из-за взрыва резервуара с топливом в момент испытаний. Так что без войны он подвергался не раз смертельной опасности, получая жестокие ранения, бесстрашно исполняя свой долг.
О своих поступках он даже после говорил очень редко и скупо. Но только знаю, что однажды, после воздушного ядерного взрыва он должен был с группой подчиненных ему офицеров лететь на вертолете к месту, где был эпицентр взрыва, чтобы провести там необходимые измерения. Однако взрыв в воздухе произошел значительно ниже, чем первоначально предполагалось, и земля была во много раз более радиоактивно заражена, чем ожидали. Когда летчик вертолета увидел первые замеры приборов, он сказал, что, если товарищи офицеры хотят жить, они немедленно должны улететь. Но мой отец, как офицер, для которого долг и приказ были превыше всего, сказал, что он и его подчиненные будут выполнять поставленную задачу, чего бы это ни стоило… Тогда летчик просто улетел, оставив их без вертолета. Следующий вертолет прилетел только через несколько часов, когда мой отец и подчиненные ему офицеры получили дозы радиации, близкие к смертельной.
Не случайно поэтому мой отец получил орден «Орден Красной звезды» и медаль «За боевые заслуги», которые в это время давали только тем, кто принимал участие в боевых операциях и смотрел в лицо смерти. Не стоит забывать, что тогда в начале 60-х, почти все старшие офицеры прошли Великую Отечественную войну и сражались на полях ее страшных битв. Так что тогда «За боевые заслуги» понимали только буквально.
Поэтому, когда мой отец, твердый и подтянутый, но одновременно исключительно добрый человек, приходил иногда со своими друзьями, такими же молодыми офицерами в черных с золотом или серебром мундирах, такими же отважными и веселыми, мне казалось, что я общаюсь с ожившими в несколько другом обличье мушкетерами. У них не было длинных шпаг на боку, и разговаривали они несколько иначе, чем герои романа Дюма, но дух я чувствовал тот же: доблесть, отвага, честь, веселье и щедрость.
Конечно же, ни о чем другом, кроме как о военной службе я и не думал. Я вообще не понимал, что это за мужчины, которые ходят без мундиров в пиджаках или куртках, чем они занимаются? Как можно не быть военным, не мечтать стать офицером, ну и конечно же, офицером Советского военно-морского флота, чтобы быть таким же храбрым, красивым, сильным и подтянутым как мой отец.
Однако постепенно история все более захватывала меня. Я читал, читал и читал. И тут мы переехали в новый дом, сменив наконец коммуналку на комфортабельную трехкомнатную квартиру. И вот в этом новом доме, уже не на Московском шоссе, на юге города, а на проспекте Науки на севере
Ленинграда, моя мать случайно встретила свою знакомую, которая вышла замуж за инженера, но не просто инженера, а страстного коллекционера, собравшего огромную коллекцию, посвященную наполеоновской армии. Всеволод Сергеевич Поборчий, так звали этого человека, не имел в своем собрании шпаг, киверов, золотых эполет или кирас, тогда советскому инженеру такое было едва ли доступно. Но у него была масса прекрасных книг, огромное количество фотографий, сделанных с картин, гравюр и просто исторических текстов.
Наконец он сам рисовал так, что его рисунки солдат наполеоновского времени казались мне волшебством красоты. Увидев эти изображения гренадер, кирасир и гусар наполеоновской армии, я
больше ни о чем другом не мог думать. Я брал у Всеволода Сергеевича на дом эти рисунки, фотографии со старинных гравюр и жадно их перерисовывал.
Вы скажете, а как же «Три мушкетера»? Ведь это другая эпоха? Мало кто знает, что прототипы Атоса, Портоса, Арамиса и д'Артаньяна взяты вовсе не из эпохи Людовика XIII, хотя люди с такими именами действительно существовали, особенно известен д'Артаньян, который в реальности закончил свою карьеру генерал-лейтенантом, геройски пав при штурме крепости Маастрихт в 1673 г. Дюма сочинил им иные судьбы, но не только! Чтобы в романе люди выглядели живыми, автор всегда берет за прообраз каких-то людей, которых он видел, с которыми он реально общался. И с них, с какими-то, разумеется, добавлениями и изменениями, которые ему нужно по сюжету, пишет портрет своего героя. Иначе написать «живого» человека почти невозможно.
Дюма для своего романа за прообраз мушкетеров взял своего отца и его друзей. Отец Дюма был знаменитый кавалерийский генерал, служивший под командой Наполеона Бонапарта в Итальянской кампании 1796–1797 гг. и в походе в Египет. Генерал Дюма обладал огромной физической силой, и автор представил его в романе в образе Портоса, а друзей отца, таких же бесшабашных кавалерийских генералов д' Эспаня, Бомона и Лауссэ, и он вывел в образе д'Артаньяна, Атоса и Арамиса.
Не случайно, поэтому, опытный историк, специалист в этих эпохах истории Франции легко может заметить, что герои «Трех мушкетеров» ведут себя скорее не как люди начала XVII века, а почти как французские офицеры Наполеоновский эпохи.
Вполне понятно, что подготовленный духом «Трех мушкетеров» я легко, можно сказать, совершенно естественно воспринял эпоху Наполеоновских войн, хотя и до сего времени не оставил изучение и французской королевской армии XVII–XVIII в. (в интернете есть мои неплохие ролики про битву при Рокруа 1643 г. и про сражение при Фонтенуа 1745 г.).
Я так увлекся Наполеоновской эпохой, что мое намерение стать современным офицером постепенно уступило острому желанию стать историком, поступить на исторический факультет и писать книги о наполеоновских походах. Интересно, что уже в 12 лет я задумал написать книгу о войне 1805 г. И начал-таки ее писать! Это была конечно показавшаяся бы сейчас очень смешной компиляция с известной книги Е. Тарле «Наполеон» и книги Н Левицкого «Полководческое искусство Наполеона». Да, это был забавный детский опус, но идея осталась навсегда в голове. В результате в 2006 г. появилась моя двухтомная книга «Аустерлиц. Наполеон, Европа и Россия. 1799–1805 гг.» на русском языке и наконец в уже в расширенном варианте эта книга вышла уже под названием «Битва трех императоров» в издательстве «Питер» в 2019 г.
Так что зародившаяся в детстве идея оставила столь глубокий след в мозгу, что через несколько десятков лет она нашла свое законченное выражение.
Мое страстное желание стать историком совершенно не укладывалось в голове моих родителей, считавших в соответствии с привычками своего времени, что только техническое образование способно обеспечить достойное будущее молодому человеку. Конечно о «бизнесе» у меня дома никто не заикался, этого не существовало тогда вообще, но даже экономическое образование казалось каким-то ущербным. Всеми правдами и неправдами родители уговорили меня перейти из обычной в математическую школу, утверждая, что хуже от того, что я буду лучше знать математику, не будет. Она пригодится в любой профессии, вот после школы и выбирай. В результате я поступил в 121-ю школу, которая в те времена (начало 70-х годов XX в), была одной из лучших в Ленинграде. Сюда набирали талантливых старшеклассников, младших классов почти не было, зато было 10 девятых и 10 десятых (напоминаю, что тогда 11-го класса не существовало). Я поступил в 9й 5й класс. У нас не было 9а, 9б и т. д., так как можно было бы запутаться в буквах.
И тут в этой школе я оказался поистине в ловушке. Дело в том, что интеллектуальный уровень моих одноклассников был необычайно высок. Я никогда еще за время своего обучения ни в школе, и впоследствии, в ВУЗах, не был в окружении такого количества блестящих умов, таких интересных ребят. Девушек у нас было мало по вполне понятной причине, школа была физикоматематическая. В классе было более 20 юношей и только 10 девушек.
Преподаватели были блестящие, даже те, кто вел не профильные, не физикоматематические дисциплины.
Так вот, теперь не только родители, но и преподаватели говорили мне одно и то же: «История, это конечно хорошо, просто здорово… но в качестве хобби. Но ведь если бы только преподаватели! Я уже упомянул, что более интеллектуальной атмосферы, чем среди моих одноклассников, я ни до, ни после не видел. На переменах мы спорили на разные научные темы, говорили о политике, о философии…
И при этом все эти умные, замечательные ребята говорили мне только то же, что и преподаватели. Все они убеждали меня, что это здорово, если я буду «интересным человеком», которому есть что рассказать друзьям в компании… но для мужчины настоящим занятием могут быть только точные науки или инженерная деятельность.
Так говорил мне и мой лучший друг Николай Перцев и все, кто меня окружал. Никогда не забуду язвительной шутки нашей математички, когда она, увидев, что я беседую на уроке с одним из своих хороших приятелей, насмешливо-презрительно бросила: «Соколов, Петров, чего вы там болтаете? Вы что, собираетесь быть историками, или балеринами?» Именно не «артистами балета», что звучало бы хоть как-то с неким подобием реальности данного варианта, а «балеринами». С учетом того, что мы были два здоровых парня, явно абсурдное предположение… из которого, как сказали бы математики, с
очевидностью вытекает то, что «историк» — это такой же абсурд!
Мне не исполнилось даже 17 лет, когда я закончил школу, в эти годы противостоять такому мощному, можно сказать грубому прессингу, было сложно. Совсем еще мальчик я думал, что не могут же все они ошибаться — родители, преподаватели, друзья — ведь все они хотят мне хорошего! Видимо я что-то неправильно понимаю!