Эта захлопнутая за собой дверь была столь явным знаком, что не понять его было невозможно. Речь явно шла уже не о теме лекции, а о чем-то очень личном, что не надо слышать другим. Я не помню, задала ли она для проформы какой-то вопрос по теме занятия…, по-моему, нет. Она просто подошла ко мне в упор, глядя мне в глаза. Причем на ее лице не было никакой игривой улыбки. Это не было кокетливым заигрыванием, а было жестом, который можно было прочитать лишь однозначно: «Я Ваша, и хочу знать, нужна ли я Вам?»
Тогда также без всяких изворотов и предисловий я сказал, что был бы очень рад встретиться с ней вечером.
— Да, конечно! Когда? — был также простой и недвусмысленный ответ.
Я предложил завтрашний день (если правильно помню) 7 часов вечера у памятника Николаю I на Исаакиевской площади.
Она согласилась без всяких дополнительных вопросов или замечаний и ушла.
На следующий день я максимально прилично прибрался в квартире и особенно в гостиной, ведь жил я почти по-холостяцки. Накупил пирожных, фруктов, сладостей, бутылку шампанского… и хорошего мяса, так как я собирался готовить блюда французской кухни!
Постарался одеться не слишком официально, но красиво. Сделав все приготовления, минут за 5 до назначенного времени я был у памятника Николаю I, который находится от моего дома примерно в 500 м.
Она появилась легким быстрым шагом со стороны сквера, находящегося посередине площади примерно за минуту до назначенного времени, так что мы встретились ровно в 19.00, ни секундой позже! Впоследствии я узнал, что безупречная пунктуальность была ее характерной чертой, «point d'honneur» (point d'honneur (франц.) — дословно «точка чести», нечто, на чем человек фокусирует свое особое внимание и рассматривает выполнения этого, как дело его чести.), как говорят во Франции. Она считала, что для честных и достойных людей пунктуальность обязательна, и я думаю, была в этом несомненно права.
Мы встретились, улыбнулись друг другу, заговорили о чем-то самом общем и пошли вдоль берега Мойки в сторону моего дома (о расположении которого она, конечно, не знала). Когда до моей парадной оставалась всего пара шагов, я пригласил ее в гости на чашку кофе. Еще до этого я сообщил ей, что я женат, что у меня двое маленьких детей, так что она не общается с каким-то неуравновешенным в определенных вопросах человеком. Сведения о моей жене и детях не произвели на нее, по крайней мере внешне, ни малейшего впечатления, а вот приглашение зайти в дом вызвало явное смятение. Она была в нерешительности, но я постарался быть как можно менее навязчивым и как можно более доброжелательным. В результате мы поднялись по лестнице, и она с опаской вошла в мою квартиру.
Но едва она оказалась в большой гостиной, переполненной старинными томами, украшенной копиями картин наполеоновской живописи, увидела рыцарские доспехи и знамена с бронзовыми орлами, как все ее напряжение прошло. Она оказалась в таком мире, который был близок ей по духу. Я зажег свечи и поставил музыку, которой всегда «угощал» моих лучших друзей. Это была 3-я симфония «Re pastore» короля Фридриха II. Мало кто знает, что великий полководец и государственный деятель был еще и великим музыкантом и композитором. Он сочинил 4 симфонии и более 100 концертов для флейты с оркестром. 3-я симфония с ироничным названием «Король-пастушок» — просто шедевр красоты, тонкости и изящества. Те, кто даже хорошо знают музыку XVIII века, обычно на вопрос, кто композитор, отвечают — Моцарт. Да, похоже на Моцарта, но мне кажется, еще тоньше, еще изысканнее. Лучшей трудно было придумать.
Тут же конечно я откупорил шампанское, которое она лишь символически пригубила, сказав, что практически не пьет вина. Было бы абсурдно предлагать ей закурить, было также очевидно, что это не ее стиль.
Передо мной сидела та «прекрасная дама», о которой я мечтал вся жизнь. Эго гордое лицо «испанской принцессы», эта «прямая спина», как говорят на уроках сценического движения, этот мягкий и в то же время серьезный голос человека, который знает, что он хочет. Словом, передо мной сидела благородная девушка из «моего времени», года так 1810…
Никаких даже малейших намеков на какую-то интимность ни современной, ни в псевдостаринной форме, типа «Сударыня, позвольте поцеловать Вашу ручку…», ничего этого не было даже отдаленно!
Мы просто начали говорить о том, что нас волновало, и наши интересы почти полностью совпадали. Правда она занималась у себя на кафедре историей России конца XIX — начала XX в., и эту историю она знала просто великолепно!
Она читала много научных исследований на эту тему, но главное читала источники и блестяще знала периодику этого времени, часами просиживала в газетном зале РНБ. Но при этом она с огромным интересом слушала меня про Наполеоновскую Францию. Мы спорили и на современные политические темы, а точнее не спорили, а говорили, так как наши мнения почти во всем совпадали, мы поистине говорили в унисон.
Я был искрение поражен. Конечно я привык общаться только с умными девушками, потому что для дур я не представлял никакого интереса — у меня не было внешних данных молодого голливудского актера, а денег такого актера тем более. У меня, зато правда была энергия и молодая душа, но это многим не видно и не интересно. Но здесь я был действительно изумлен, потому что я говорил не просто с умной девушкой, а с самым настоящим талантливым историком. Ее познания, ее кругозор в той эпохе, которой она профессионально занималась, были на уровне кандидата наук, но то, что называется интеллект, то есть умение обрабатывать информацию и делать из этого выводы, был выше, чем у многих профессоров!
Она схватывала налету все мои рассуждения о Наполеоне и Империи и тут же добавляла свои, часто верные догадки и соображения, почти всегда попадая в цель, а идеи отливала в такие чеканные формы, что можно было рот открыть от удивления!
Словом, это был не вечер обольщения, а был вечер восторженного общения двух людей, нашедших родственные души. Наша разница в возрасте нисколько не чувствовалась, я говорил с равным по уму человеком, интереснейшим собеседником, а главное девушкой, у которой была, как мне показалось, благородная душа и сильный характер.
Сказать, что я влюбился в этот момент…, наверное, так и было. Но я еще не успел дать себе отчет в этом, настолько великолепна с точки зрения интеллектуальной была наша беседа.
Интересно, что меня удивила ее жестикуляция. Только тут я понял, что она не петербурженка, как я раньше полагал. Она делала жесты руками подобно испанке или итальянке, хотя конечно не точно также, но очень в стиле. Это было явно что-то южное. И только тогда, когда мы заговорили о ее происхождении, мне стало все понятно. Она была из одной из станиц поблизости от Краснодара, ее предки были кубанские казаки, а они, как известно, были бывшими Запорожскими казаками, в жилах которых смешалась кровь русских, украинцев и южных славян. Дальние предки многих были итальянцы, французы, испанцы, освобожденные казаками из турецкой неволи и, естественно, турчанки, взятые в неволю.
Словом, ее лицо, которое я назвал про себя лицом «испанской принцессы», действительно было не русским, а явно далось ей в наследство от ее предков, в жилах которых кипела южная кровь. Вскоре после я узнал, что эта южная кровь отразилась не только на профиле ее лица и жестикуляции…
Глава 23. Большая любовь
Мы снова встретились через несколько дней, и на этот раз Настя пришла ко мне без всяких опасений. Ее имя я узнал сразу, еще в Университете, а вот фамилии она долго не хотела говорить, считая, что эта фамилия некрасивая.
Действительно, ее предки были не Волконские и не Трубецкие, а фамилия была вполне характерна для кубанских казаков — Ещенко. Но это меня никак не смутило, ведь уже тогда я подумал, что быть может она сменит ее на другую, куда более для меня благозвучную — Соколова.
На этот раз вечер был уже немного другим. Мы опять много говорили об истории, но чувствовалось, что эта тема постепенно уходит на второй план, а ее глаза буквально впивались в мои. Наконец наступило красноречивое молчание. Я взял ее за руку, приподнял с кресла, нежно обнял и также, как можно более нежно поцеловал. Она не отпрянула, не стала возмущаться, а сделала это так легко и естественно, как будто все это уже давно было записано в книге судеб. Настя только тихо сказала, что это был первый в ее жизни поцелуй. Я поверил в это без всякого сомнения, потому что более чистого, благородного поцелуя сложно было бы придумать…
Кроме того, выяснилось одно обстоятельство, которое надолго задержало ее чувственное развитие. Я узнал, что, когда Настя училась в школе, у нее на носу была страшная опухоль, и весь класс смеялся и издевался над ней, называя ее уродиной. Ее много раз оперировали, и в конечном итоге удалили эту безобразную опухоль, остался лишь небольшой шрамик на носу, который для меня ничуть не портил ее лицо, и который я просто не замечал. Но я понял, что в школе даже после успешной операции у нее остался комплекс «гадкого утенка», и поэтому она не участвовала в вечеринках своих ровесников, не ходила в клубы, словом, осталась чистой и благородной, словно девушка XIX века из хорошей семьи.
Потом был еще один вечер, где мы уже без стеснения обнимались, осыпая страстными поцелуями друг друга. Наконец настал четвертый, самый важный вечер. Много позже Настя рассказала мне, что накануне его она весь день думала только о том, как поступить? Должна ли она сделать то, что окончательно сближает мужчину и женщину, расстаться со своей девственностью ради человека, которого полюбила, и решила для себя да, она хочет, чтобы я стал ее первым и единственным мужчиной в жизни.
Мы выпили по глотку шампанского, мы опять целовались, а потом точно также, как перед первым поцелуем, на некоторое мгновение наступила тишина. Я нежно взял ее за руку, и она, словно все было уже давно определено, чуть опустив глаза сама пошла со мной в спальню…