Как я уже говорил, моя жена Настя была просто идеальной: красивой, верной, веселой, надежной помощницей во всех вопросах. Так обработка гигантского массива документов для «Армии Наполеона» (нами было рассмотрено одних солдатских дел около 10 тысяч!!) была бы невозможна без ее помощи. Но к середине 90х годов ее стал буквально мучить важный вопрос совсем другого порядка. Ей очень хотелось ребенка, а у нас его почему-то не было. Обратились к врачам, они прежде всего обследовали меня и заверили, что у меня все абсолютно в порядке. Дело в организме Насти. Она прошла какой-то курс лечения, принимала какие-то таблетки, я совершенно в это не вникал, но результат вскоре был. В конце 1996 г. Настя забеременела и в июне 1997 г., и у нас родился долгожданный ребенок. Это была дочь, которую мы назвали Анной.
Появление ребенка полностью изменило характер Насти. Нет, она вовсе не стала хуже, просто для нее вся система ценностей изменилась. Главным и единственным в жизни стал для нее этот маленький драгоценный комочек жизни, маленькая девочка, ставшая для нее центром мироздания. Она полностью ушла в материнство и не могла больше оказывать мне никакой помощи в моих делах, а они, как и раньше довлели на меня, не оставляя времени продышаться. А тут еще до этого мой верный помощник по всем административным и штабным делам ассоциации Владимир Шиканов (Лебрен) по ряду причин прекратил свою работу, и я остался фактически без всякой административно-технической помощи.
Но видимо природа не знает пустого места. И практически в тот же момент рядом со мной появилась молодая красивая девушка Анна. Она не была маленькой наивной девочкой, ей было 20 лет. Она была студенткой Института культуры. Но она настолько воспылала желанием быть со мной, что в первый же вечер, когда она пришла ко мне в гости, Анна тут же стал близка мне без малейших колебаний и сомнений.
Но она так же быстро стала настоящим преданным другом, и не просто другом, а ближайшим соратником, который взвалил на себя помощь во всех делах. Она стала и секретарем, и письмоводителем, она оформляла все официальные бумаги, которых было великой множество, ведь у меня были параллельно две функционирующие ассоциации: всероссийская «Военноисторическая ассоциация России» и на всякий случай сохраненная «Санкт-Петербургская военно-историческая ассоциация» соответственно с кучей необходимых отчетов. Скоро ей сверх всего этого пришлось стать и бухгалтером ассоциации со всеми вытекавшими из этого последствиями в виде кучи всяких административных бумаг, в которых я вообще ничего не понимал. Наконец Анна великолепно владела компьютером и при необходимости могла нарисовать компьютерной графикой любой план сражения или экономическую диаграмму.
При этом она была ласковой, нежной, веселой и просто идеальной в любви. Но кроме всего прочего нас объединяла общая система ценностей. Она также влюбилась во Францию через эпоху Людовика XIII, мира «Трех мушкетеров», прекрасно рисовала и будучи выпускницей французской специальной школы говорила по-французски почти как на родном языке. У нас с ней было столько общих тем и дел, что мы могли часами говорить, обсуждая будь то исторический вопрос, будь то какой-нибудь новый проект военно-исторической битвы, или бала. Когда же у нас появились деньги мецената, о котором я буду рассказывать позже, она стала к тому же блистательным редактором военно-исторического журнала. Ко всему прочему она умело владела кройкой и шитьем и могла прекрасно пошить любое изысканное платье наполеоновской эпохи, дух которой она просто безупречно чувствовала.
Ее духовные, моральные, эстетические взгляды были не просто близки мне, а совпадали на все 100 процентов. И если Настя была для меня «королевой», то Анна быстро стала блистательной придворной дамой, а если надо, настоящим офицером штаба, боевым другом и как-то чуть позже ей пришлось скакать за мной в галоп с саблей в руке в атаку в испанском городе Медина-де-Риосеко, где когда-то французская кавалерия Лассаля наголову разбила испанскую армию.
Настя легко прощавшая, или, точнее сказать, просто не замечавшая маленькие романы с красивыми девушками была в данном случае вероятно просто сокрушена.
Как-то раз, когда мы были дома, она почему-то позвала меня на кухню, так и не могу понять, почему именно туда, и сказала ровным спокойным голосом:
«Вы знаете (она обращалась ко мне на Вы), я прощала все Ваши увлечения, Вы знаете, как я была в этом вопросе великодушна, при этом оставаясь Вам беззаветно верной. Но мне кажется здесь (она даже не сказала о ком и о чем идет речь, было и так ясно) Вы перешли некую недопустимую черту… Словом, мы должны расстаться».
Я был, честно говоря, сражен. Никогда в своих мыслях я не думал о расставании с Настей. Она для меня была женой перед Богом и имея время от времени какие-то романы на стороне, я никогда не думал, что это может привести к разрыву. Я полагал, что в какой-то момент, быть может, она прервет молчание по этому поводу, возможно устроит какую-то сцену. Но мы никогда не разорвем наш брак.
Но здесь не было никаких сцен, даже малейших упреков — просто спокойное твердое решение расстаться!
Я не стал оправдываться, это было бы просто смешно. Она была права. Я лишь ответил:
— Поступай как ты считаешь нужным.
И Настя ушла. Ушла сначала к своим родителям, потом, встретив случайно своего старого еще школьного приятеля, который был когда- то влюблен в нее, согласилась уйти жить к нему. Лишь бы уйти.
Насколько этот уход для нее был далеким от чувства, говорит тот факт, что, когда через какое-то время она все-таки попыталась вернуться, буквально через несколько минут позвонил этот приятель. Она при мне, никуда не скрываясь с телефоном, жестко ему ответила: «Все кончено. Я больше не желаю с тобой видеться, и ты должен забыть этот номер телефона».
Это было сказано так твердо, спокойно, что трудно было бы сомневаться в принятом ей решении.
И потом, уйдя все же от меня окончательно, так как моя связь с Анной не оставляла нам возможности продолжать совместную жизнь, она стала просто жить с родителями, а потом, когда я сумел занять денег у одного моего бывшего французского друга и купил Насте небольшую квартиру, она стала жить там одна с ребенком.
Мы не развелись, мы были повенчаны и венчальные свечи так и остались нетронутыми, но мы больше не жили как муж и жена. Я приходил к ней в гости, заходил иногда за ребенком в садик, помогал, как мог, и видел, что Настя жила только одна с ребенком, никакого мужчины у нее не было.
Ну а Анна стала распоряжаться у меня дома. Она быстро навела идеальный порядок, продолжала вести все дела, была нежна и прекрасна в любви, хотя ее красивое лицо не соответствовало по стилю тому идеалу, который когда-то стал для меня навязчивой идеей, и который я невольно искал всю жизнь.
Тем не менее, я не собирался на ней жениться, пока один эпизод не произвел на меня мощное, я бы сказал определяющее впечатление.
В декабре 1999 г., если не ошибаюсь, мы должны были выступить на каком-то празднике в Гатчине, на плацу перед Гатчинским дворцом. Тут должны были быть русские и французские пехотинцы, а также русские казаки.
Я решил соединить «приятное» с «полезным». Наше официальное выступление должно было происходить в воскресенье, где-то в середине дня. Я предложил добавить к этому официальному мероприятию настоящий момент реконструкционного похода.
Отряд французских солдат (пехоты) под моим командованием должен был выступить в субботу утром из пункта «А» (деревни, лежащей где-то километрах в 20 от Гатчины) и двинуться по лесу, изображая отступление из России. Задача была пройти километров 25–30, выйти к деревне, назовем ее пункт «Б», откуда пролегал второй железнодорожный путь в Гатчину и оттуда на электричке можно было бы добраться до Гатчинского плаца за полчаса. При этом русская пехота и «партизаны» должны были выступить из пункта «В» и двигаться наперерез «отступающим» французам. Из пункта «Г» должны были выступить казаки с той же целью.
Предполагалось, что где-то к середине дня русские разъезды обнаружат французский отряд, а потом его атакуют. Произойдет игровой бой, где каждая сторона будет стараться действовать наиболее эффективно, ну а потом мы расположимся все вместе на огромном биваке в лесу, переночуем, отпраздновав это сражение, и утром легко доберемся до пункта «Б», где и сядем на электричку. Казаки доедут до Гатчины в конном строю. По времени все казалось выполнимым без особенного напряжения. Предполагалось, что будет много участников, если не сотня человек, то где-то близко к этому.
Сказано — сделано, «французы» с энтузиазмом готовились к «русскому походу», «русские» — к разгрому отступающих «французишек». Причем собиралось даже подъехать французское телевидение, чтобы заснять эту весьма приближенную к реалии реконструкцию.
Но как всегда на войне редко случается по задуманному. Дело в том, что суббота выдалась чертовски холодная, температура была примерно -15. Для короткой прогулки конечно ерунда, а вот для длительного марша, да еще с предполагаемой ночевкой под открытым небом, ясное дело не особо приятно.
В результате в пункте «А» в назначенное время собралось без особенного энтузиазма 20–25 «французов». Телевидение конечно не приехало, а единственной женщиной, которая отважилась отправиться в поход, была Анна.
Построив отряд, и произнеся энергичную задорную речь в стиле воззваний Наполеона, я двинул свой небольшой взвод в поход. Но с первых шагов мы столкнулись с непредвиденным. Дело в том, что я рассчитывал марш, исходя из скорости движения по дорожкам, обозначенным на подробной карте, предполагая дороги, пусть слегка и заметенными снегом, но легко проходимыми. Я считал, что скорость марша будет близка к скорости движения неторопливо идущего пешехода. Но оказалось, что все эти дороги и тропинки были просто завалены снегом так, что пришлось едва волочить доги где-то по колено, а где-то и по пояс в снегу! Шли, а точнее ползли, поэтому крайне медленно. До пункта, где предполагалась возможность «русского» нападения, было еще не близко, а стрелки часов уже неумолимо приближались к 16 часам.