Напрасно мы убеждали его, что сумма 100 рублей может дать повод к отклонению заявки по формальному признаку. Батурин был непреклонен. 100 рублей — и никто не сможет на конкурсе просить меньше!
Когда мы подали документы на конкурс, единственным нашим «конкурентом» был музей, который представил тонюсенькую тетрадочку сметы из нескольких листиков, где было прописано коротко, как предполагалось истратить деньги, выделенные государством. А мы принесли целый огромный том проработкой всех деталей и плюс с таким потрясающим финансированием.
Но каково же было наше удивление, когда мы узнали, что что наш проект не был даже принят к рассмотрению по формальному признаку, согласно которому на 100 рублей провести мероприятие невозможно. Не даром мы не раз говорили Батурину, что с 100 рублями он явно погорячился, и нельзя уж так «обижать» чиновников. Но он настаивал, и вот теперь по формальному, вообще-то абсурдному признаку, мы были просто отметены. Ведь мы не собирались проводить мероприятие на 100 рублей, а на 14 млн.!
Мы были в шоке. Батурин рвал и метал. Он хотел, чтобы мы сорвали праздник, чтобы не вышли на поле боя вообще, или вышли и демонстративно ушли.
Созвав совет командиров накануне битвы, я поставил вопрос: что делать? И объяснил, что требует от нас Батурин. Многие высказались, как он, требуя, чтобы мы либо не выходили на поле, либо вышли и демонстративно ушли. Представителей нашей организации Общероссийского военноисторического общественного движения было подавляющее большинство. Думаю, около 1200 против человек 300, которые подчинялись Вальковичу.
Другие предлагали, что нужно выйти перед людьми и сделать так, чтобы я произнес речь о тех несправедливостях, которые творятся. Чтобы эту речь услышали люди и пресса, а Батурин потом сумел дать всему этому ход за счет своих связей и средств.
Я отклонил предложение радикальных мер — ухода с поля и срыва мероприятия. Это было бы уже уголовным преступлением — срывом государственного мероприятия. Кроме того, оставшиеся человек 300 изобразили бы хоть убогую, но «битву». Чиновники поставили бы галочки, что мероприятие произошло, а нас подвергнут обструкции, меня лично уголовному преследованию, а ни в чем неповинные зрители, проделавшие, многие с детьми, сотню километров, чтобы увидеть битву, лишились бы этого удовольствия.
А вот второй вариант был принят. Выйти перед зрителями, построиться, показать, что нас подавляющее большинство, а мне взять в руки микрофон и изложить проблему через средства массовой информации, донести до масс.
Чуров, бывший тогда председателем Изберкома России, должен был выйти перед нами и дать обещание, что это действие Минкульта не обойдется без внимания властей.
Так мы и сделали, мы вышли на поле боя, я развернул фронт, где стояло около тысячи человек, лицом к зрителям. Мой друг Борис Кипнис, который был комментатором «Бородинского сражения» (кстати самый лучший комментатор из всех, которые когда-либо были), дал мне микрофон, я произнес короткую речь, суть которой состояла в том, чтоб была допущена явная несправедливость. Несмотря на то, что существует Общероссийская организация (официально зарегистрированная) реконструкторов, у которой самый большой опыт и умение проводить грандиозные «битвы», несмотря на то, что эта организация, сверх того, готова была выделить на мероприятие огромные по его масштабам средства, позволившие бы сэкономить государственные деньги, эту организацию не допустили даже до конкурса за право проводить «баталию» и опять никому неизвестные чиновники, ничего не понимающие в реконструкции, берущие лишь деньги у государства, запрещают нам работать непонятно по каким соображениям. Я сказал, что мы возмущены и сказал, что мы начнем сражение, только если представитель властей, а именно Чуров, выйдет сейчас перед строем и пообещает, что эта ситуация не останется без внимания государства.
Чуров вышел перед строем, взял микрофон, сказал что-то невнятное, типа того, что сейчас не время решать организационные проблемы, а нужно развлекать публику. Короче — начинайте битву.
Делать было нечего, мы восприняли эти слова как какое-то хотя бы туманное обещание, что справедливость будет восстановлена, и мы развернулись для «боя».
Бородино, 2006
Битву мы выдали, как говорили в СССР, на самом «высоком идейнохудожественном уровне». Это была действительно одна из самых лучших реконструкций на Бородинском поле, зрители с энтузиазмом рукоплескали…
Только после этого моя нормальная жизнь в реконструкции, и просто моя нормальная жизнь, прекратилась. Батурин, который обещал с помощью средств массовой информации максимально обнародовать происшедшее, просто отошел в сторону. Его дела в общем были из ряда вон плохи, и ему приходилось отбиваться от десятков судов и кредиторов. Заниматься каким-то там Бородино ему было явно не ко времени. Суд против Минкультуры за нечестно проведенные торги в этой ситуации было выиграть нереально и мы, оставшись без всякой поддержки, конечно, проиграли. Однако наше дело было настолько очевидно справедливым, что, когда адвокат противной стороны узнал о победе его подзащитных, он устало утер пот со лба. У нас адвоката даже не было! Нам в голову (должен сказать глупую) даже не пришла мысль, что нам нужен адвокат, ведь истина, правда явно была на нашей стороне! Какие же мы были наивные!
Ну а на меня лично обрушились самые серьезные проблемы. Я сумел еще на оставшиеся деньги Батурина провести в октябре 2007 г. отличную битву при Малоярославце, но с 2008 по 2011 гг. включительно меня силами милиции просто не допускали присутствовать на Бородино, не то что командовать войсками.
В результате «французская» армия, фактически оставшись без команды, начала просто рассыпаться. Кому в голову приходило — тот стал вешать па себя эполеты, дисциплина разваливалась, но самое главное — исчезло ощущение принадлежности к чему-то единому, к общему организму, который вдохновлял людей.
А к концу 2008 г. Батурин окончательно оказался на грани разорения. Ему стало не до нас. Зарплату мне и моим сотрудникам не выплачивали в течение уже нескольких месяцев. Деньги, обещанные на мероприятие в Малоярославце в 2008 г., не были выданы, и только уже после «битвы» с огромным трудом его удалось заставить заплатить часть долгов.
Скоро не было уже денег и на еду, мои сотрудники стали разбегаться. Сам я уехал из Москвы в самые первые дни 2009 г., без копейки денег. Ворочая огромными суммами, я все честно тратил на мероприятия, а небольшой резерв, который был отложен, был целиком израсходован в течение второй половины 2008 г., когда нам просто прекратили всякое финансирование. Офис Батурина практически закрылся, и надеяться было больше не на что.
Глава 20. Жизнь и работа во Франции
Под влиянием всех этих катастрофических событий, последовавших одно за другим, у меня случился инфаркт, и меня спасли от смерти, или, по крайней мере, от неполноценной жизни только благодаря моему французскому другу, известному писателю и издателю Жану-Луи Гуро. Он оплатил мне операцию в одной из лучших парижских клиник, и буквально на следующий день я чувствовал себя здоровым! Просто волшебство какое-то, которое совершил доктор с прекрасной фамилией Chevalier (Рыцарь).
Но выздоровев от болезни, я никак не спасся от полной финансовой катастрофы. Ведь в Университете я не работал с 2006 г, а от Батурина ожидать чего-либо было уже просто наивно. Но я хорошо знал генерала Бресса, начальника Парижского музея Армии. Он с удивлением узнал, что я оказался безработным, и предложил работу научным сотрудником в Музее Армии. Я с радостью согласился… Но бедный генерал! Ему пришлось оформить, наверное, тонну бумаг, ведь я не гражданин Евросоюза. Во Франции без всяких проблем берут на работу любых иммигрантов, если они оформили французские паспорта… но я же не иммигрант. Я русский человек, гражданин России… Пришлось массой официальных документов доказывать, что только я способен выполнить необходимую работу, и во Франции специалистов такого уровня нет. Это непременное условие для приема на работу на подобные вакансии не гражданина Евросоюза.
Итак, я стал работать в Музее Армии научным сотрудником, целью, которого было написание части коллективной монографии «Napoleon et les Invalides» (Наполеон и учреждение Дома Инвалидов). В этой книге я должен был написать все, что касается организации, тактики, вооружения и повседневной жизни войск Наполеоновской Империи.
Зарплата научного сотрудника этого военного учреждения, прямо скажем, невелика, и снять на нее маленькую квартиру в Париже теоретически можно… но на жизнь тогда не останется ничего, а ведь мне нужно было не только кормиться самому, но и кормить жену и ребенка, оставшихся в России. Но к счастью генерал великодушно предоставил мне бесплатное жилье прямо в… Это даже сложно описать где, и в это трудно поверить. В самом Соборе Инвалидов, где похоронен Император Наполеон. Разумеется, в этом здании есть много всяких вспомогательных помещений. Моя комната выходила на Парадный двор (Cour d'Honneur) всего этого комплекса. Гробница Императора была от меня с другой стороны, за парой стен. Так что на работу было ходить недалеко, а в воскресное утро можно было слушать Торжественную мессу в церкви Saint-Louis (Святого Людовика), не вставая с постели. Собор и церковь соединены в одно здание из двух частей, моя комната была со стороны церкви.
Мне выписали пропуск, позволяющий в любое время дня и ночи проходить к себе «домой». Это было довольно впечатляющее зрелище, когда отряд жандармерии, охранявший главные ворота в комплекс, видел обычного человека, который часов так в 11 вечера спокойно направлялся прямо на них.
Естественно, тут же передо мной появлялось несколько вооруженных до зубов жандармов. Но увидев пропуск, они любезно улыбались, открывали огромные ворога, желали спокойной ночи, а я дальше проходил в «парадный двор»… Прелюбопытнейшее зрелище ночью. Полная тишина огромного пространства, созданного в XVII века архитектором Мансаром, сотня пушек королевской и наполеоновской артиллерии и над всем этим, полускрытая тьмой, огромная скульптура Наполеона на фоне также ярко освещенного, неторопливо развивающегося на ветру громадного трехцветного полотнища.