лялся, а президентом была его сестра.
Прежде всего Батурин высказал мне свою высокую оценку моей книги «Армия Наполеона», заявив, что считает меня в этом вопросе крупнейшим специалистом в России. На этом в основном деловой разговор и закончился, мы поговорили на ряд отвлеченных тем, и наша встреча завершилась. Однако я прекрасно понимал, что он пригласил меня не ради общей беседы, и очевидно встреча будет иметь продолжение.
Действительно, через некоторое время Батурин снова пригласил меня в Москву и на этот раз речь пошла на более конкретные темы. Он предложил мне возглавить крупный фонд, который Батурин обязался обеспечивать средствами, и эта организация по его замыслу должна была заниматься крупными культурно-историческими проектами.
— Какими? — естественно поинтересовался я
— Ну, какими Вы сами пожелаете, — был неожиданный ответ, — Мы будем решать с Вами вместе.
Он также заявил, что в моем распоряжении будет большой особняк в центре Москвы, где он желал бы на основе своей коллекции, которую он тогда усиленно собирал, создать музей наполеоновский эпохи.
И добавил:
— Ну а в остальном делайте, что посчитаете нужным, Вы ведь специалист в этом вопросе…
Было бы абсурдно отказываться от такого предложения. Я согласился, хотя конкретных дат и этапов реализации не было намечено. Я пригласил Виктора Николаевича с супругой посетить наше мероприятие на Бородинском поле в начале сентября 2005 г. Он прибыл, но с огромным опозданием, и битвы не видел. Мы просто поехали с ним после окончания мероприятия в шикарный ресторан где-то в Подмосковье и провели еще раз беседу о наших планах и перспективах.
На этот раз со мной была жена Анна (мы официально расписались вскоре после этой встречи) и в присутствии тогдашней супруги Батурина ныне весьма известной госпожи Яны Рудковской. Опять разговор был довольно общим, но все же очевидное желание работать вместе было намечено.
Осенью 2005 г., кажется, в октябре, я снова встретился с Батуриным в Москве. Опять был очень общий разговор, и я, чтобы привести его к большей конкретности, дабы мой собеседник мог лучше понять размах и значение, которое может иметь реконстукция, пригласил его посетить огромную «баталию», которая намечалась в Чехии в честь 200-летия битвы при Аустерлице, которая имела место 2 декабря 1805 г. (теперь Аустерлиц называется по-чешски — Славков, а бывший Брюнн, большой город рядом, это современный Брно).
В этой «битве» я был, во-первых, сценаристом, а во-вторых на поле боя я должен был командовать главными силами французской армии.
Батурин как ни странно легко согласился, не стал строить из себя недоступного олигарха, но как заядлый коллекционер решил внести в наше «сражение» весьма неожиданный вклад. Узнав, что на поле боя я буду исполнять роль маршала Сульта (разумеется, не как актер, а как командир «корпуса»), он предложил дать мне на мероприятие подлинную саблю, принадлежавшую Сульту, и показал ее фотографию. Возможно это и была подлинная сабля маршала, но видимо он носил ее на походе, а не в генеральном сражении. Она выглядела так скромно, что моя сабля-муляж была более нарядной, и кроме того сабля Сульта была саблей восточного типа, а мне такие не нравятся, и кроме того, казалась ветхой. Я вежливо отказался, но Батурину явно хотелось сделать что-нибудь, чтобы отметить свое участие в юбилее, и он сказал:
— А эту хотите?
И показал мне роскошную подлинную саблю Жерома Бонапарта, младшего брата Наполеона. Видя, что Виктор Николаевич предлагает ее искренне, с удовольствием, я, придя в восторг от шикарной ампирной сабли, с благодарностью согласился.
Я был уверен, что Батурин прилетит по крайней мере за день до «баталии», и я смогу надеть эту саблю для официальных церемоний накануне реконструкции. Но каково было мое удивление, когда я, прибыв за несколько дней до начала всех мероприятий в Брно, узнал, что Батурин прилетит на личном (точнее арендованном) самолете прямо утром в день битвы.
В этот день, целиком занятый подготовкой реконструкции, я послал на машине своего самого надежного «офицера штаба», мою жену Анну, чтобы она встретила самолет Батурина и его помощников и привезла их на VIP трибуны, где им приготовили места. О сабле я позабыл, да и теперь она была ни к чему, зачем таскать драгоценный антиквариат на поле, где возможно придется этой саблей сражаться?
Батурин приехал часа за три до начала сражения, может чуть раньше, я как раз стоял у края поля боя и заводил туда батальоны для подготовительных маневров. Увидев Батурина со свитой, я спрыгнул с коня, поприветствовал его и собирался снова сесть в седло, чтобы отправиться вслед за войсками. Как вдруг к моему огромному удивлению по знаку Батурина один из его помощников поднес мне скромную саблю Сульта и драгоценную саблю Жерома, на выбор!
Я был в легком шоке. Отказаться от такого щедрого подарка — значило бы обидеть человека, который явно хотел сделать мне приятное. Принять — очень рисковать. Что касается сабли Сульта, было совершенно очевидно, что она, как я и полагал, находится в совсем ветхом состоянии. Чего доброго, развалится.
Сабля принца Жерома была не только роскошной, но и показалась мне более прочной. Я поблагодарил Виктора Николаевича, отстегнул свою надежную саблю, предназначенную для фехтования (она специально была сделана польским мастером оружейником для этой цели, была очень прочной, и также имела тупое лезвие, что и требуется для постановочного «боя») и нацепил драгоценную саблю брата Наполеона, стоившую целое состояние.
Самое забавное, что тут как из-под земли появился принц Шарль Наполеон, прямой потомок Жерома (!), официальный глава современного, «императорского дома» Франции. Мы поздоровались, и я, вытащив из ножен саблю с золочением на клинке, произнес:
— Вот, иду в бой с саблей Вашего прадеда!
Принц не поверил было, но посмотрев на саблю, пришел в недоумение — ничего себе, с каким оружием, стоимостью в несколько «Мерседесов» идут на поле реконструкторы!
Но долго вести светский разговор было некогда, надо было заниматься войсками, готовить их к сражениям. Я вскочил на коня и помчался к своим батальонам в окружении адъютантов и эскорта из семи польских улан.
Дела было много: я скакал от батальона к батальону, строил отряды в колонны, развертывал в линии, приказывал строиться в каре и т. д. и т. п.
Конечно было не до сабли… Но вот примерно через час-полтора скачки по довольно глубокому снегу (этот декабрь выдался в Чехии холодным и снежным) я потянулся к эфесу сабли, чтобы вынуть ее из ножен и показать очередному батальону направление движения… и я похолодел — рукояти практически не было! Остался только железный «хвост» клинка, а весь пышный ампирный декор вместе с дужкой гарды отвалился, не выдержав долгой скачки в галоп, когда все что есть на всаднике, сотрясается ежесекундно и то что непрочно держится — отваливается.
Я приказал своему эскорту поскакать вокруг и посмотреть отвалившийся эфес. Но это были поиски иголки в стоге сена. Поле боя площадью примерно 40–50 га, было все покрыто толстым слоем снега, истоптанного тысячами солдатских башмаков и сотнями копыт.
Минут через десять, прервав бесполезные поиски, я вылетел с поля будущей битвы и нашел Анну, которая как самый верный и сообразительный помощник, уже спешила ко мне, понимая, что, если я покинул поле — значит, что-то случилось, и может, требуется помощь. Она держала в руках надежную польскую саблю. Я соскочил с коня, быстро перецепил ее на портупею, и отдал Анне саблю Жерома с огрызком эфеса, сказав: «Извинись пожалуйста от моего имени, а мне надо на поле».
Позже, когда мы встретились после «сражения», Анна сказала, что искалеченная сабля, которую она вручила помощнику Батурина, вызвала у того шок, и он побелел от ужаса. Но Батурин был рядом, он взял саблю, посмотрел на нее с некоторым сожалением и спокойно сказал:
— Ну ничего, бывает.
К чести Виктора Николаевича нужно сказать, что ни малейшего замечания по поводу сломанной антикварной сабли, стоившей бешеные деньги, он мне не сделал, и этот эпизод никоим образом не повлиял на наши отношения.
Но раз уж речь зашла о сабле, необходимо отметить, что в битве я был очень рад, что оказался с боевым клинком, а не с хрупким предметом антиквариата.
Дело в том, что на поле Аустерлица мне пришлось защищаться не от игровых ударов. В момент, когда я вел главные силы французской пехоты на центр и в тыл союзникам, внезапно откуда-то справа выехал отряд австрийских кирасир и вдруг устремился бешеным галопом прямо на меня. Так как я был автором сценария, я прекрасно знал, что никаких вражеских кирасир здесь не должно было быть, кроме того, по тому, как скакали эти люди (7–8 чел.) было видно, что они направляются ко мне вовсе не для того, чтобы изобразить игровой бой, а с какой-то нехорошей целью. И действительно я увидел, что первые, которые скачут, протягивают вперед руки, чтобы выкинуть меня из седла. Я успел выхватить саблю и направил ее так, что им пришлось уклониться от нее, и они пролетели мимо. Но те, которые скакали за ними, налетели на меня и стали рубить палашами на поражение. Рядом со мной был в этот момент только один адъютант, мы как могли отражали удары.
Мой эскорт из польских улан стоял в полусотне шагов, чтобы не мешать мне командовать пехотой, но едва на меня налетели кирасиры, как раздалось могущее «Ура», это уланы галопом влетели в схватку и закипел настоящий отчаянный бой! Это было единственный раз за все долгие годы реконструкции, когда в конном бою мне пришлось сражаться с людьми, которые действительно рубили с целью ранить или искалечить!
Как позже выяснилось, кирасиры были сильно нетрезвыми чешскими каскадерами, которые сидели на хороших конях и решили похулиганить на поле реконструкции.
С уланами эскорта и адъютантом (Янушем Сенявским) на поле Аустерлица
Это был вовсе не красивый, пусть и несколько рискованный, театральный бой с английскими джентльменами в Какабеллосе или Медина де Риосеко. Но мой эскорт состоял не просто из отважных, сильных польских улан, но почти все они сами были каскадерами и отлично владели саблей и конем. Так, что неприятелю отплатили той же монетой и рубили кирасир от души.