Я бродил по парку дольше часа, вдыхая насыщенные запахи лета, а затем отправился в город. Здесь все было по-другому: шум, движение, иные запахи, присутствие некой суеты… Два разных мира, разделенных широкой дорогой. Однако и здесь я увидел исключительную прелесть, давным-давно стертую для всех остальных. Почему я не замечал этого раньше? Меня охватило недоумение, но спустя минуту объяснение нашлось само собой: рядом не было отца. Я обрел свободу! И хотя мой разум ясно осознавал, что это только на время и вскоре снова придется вернуться обратно, в «клетку», я ощущал себя несказанно счастливым! Теперь я знал, каково ощущать это тепло внутри себя. Именно оно наполняло мое сердце в момент чтения того удивительного романа.
Я пожелал зайти куда-нибудь перекусить, но, к сожалению, денег не оказалось, и только это вынудило меня вернуться домой раньше задуманного.
— Наконец-то ты вернулся! — тихо пробормотала Бетти, отворив входную дверь.
— А почему Вы говорите шепотом?
— Мистер Френсис здесь! Он приехал час назад и теперь просто в бешенстве! — руки служанки невольно подрагивали, поэтому она прижала их к себе. — Я ходила в парк, надеялась тебя отыскать, но…
— О-о-о! А вот и наша пропажа! — пронзительное и внезапное провозглашение отца прервало речь служанки. — Мы уже Вас обыскались, сэр! Извольте объясниться!
Его издевательский тон вызывал во мне раздражение.
Бетти окинула меня глубоко сострадательным взглядом и тут же покинула прихожую.
— Почему ты так рано вернулся? — спросил я.
— А это закон подлости вернул меня домой раньше. Знаешь, Мартин, так всегда случается: стоит задумать нечто тайное и непозволительное, даже будучи на сто процентов уверенным, что это удастся скрыть, как непременно все срывается и исход получается совершенно непредсказуемый.
Голос отца оказался обманчиво-спокойным, но последняя его фраза заставила меня встрепенуться:
— Где ты был, гаденыш? — с криком выдал он, покраснев от напряжения и гнева.
Семнадцать лет это лицо ввергало меня в дрожь. Разъяренный взгляд пронизывал насквозь, оставляя за собой лишь чувство страха. Оно не позволяло ощущать что-то иное. Его было слишком много: страх накапливался во мне годами, слой за слоем, как породы в недрах земли. Однако всего одна прогулка по солнечному парку и оживленному городу — самая первая, когда я смог расслабиться и наблюдать мир вокруг себя с широко раскрытыми глазами, впав в опьяняющее забытье, — смогла запечатлеться в памяти и проникнуть в душу, словно яркий луч света. Этот луч зажег меня изнутри и просочился в самое сердце.
— Ты хочешь, чтобы я спросил повторно? — вновь раздался рев отца.
Я поднял на него глаза. Дрожь куда-то исчезла. Внутри себя я ощущал спокойствие, именно ту безмятежность, которая сопровождала меня на недавней прогулке. До сей минуты я хотел солгать, выдумать любую уместную ложь, но вдруг передумал. Уверенность отразилась в моих глазах, а за ней последовал четкий и абсолютно спокойный ответ:
— Я был в парке, прохаживался по широким дорожкам вдоль пронзительно-ярких зеленых деревьев, вдыхал ароматы лета. Это было будто впервые, немыслимо… — на моем лице показалась воодушевленная улыбка. — Затем я направился в город. Иногда полезно ходить пешком, многое начинаешь замечать. В отсутствии спешки и гула мотора твоей машины Чикаго открылся мне с совершенной новой стороны. Если бы не сильный голод, я бы с удовольствием задержался на час или два.
Мое откровение повергло отца сперва в ступор, а после — в шок. Да, без сомнений, он был ошеломлен до потери речи. Впрочем, и я был от самого себя в некотором потрясении. Что это было? Мне на мгновение показалось, что настоящий Я спрятался за спиной другого человека — свободного и бесстрашного, совсем незнакомого, и эта речь принадлежала ему.
— Ты пьян, или же солнце выпалило из твоей головы весь мозг?
— Нет, папа, со мной все в полном порядке и даже лучше!
— Годы… Долгие годы моих упорных трудов!.. И к чему все? Чтобы теперь лицезреть твою довольную, нахальную ухмылку? — от его яростного крика задрожали стены.
— Я не сделал ничего дурного, ничего, что имело бы почву для осуждения!
— Разве? Ты бросил все дела, оставил подготовку к колледжу и ушел гулять без моего позволения! Ты что, забыл наши законы?
— У меня сегодня день рождения! День рождения! — в недоуменном крике повторил я. — Ты хоть помнишь об этом? Я твой сын!
— Нет! Ты мое наказание! Моя самая большая ошибка! И сейчас я сотру с твоего лица эту дерзость!
Он в ярости ринулся ко мне и со всей силы замахнулся, но я успел схватить его за руку и избежал удара.
— Да ты вконец обнаглел! — его попытка ударить меня возобновилась.
Словно сумасшедший, отец схватил тяжелый старинный канделябр. Я не успел сделать в сторону и шага, лишь только пригнулся и накрыл голову руками.
— Господи, мистер Моррэс! — в ужасе закричала Бетти.
Ее внезапное появление и пронзительный крик, должно быть, спасли мне жизнь. Рука этого «монстра» затормозила в нескольких дюймах от меня. Он отстранился назад и швырнул канделябр в сторону.
— Раз уж Вам так жаль это существо, тогда впредь Вы лично будете нести ответственность за его поступки!
— Конечно, мистер Моррэс! — Бетти пробралась ко мне, с ужасом пройдя мимо отца, и прижала к себе, ограждая от опасности.
— Запереть это ничтожество в комнате! Ключ принесете мне! Теперь я сам буду решать, когда отпирать его дверь и отпирать ли вообще!
— Идем, Мартин, — Бетти обняла меня за спину и довела до комнаты. — Не волнуйся, милый, у меня где-то припрятан запасной ключ. Я принесу тебе поесть, как только он покинет столовую.
Я благодарно улыбнулся, глядя в добрые, но все еще напуганные глаза служанки, и позволил запереть себя в комнате.
На столе стоял графин с водой, а рядом, на блюдце, лежала слегка подсохшая булочка. Не очень-то роскошный обед, однако он стал для меня подарком. Гнев отца остался по обратную сторону двери. В этот раз страх настиг меня только на мгновение и теперь совсем отпустил. Долгая прогулка в одиночестве и гармонии мыслей — самая первая возможность ощутить себя вне высоких стен отцовских правил — позволила мне осознать, чего я так долго был лишен, осознать, что моя жизнь — не что иное, как подлинное воплощение ада.
Глава четвертая. Первый друг
Отъезд в колледж и расставание с домом, в котором никогда не было тепла, стали для меня знаменательным событием. Этот день я мысленно отметил как самый лучший, и он надежно запечатлелся в памяти. Осознание того, что моя жизнь в плену стен этого мрачного дома — сущий кошмар, помогло с еще большей полнотой и ясностью ощутить всю прелесть переезда.
Отец без устали диктовал всевозможные наставления, прохаживаясь из стороны в сторону, а я сидел на стуле и кивал головой, изредка произнося убедительные слова повиновения: «да», «конечно», «разумеется»… Но на самом деле мои мысли находились далеко. Реплики отца я не воспринимал. Они звучали расплывчато и, не успев попасть ко мне в голову, рассеивались где-то в воздухе.
Колледж находился достаточно далеко, так что я мог не рассчитывать на визиты отца. Мой отъезд его мало радовал, ведь у Френсиса Моррэса совсем не было друзей и уж тем более тех, над кем он мог издеваться, в полной мере компенсируя свою неполноценность.
— И учти, Мартин: мне доложат даже о мельчайшем твоем проступке! — предупредил отец, прежде чем позволил мне войти в поезд. — Учись прилежно и не смей позорить наше доброе имя! Меня не будет рядом, но я буду знать о каждом твоем шаге. Помни об этом! — он угрожающе поднял указательный палец.
— Да, папа, я всегда об этом помню.
Раздался громкий гудок, и проводник попросил всех пассажиров пройти в вагон. Как только поезд тронулся с места, я облегченно выдохнул, мгновенно сбросив с себя груз напряжения. Меня совершенно не заботило, каким окажется колледж и обыватели того общежития, в котором мне предстояло поселиться. Это не имело значения. Я был рад уехать, пусть и ненадолго. Новые люди, новое место, возможно, новые открытия — и все вдали от дома, в недоступности от отцовского взора. Мечта, не так ли? Может, не для каждого, но для меня она была таковой.
Учеба с отчаянной силой пыталась «поглотить» мой ум, однако безуспешно. Лекции и предметы я не нашел занимательными. Напротив, они наводили на меня лишь тоску и угнетение духа. Теперь, обретя способность мечтать и слышать зов собственных желаний, я понял определенно точно: юриспруденция не являлась тем делом, которому я с охотой отдал бы свою оставшуюся жизнь. Печальный момент… с ясностью осознавать, что тебе это не нужно вовсе, но по-прежнему быть вынужденным подчиняться, словно подневольный раб.
Несмотря на новообретенное отвращение к учебе, я вышел в первый ряд, как один из самых способных студентов. Так случилось отнюдь не произвольно. Усилий не было приложено. Просто, несмотря на всю ненависть к законам, правилам и уставам, это было единственным, что я знал в совершенстве.
Мне удалось произвести впечатление на всех, однако я сам не чувствовал ни удовлетворения, ни гордости. Это была мечта отца, его цель — сделать из меня свою копию, но если кто-то и должен испытывать гордость за мой всеми признанный успех, то только он один.
— Блестящий ответ, мистер Моррэс! — отметил профессор после моего очередного выступления в аудитории. — Уверен, Вы станете замечательным приемником своего отца! Если Ваши знания и впредь будут столь безукоризненными, мы переведем Вас на второй курс раньше срока. Для первокурсника Вы уже слишком умны.
Высокое расположение учителей обеспечило мне уважение и среди студентов. Все смотрели на меня как на гения и пророчили блестящее будущее. Но я не был всему этому рад. Мне не хотелось становиться тенью Френсиса Моррэса, и, пока в голове не появилось плана сделать шаг в ином направлении, я наслаждался, по крайней мере, уединением.
Одним поздним зимним вечером, перед тем как отправиться спать, я зашел в туалет и тут же остановился: в пяти шагах от меня, прижавшись спин