Новый год мы встретили на борту, и это оказалось ничуть не тоскливо. Всю ночь до рассвета мы пили виски в приятном обществе столь же богатых господ, играли в карты, обменивались шутками и, пока окончательно не свалились с ног, приглашали на танцы совершенно незнакомых дам, лица и возраст которых смешались еще вначале праздника. Алкоголь окончательно «приподнимал занавес» моего разума. И тут я становился собой: совершенно ненормальным! Даже будучи пьяным, Дэн всегда оставался разумным и останавливал меня от попыток сделать очередную глупость.
Очнувшись утром 1 января 1919 года, я выслушал о себе много историй. Как ни странно, Дэн всегда помнил все и, делясь этим со мной, должно быть, глубоко надеялся, что его рассказы повлияют на меня в будущем.
— Прекращай пить, Мартин! Ты ведешь себя недопустимо! — сердито констатировал он, сообщив о моей попытке избить супруга одной молодой дамы, которую я настойчиво пытался увести в нашу каюту, и о двух сигарах, нагло взятых со столика фабриканта, с дерзким заявлением: «Делаю, что хочу!» — в ответ на его возмущение.
Я весело рассмеялся и снова упал на подушку.
— Праздник и правда удался! Как же здорово: ты все помнишь, а я — нет! Весьма забавно слушать о себе, как о другом человеке, и, раз уж я ничего не помню, то и испытывать стыд мне не придется!
Взгляд Дэна нисколько не просветлел. Он стоял в двух шагах от моей кровати, элегантно одетый, положив левую руку в карман брюк.
— На самом деле я ожидал от тебя других выводов. Пойду выпью кофе. Надеюсь, ты скоро присоединишься. Буду в гостиной.
Мне хотелось еще вздремнуть, но я не смог. Спустя десять минут, которые ушли на то, чтобы привести мой внешний вид в порядок, я вышел к Дэну.
— Кто ты такой, чтобы читать мне проповеди? — воскликнул я, нервно распахнув двери. — Мне уже давно не десять лет! Прошли те времена, когда мною помыкали!
— Мартин, я просто беспокоюсь за тебя, — сидя в кресле, Дэн размеренно помешивал кофе.
— Думаешь, раз ты старше, то имеешь на это право? — я закричал от злости.
— Я старше всего на год.
— А кажется, что на все тридцать! И не смей мне диктовать запреты! Мы друзья, а не родственники. Чувствуешь разницу?
— По-твоему, друзья должны лишь улыбаться друг другу, все одобрять и поддерживать даже самые абсурдные поступки? Полагаю, у тебя сложилось неверное представление о настоящем друге.
— И ты, очевидно, как всегда, знаешь больше, а потому прав. Только с каких это пор ты вдруг стал таким правильным, Дэн?
— Быть свободным от глупых законов, написанных дураками, людских мнений, обстоятельств и быть совершенно лишенным тормозов и самоконтроля — это не одно и то же. Чем стоять на своем, Мартин, лучше бы ты прислушался к моим словам. Критику невозможно любить, но ее можно научиться понимать и ценить.
Будь я хоть чуточку умней, поступил бы именно так — прислушался бы к его словам. Но, увы… Речь Дэна только разозлила меня, как разозлила бы быка красная тряпка. Его осуждения, наставления, советы эхом ненавистного прошлого постоянно напоминали мне о давно минувших днях.
К окончанию нашего пути в Европу Дэн окончательно убедился, что все его попытки прочистить мне голову тщетны. Он перестал указывать мне на ошибки, заявив об этом вслух.
— Быть может, пока мы на отдыхе, ты перебесишься и, вернувшись в Америку, станешь жить более осмысленно. Еще не так давно ты был совсем другим.
Для меня это прозвучало, как пустой звук, но я все-таки кивнул, дабы положить конец разговору.
Что теперь могло остановить меня? Ничто! Я тратил деньги на хорошую выпивку, казино, дорогую одежду из самых лучших магазинов Парижа, на кабаре, девушек и все прочее, что могло доставить мне удовольствие. Дэн сопровождал меня не всегда. Он, конечно, тоже предавался подобным развлечениям, но к трате денег относился разумно, а потому считал полезным заплатить за премьеру в театре, хорошую картину, нежели за очередной вечер в обществе бессовестно дорогих красоток.
Свобода и деньги сделали меня другим, и этот человек нравился мне все больше и больше! Теперь я считал, что превзошел Дэна в искусстве безграничной свободы. На фоне себя самого я стал видеть его закоренелым праведником, а меру в удовольствиях счел за боязнь преступить грань разумного. Как же сильно я тогда заблуждался…
Своим гостеприимством с нами «поделились» многие места Европы. Будь то столицы или же другие города, ничуть не уступающие в красоте и величии — я везде ощущал себя комфортно. Для меня не имела значения история Вероны, Парижа или Рима. Имело значение лишь то, что я могу у них взять. Дэна сполна поглотили архитектура и искусство, а меня — тайная жизнь всех этих мест, сокрытая в глубине улиц и оживающая под покровом ночи. И хотя Дэн, будто старший брат, неодобрительно смотрел на все мои дела, меня это нисколько не останавливало.
— Какой был смысл ехать вдвоем, если ты почти каждый вечер сбегаешь на увеселения? — он недоуменно пожал плечами. — Мы ведь в Будапеште! Здесь есть на что посмотреть.
— Я не могу целыми днями глазеть на диковинные изваяния и старинные дома, — отвечал я, завязывая у зеркала галстук. — Иногда нужна альтернатива, иначе появится риск умереть от скуки.
— Иногда… — протянул Дэн. — Да ты только и ищешь, чем бы побаловать свое тело, теряя при этом душу.
— Дэн, я ошибаюсь или мы поменялись местами? Похоже, ты стал превращаться в зануду.
— Веселье тоже должно иметь предел, и ты стал крайне расточителен! У денег есть один большой недостаток: им свойственно заканчиваться.
Я отмахнулся от его слов, сделав соответствующий жест рукой.
— Лучше ответь: сегодня ты составишь мне компанию в игорном доме или нет?
— Разумеется, да, Мартин. Кто же будет контролировать твои глупости, если меня не будет рядом?
Каждые две недели Дэн посылал телеграмму в Америку не кому иному, как нашему управляющему мистеру Уолинсу. Он каждый раз задавал один и тот же вопрос и требовал скорейшей ответной телеграммы. Мы не меняли местонахождение и отель, пока ответ не являлся в его руки. Я не понимал поведение друга, ибо относился к делу совсем несерьезно.
— Ну что, все в порядке?
— В полном. Эдгар справляется, — ответил Дэн, сложив пополам доставленную в наш номер телеграмму.
— Вот именно, он справляется, а значит, можно перестать думать о работе. Вот уж действительно лишний груз в голове, учитывая, что мы в отпуске!
— Всякое может случиться… Я рад, что ты не так щепетилен, но вот я прочел эту бумагу и теперь снова могу пребывать в покое.
Зима выдалась мягкой, отнюдь не капризной и даже тот, кто не питает любви к этой своенравной поре года, бесспорно изменил бы свое мнение. Большинство домов Германии, Франции и Бельгии напоминали мне домики из сказок, тех самых, которые Бетти изредка читала мне тайком когда-то давно, а снег — крупный и пушистый — придавал им еще больше волшебства. В таких местах даже взрослый может вновь ощутить себя ребенком. Думаю, прогуливаясь по этим сказочным улицам с каменными дорожками, мостами, каналами и, словно заколдованными, зданиями, я отчасти компенсировал себе утраченное детство. Потом зима плавно сменилась весной, которая принесла с собой особое очарование! У меня была веская причина считать эту пору исключительной: именно она дала мне новую жизнь, перемену событий, переезд в Нью-Йорк… Мое рождение произошло летом, а вот рождение подлинного меня состоялось весной.
Даже спустя несколько месяцев наших каникул я ни на секунду не задумался о возвращении. Об этом говорил только Дэн, с беспокойством твердя про отель, словно о брошенном ребенке. Оказалось, в делах, которые ему интересны, в которые были вложены его силы, энтузиазм, ум и деньги, Дэн действительно куда более ответственен, чем я предполагал.
Сейчас я пребывал в состоянии праздника. Мне захотелось двинуться куда-нибудь еще, подальше от дел и забот, от скучных мыслей и надоевших пейзажей. Но мое предложение — оставить Европу и отправиться в сторону Африки — было молниеносно отклонено.
— Я устал от веселья и гостиничных номеров. Уже заканчивается весна. Мы должны вернуться в Нью-Йорк!
Всего две фразы Дэна разрушили мою безмятежную радость на тысячу кусков.
— Ты устал? А как же мое мнение? Оно не имеет значения? Мы молоды, так почему же мы не можем еще немного повеселиться?
— Быть молодым — не значит быть глупым. Похоже, Мартин, свой разум ты оставил где-то в Чикаго, — говорил он, аккуратно укладывая в чемодан свои рубашки. — Теперь мы серьезные люди, у которых есть бизнес, ответственность и цели. Веселье и без того затянулось, а посему мы немедленно покидаем Турин.
Мои щеки налились багровым румянцем, и тут Дэн посмотрел мне в глаза.
— Вижу, ты в ярости. Лучше бы тебе присесть на минуту и задуматься над моими словами. Прости, Мартин, но ты сам вынуждаешь меня брать ситуацию в свои руки. Не думай, что мне это приятно, но, боюсь, домой по собственной воле ты соберешься еще не скоро, а нам действительно пора вернуться!
— Каким же правильным ты стал! — со злобной ухмылкой ответил я. — А что, если я не поеду?
— Это твое право. Если совесть позволит тебе бросить все дела на меня — оставайся! Съезди в Каир, посмотри на культуру Марокко, поешь африканских блюд и не забудь оставить деньги на обратный путь, если до того не промотаешь все до последнего цента. А я еду домой! — Дэн закрыл крышку чемодана и поставил его на пол у двери.
Тут и думать оказалось не о чем. Во мне было много рвения, а вот смелости недостаточно, чтобы продолжить путешествие одному. Стиснув от злости зубы, я нехотя и яростно стал упаковывать вещи.
Ясная погода Турина с улыбкой проводила нас в обратный путь. И, прощально глядя на его живописные окрестности через окно поезда, я до дрожи ненавидел не до конца убитую в себе слабость и уверенность Дэна, покровительственно бравшую надо мной верх.
Глава вторая. Возвращение
Вернувшись в Нью-Йорк, Дэн засиял от радости. Впрочем, и я, едва ступив на порог уже породнившегося мне города, понял, что соскучился по всему, даже по американскому воздуху.